"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автора

освобожденно смотрел на громаду Храма Христа.
Стоит! Стоят! Все - на местах, Москва - на месте, мир на месте, нельзя
же так ослабляться.
Да, действительно, так и не прозвучал и не появился нигде ни один
трамвай. Один, другой санный извозчик прогнали поспешно, в стороне. И людей
было мало.
Чуть бы позже - газету купить, узнать, что это где делается, - но
киоски закрыты, и газетчики не бегут.
На углу Лопухинского булочная уже торговала, внутри виднелся народ, а
снаружи хвоста не было. Булочная Чуева у Еропкинского еще была закрыта.
А сохранялось радостное ощущение - излечения. От алининых терзаний,
претензий. Он освобожден был ехать на свое фронтовое место. Совсем без
угнетения всходил на лестницу и только когда дверь открывал - хотя знал
теперь, что она в отъезде, что ее быть не может, что не вернуться ей так
быстро, - все-таки сжалось на миг: вот сейчас она выскочит с раздирающим
криком.
Но не выскочила. Все же - сразу обошел комнаты и проверил. И
посматривал на все места ножниц: не раздвинуты ли опять жалами?
Но - не было Алины, и все ножницы лежали спокойно соединенными, как он
их оставил, - когда ж это было? Только позавчера?...
Пошел проверил почтовый ящик - тоже ничего.
Самое главное - не было этой соединенной боли всей квартиры - и всей
кожи - и всего сознания, острой боли от каждого взгляда на каждый предмет.
Он смотрел вокруг и удивлялся, как все надрывало его тут позавчера. Как он
мог так: мучаться? Сейчас - его не бередило, сейчас он бодро мог побриться,
собраться, да и прочь, пока Алина не нагрянула.
А уезжал-то он отсюда - не навсегда ли? Через месяц - великое
наступление, и Семнадцатый год по изнурению, по потерям не затмит ли три
предыдущих?
Пока расхаживал да брился, думал, написать ли ей письмо? Что-то надо
было ей оставить, совсем короткое простое?
Но чувство вины ушло. Но и никакого другого, отталкивающего, к Алине
тоже не возникло. Эта несчастная ее способность все превращать в
громокипение. И когда ты под снарядами.

За тем прошло может быть и больше часа, туман изник, день обещал
ясность. Воротынцев услышал с улицы, несмотря на замазанные рамы, шум многих
голосов и обрывки пения.
Подошел к уличным окнам - не высунуться, плохо видно вниз. Пошел к
окну, смотрящему вдоль Остоженки, - и увидел в спину толпу человек в двести,
скорей молодежи, рабочей, не студенческой: нестройно, но весело они шли в
сторону Пречистенских ворот - с красным вроде флагом на палке. Кто-то
запевал, не подхватывали, а гулко говорили все.
Из шествия один выскочил, побежал к решетке Коммерческого училища - и
там проткнул и рванул косой полосой наклеенный лист объявления, которого
утром в сумерках Воротынцев не заметил. Но лист остался, так и свисла косая
отдирка.
Что-то творилось! Если с раннего утра такое шествие? Надо будет газету
достать. И пойти прочесть это объявление.
Сбежал вниз. Привратница сказала ему, что никаких газет нет второй