"Владимир Александрович Соллогуб. Сережа " - читать интересную книгу автора

Он добрый малый, гвардейский щеголь. Вы его видели везде. Кресла у него
в театре всегда в первом ряду, вследствие каких-то особенных знакомств.
Лорнет у него складной, бумажный. В театре он свой человек. Он даже мигал
три раза одной корифейкой танцовщице, той именно, которая всегда, идя за
гробом Розалии, опускает руку и подымает ногу. У него и на старом мундире
эполеты всегда новые. Он не то чтобы хорош, не то чтобы дурен, не то чтоб
умен, не то чтобы глуп, не богат и не беден. В большом свете он занимает
какое-то почетное место от особого искусства танцевать постоянно мазурку с
модной красавицей и заводить дружбу с первостатейными любезниками и
франтами, приехавшими из-за границы блеснуть своей заграничностью в наших
гостиных. Сережа кое-чем и занимался. Он читал всего Бальзака и слышал о
Шекспире. Что же касается до наук, то он имеет понятие об английском
парламенте, о крепости Бильбаб, о свекловичном сахаре, о паровых каретах и
о лорде Лондондери.
Но теперь и занятия, и балы, и книги, и театр - все забыто: пять
мазурок, три кадрили и два вальса решили навсегда судьбу молодого
человека; черные очи, пышные платья, длинные локоны и гранатовые серьги
обворожили его гвардейское сердце. Сережа не только уверил самого себя,
что он влюблен, но даже умел уверить в том и всех знакомых своих. О Сереже
стали жалеть; Сережу начали выставлять примером верности.
Сережа вдруг сделался лицом занимательным, предметом разговоров, и
точно за нею следил он как тень. Она на бале - и он на бале; она в ложе -
и он в партере; она на английских горах - и он ломает себе шею; она гуляет
- и он морозит себе пальцы и нос, чтоб пройти молодцом по Невскому в одном
сюртучке. О! Такой страсти долго не слыхивали в бесстрастном Петербурге.
И все единогласно хвалили, осуждали, жалели - и не понимали Сережу.
Телега все перекачивалась со стороны на сторону.
Сережа курил, кряхтел и охал, бранил своего человека за то, что дурна
дорога, ругал ямщика и мечтал о красавице. Он все припомнил: и
продолжительные разговоры, и последнее прощанье, и английское пожатье руки
- и улыбка самодовольствия, прерванная толчками телеги, невольно
изобразилась на чертах героя незамысловатого рассказа моего.
Долго катилась телега; долго бранился и мечтал Сережа; наконец
мелькнули огоньки, потянулся длинный забор, показались крышки.
Сережа въезжал в свои владения и горделиво, с чувством барского
достоинства остановился перед нетопленым домом.


II


На больших уродливых креслах сидела молодая женщина у письменного
столика, заставленного малахитами и китайцами. Тщательно загибала она углы
розовой надушенной бумажки, а на губах ее дрожала золотая облатка с
графским вензелем.
Женская розовая записка! Блажен, кто, получив тебя, прижмет тебя к
своим губам, и долго будет тебя читать, и долго будет смотреть на тебя!
Куда летишь ты, воздушная? Какую тайну любви, какую сердечную грусть
поведаешь ты? Много поэзии в твоих нежных листиках, много прекрасной
небрежности в твоих мелких бисерных строчках, розовая женская записка!