"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 4 Апрель Семнадцатого" - читать интересную книгу автора

Тут - не ответить на одном пыланьи. Конечно, никто не может дать
гарантии заранее, имея дело с миллионами солдат. (Да когда уже так испорчено
нами самими, только это не вслух.) Но настроение большинства революционной
демократии - поддержать.
А Милюков - один, по-прежнему, упирался, ничем не растроганный, ничем
не захваченный. Когда он упирается - он абсолютно несдвигаем.
Решили, что правительство еще будет обсуждать и пытаться выработать
декларацию.
Через два дня Контактная комиссия снова поехала в Мариинский дворец.
Милюков сидел непроницаемый, а Львов прочел проект декларации правительства.
Как будто, как будто так, по тону, а нет, - был тут уклон от ясного ответа
по главному пункту. "Не отнятие у них национального достояния" - это смутно:
а чье достояние Галиция? Армения? а может быть и Константинополь? Да вы
напишите ясно: Россия отказывается от захвата чужих территорий! - и все.
Как стопор держал их всех Милюков. Они, мол, уже сделали - максимум
уступок. И сам момент прямого обращения к союзникам министр иностранных дел
должен резервировать за собой.
Да это - пусть, это и лучше, что декларация сперва - к народу, поднять
энтузиазм тут у нас. Но вы - откажитесь ясно от завоеваний!
И когда уж так успел Милюков приобрести все приемы дипломата? Не прямым
ходом, а крюком: а вы - толкуйте текст по-своему, а министерство иностранных
дел - по-своему.
Да - не по-своему! Да не толковать! Нужно открыто для народа изменить
направление внешней политики! Без этой поправки декларация
неудовлетворительна - и мы объявим о непримиримости взглядов Совета и
Временного правительства!
Зияет бездна непоправимого разрыва. Большинство министров и даже Гучков
понимают: ради единства - надо уступить. Но как же окостенело владеет
буржуазными умами законность старых целей войны!
Спорили, спорили. Около полуночи вызвали Чхеидзе к телефону. Он
вернулся с мертвым лицом, еле на ногах, и снова сел к совещанию. Церетели,
рядом, шепотом спросил: что? Оказалось, звонила жена: Стасик, единственный
сын, в гостях у товарища играл с ружьем и тяжело ранил себя. "Так езжайте
домой!" Но Чхеидзе блуждал взором: решается судьба революции, как же уехать?

Сын!?!

Так и сидел, сидел на совещании - со всклокоченными редкими волосами
вокруг лысины, бесформенно заросший по щекам и вкруг губ, затрепанная
бородка, - сидел до конца, и пытался участвовать, и никому не пожаловался!
Такой железной выдержки от усталого старика нельзя было ждать!
А кончили, в два часа ночи, все равно без соглашения. Ираклий проводил
земляка домой - он сильно ослабел в руках, в ногах.
А на лестнице встретили носилки, принесшие бездыханное тело сына.
В этот последний час заседания - он и умер.
Николай Семенович упал на лоб мальчика.

На другой день Исполнительный Комитет без дебатов единогласно
постановил: считать декларацию правительства неудовлетворительной.
Наступал - великий необратимый разрыв. Раскол бессмертной Февральской