"Александр Солженицын. Пасхальный крестный ход" - читать интересную книгу автора

Христа. Здесь, вне храма, их, православных, и меньше гораздо, чем
зубоскалящей, ворошащейся вольницы. Они напуганы и утеснены хуже, чем при
татарах.
Татары наверное не наседали так на Светлую Заутреню.
Уголовный рубеж не перейден, а разбой бескровный, а обида душевная - в
этих губах, изогнутых по-блатному, в разговорах наглых, в хохоте,
ухаживаниях, выщупываниях, курении, плевоте в двух шагах от страстей
Христовых. В этом победительно-презрительном виде, с которым сопляки пришли
смотреть, как их деды повторяют обряды пращуров.
Между верующими мелькают одно-два мягких еврейских лица. Может крещеные,
может сторонние. Осторожно посматривая, ждут крестного хода тоже.
Евреев мы все ругаем, евреи нам бесперечь мешают, а оглянуться б добро:
каких мы русских тем временем вырастили? Оглянешься - остолбенеешь.
И ведь кажется не штурмовики 30-х годов, не те, что пасхи освященные
вырывали из рук и улюлюкали под чертей - нет! Это как бы любознательные:
хоккейный сезон по телевидению кончился, футбольный не начинался, тоска,
- вот и лезут к свечному окошечку, растолкав христиан как мешки с отрубями,
и, ругая "церковный бизнес", покупают зачем-то свечки.
Одно только странно: все приезжие, а все друг друга знают, и по именам.
Как это у них так дружно получилось? Да не с одного ль они завода? Да не
комсорг ли их тут ходит тоже? Да может эти часы им как за дружину
записываются?
Ударяет колокол над головой крупными ударами - но подменный: жестяные
какие-то удары вместо полнозвучных глубоких. Колокол звонит, объявляя
крестный ход.
И тут-то повалили! - не верующие, нет, опять эта ревущая молодость.
Теперь их вдвое и втрое навалило во двор, они спешат, сами не зная, чего
ищут, какую сторону захватывать, откуда будет Ход. Зажигают красные
пасхальные свечечки, а от свечек - они прикуривают, вот что! Толпятся, как
бы ожидая начать фокстрот. Еще не хватает здесь пивного ларька, чтоб эти
чубатые вытянувшиеся ребята - порода наша не мельчает! - сдували бы белую
пену на могилы.
А с паперти уже сошла голова Хода и вот заворачивает сюда под мелкий
благовест. Впереди идут два деловых человека и просят товарищей молодых
сколько-нибудь расступиться. Через три шага идет лысенький пожилой мужичок
вроде церковного ктитора и несет на шесте тяжеловатый граненый остекленный
фонарь со свечой. Он опасливо смотрит вверх на фонарь, чтоб нести его ровно,
и в стороны так же опасливо. И вот отсюда начинается картина, которую так
хотелось бы написать, если б я мог: ктитор не того ли боится, что строители
нового общества сейчас сомнут их, бросятся бить?.. Жуть передается и
зрителю.
Девки в брюках со свечками и парни с папиросами в зубах, в кепках и в
расстегнутых плащах (лица неразвитые, вздорные, самоуверенные на рубль,
когда не понимают на пятак; и простогубые есть, доверчивые; много этих лиц
должно быть на картине) плотно обстали и смотрят зрелище, какого за деньги
нигде не увидишь.
За фонарем движутся двое хоругвей, но не раздельно, а тоже как от испуга
стеснясь.
А за ними в пять рядов по две идут десять поющих женщин с толстыми
горящими свечами. И все они должны быть на картине! Женщины пожилые, с