"Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ, том 1, часть 2" - читать интересную книгу автора

должен был советский уголовный кодекс Ленин, 5 изд. т. 45,
стр. 190., а террор снизу).


Террор понимался очень и очень расширительно: не то считалось террором,
чтобы подкладывать бомбы под кареты губернаторов, но например набить морду
своему личному врагу, если он был партийным, комсомольским или милицейским
активистом, уже значило террор. Тем более убийство активиста никогда не
приравнивалось к убийству рядового человека, (как это было, впрочем, еще в
кодексе Хаммурапи в 18 столетии до н.э.). Если муж убил любовника жены, и
тот оказался беспартийным - это было счастьем мужа, он получал 136-ю
статью, был бытовик, социально-близкий и мог быть бесконвойным. Если же
любовник оказывался партийным - муж становился врагом народа с 58-8.
Еще более важное расширение понятия достигалось применением восьмого
пункта через ту же статью 19-ю, то есть через подготовку в смысле
намерения. Не только прямая угроза около пивной "ну, погоди!", обращенная к
активисту, но и замечание запальчивой базарной бабы "ах, чтоб ему
повылазило!" квалифицировалось как ТН - террористические намерения, и
давало основания на применение всей строгости статьи. Это звучит перебором,
фарсом - но не мы сочиняли этот фарс, мы с этими людьми - сидели.


Девятый пункт - разрушение или повреждение... взрывом или поджогом (и
непременно с контр-революционной целью), сокращенно именуемое как диверсия.

Расширение было в том, что контр-революционная цель приписывалась
(следователь лучше знал, что делалось в сознании преступника!), а всякая
человеческая оплошность, ошибка, неудача в работе, в производстве - не
прощались, рассматривались как диверсия.




Но никакой пункт 58-й статьи не толковался так расширительно и с таким
горением революционной совести, как Десятый. Звучание его было: "Пропаганда
или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению
Советской власти... а равно и распространение или изготовление или хранение
литературы того же содержания". И оговаривал этот пункт в МИРНОЕ время
только нижний предел наказания (не ниже! не слишком мягко!), верхний же НЕ
ОГРАНИЧИВАЛСЯ!
Таково было бесстрашие великой Державы перед СЛОВОМ подданного.




Знаменитые расширения этого знаменитого пункта были:
- под "агитацией, содержащей призыв", могла пониматься дружеская (или
даже супружеская) беседа с глазу на глаз, или частное письмо; а призывом
мог быть личный совет. (Мы заключаем "могла, мог быть" из того, что ТАК ОНО
И БЫВАЛО.)