"Владимир Солодовников. Верните бутон дилетанту ("Принцип Криницина" #2) " - читать интересную книгу автора

не глаза ее грустные и тоскливые. Личико худенькое, но уже начинала показываться в нем
женственность. Еще едва заметная, но все же женственность, которая видна была в
округлости подбородка, в некоторой кокетливости линии губ, да это такие черточки, о
которых и не скажешь словами, а уж почувствуешь - точно! Была у девочки та стадия
развития, которая позволила писателю Набокову называть таких девочек нимфетками.
Мне, так, не нравится это определение, потому что говорит оно о некоей сексуальности,
что ли. А я, глядя на нее, вовсе не об этом думал. Хотя внешность, конечно, говорила о
начинающемся созревании: небольшие острые холмики-грудки, торчащие несколько в
наружные стороны, легкое потемнение в подмышках, ну - а что еще? Пожалуй, что
только это. Меня больше всего угрюмость ее тронула, отрешенность от всего
происходящего, кроме убегавших мимо автомобилей. За автомобилями она смотрела
внимательно, словно так и хотела вместе с ними убежать куда-то - а куда? Я еще, помню,
подошел к девочке, спросил, как ее зовут, но в ответ она только посмотрела на меня, как
на пустое место. Я предложил ей конфету из тех, что нес на угощенье одиноким
старушкам в деревеньке Выселки. Она взяла конфету без благодарности, молча, положив
ее рядышком с собой на бревне. Знаете, посмотрел на нее, а сердце от глаз ее тоскливых у
меня так и рвется, так и рвется, до того мне ее - и сам не знаю, почему - жалко стало.
Бывало и с Вами такое? - а со мной впервые!
-Нет, пропала, пропала она, - заговорила теперь уже тетя Поля. - В прошлом году,
правда, она убегала уже к матери своей непутевой в город. Тосковала по ней. Хоть и
пьющая да гулящая у меня дочь, а Зое, внучке моей, мать родная. Муж у дочки моей,
Вальки, из военных, старше ее на двадцать лет был. Пока жив был, так хорошо они жили,
а Валька не пила, не курила, порядочная была. Умер вот, уж два года как похоронили, с
сердцем у него что-то плохо стало, перетрудился, видать, на даче. В квартиру свою на
третьем этаже мешок с картошкой нес, и стало ему невмоготу с сердцем: и защеми-ило, и
защеми-ило: Вызвали скорую, до больницы довезти только и успели, а он уж помер.
Очень он хороший человек был, царствие ему небесное. Вот с тех самых пор и запила моя
дочь, загуляла, а внучка Зоя видела ведь постоянно распутство это окаянное. Это ведь до
чего допиться надо, чтобы все из дому вытащить да потом и пропить! Последние
мужнины военные штаны хоть бы для памяти оставила - так, нет же, и их пропила! Это ж
когда конец будет этому алкоголизму проклятому, что он судьбы людские калечит до
такой распоследней несуразности? А еще больше внучке он досадил, сделал ее замкнутой
и задерганной - алкоголизм этот, что у матери ее родимой.
Полина Галанина опять зарыдала, но теперь сразу в голос. Я успокоил ее тем же
средством, упомянутым выше.
-Ну, а теперь Зоя, может, опять у матери? Какая-никая, а все мать, вот ее и тянет к
ней. Была ли ты у нее, у Валентины-то?
-Была. Я ведь, дура этакая, раз у Зои такое уже бывало - сбегала она к матери -
сразу-то к Вальке не поехала. Думаю, пусть побудет Зоя у своей матери малость, раз
приспичило, а там и съезжу да заберу опять в село. Поехала, а Валька, к счастью, трезвая
была, с похмелья только, но чего-то еще в уме соображала. Она мне и говорит, что не
было у нее Зои, не приезжала.
-Ну, а в милиции: Была ты в милиции, хотя бы.
-Была, - уже со злостью проговорила тетя Поля. - Будем, говорят, искать. А сами
даже имя внучки не спросили, адрес матери ее, Вальки, значит, записали только. Будем
иска-ать, - передразнила она кого-то из тех милиционеров. Тетя Поля здесь, при этих-то
словах, слегка головой в сторону повела, а левый угол рта судорожно вниз опустила.
Господи, не зарыдает ли опять?
-Ну, ладно, ладно, давайте успокоимся хоть чуть-чуть да подумаем спокойно, что
могло произойти. Чай-то мы будем пить? - или как?