"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автора

спать: не слишком ли он вчера поддался Родзянке? не уступил ли ему много? -
и те наброски телеграммы к нему, которые Алексеев с утра уже намечал
неуверенным карандашом, - теперь подтолкнулись укором Эверта.
Хотя в остальных четырех главнокомандующих Алексеев не предполагал
такой крайности настроения, однако и выступка Эверта обнажала спину Ставки,
лишала ее опоры говорить ото всей армии.
Да, да! - яснело: необходимо несколько осадить Родзянку. Не повреждая
открыто еще хрупкому думскому комитету. Но - лично Родзянку, чересчур уже
занесшегося.
И Алексеев стал доправлять набросок в телеграмму, погнал своим
энергичным бисером.
Высшие военные чины и вся армия свято исполняют долг перед царем и
родиной согласно присяге, - напоминал он Самовару. И надо оградить армию от
влияния, чуждого присяге, - так и повторялось больное слово. Между тем ваши
телеграммы ко мне и к главнокомандующим и распоряжения, отдаваемые по
железным дорогам театра военных действий... Думский комитет не считается с
азбукой управления военными силами - и может повести к непоправимым
последствиям... Перерыв связи между Ставкой и Царским Селом... И
центральными органами военного управления... Литерные поезда не пропускаются
на Дно... Прошу срочного распоряжения о пропуске литерных поездов... И чтобы
никто не делал помимо Ставки никаких сношений с чинами Действующей армии...
И чтобы сношения Ставки не контролировались вашими агентами из младших
чинов... Иначе я вынужден буду...
Поток упреков легко строился, он был верен. Но где был довод
военно-убеждающий, тот, который окончательно уставляет весы в достойное
положение? Только что рождавшейся народной свободе и начавшемуся
успокоению - не мог же Алексеев угрожать применением грубой военной силы. Он
мог сердиться лично на Родзянку, но не так, чтобы подорвать его власть,
единственно спасающую сейчас столицу.
И оставалось закончить слабою ноткой, что это поведет к нарушению
продовольствования армии и даже голоданию ее. И пусть Родзянко сам судит о
последствиях голодания армии.
Угрозить, оказывается, было нечем. Голодом армии.
Не аптекарские были весы, но с теми чугунными платформами, на которых
взвешивают возы с рожью, - у них была невозвратимая утягивающая сила.
Телеграмму эту - послал. Больше для очистки души и для осадки
родзянковской гордыни. Но не могло измениться решение - искать всеобщего
примирения, единственный разумный выход.
А вопрос о посланных войсках все неумолимее нависал: что же с ними
делать? Остановить их, как разумно видел Алексеев, - он не смел своим
решением. Но и откладывать решения было нельзя, потому что войска
стягивались, продвигались, и вот-вот могло произойти непоправимое
столкновение. Но никакое внешнее событие не приходило на помощь. А
Государь - все далее путешествовал, все более неуловимый для совета, в том
числе и для посланной такой убедительной утренней телеграммы.
Распорядился - звонить во Псков и узнавать об императорских поездах,
они там ближе. А Псков сообщал, что в Петрограде - порядок не
восстанавливается, еще добавились к мятежникам гарнизоны Ораниенбаума,
Стрельны, Петергофа. Аресты продолжаются. По Петрограду шляется масса
бродячих нижних чинов, много офицеров убито на улицах, срывают погоны. Много