"Владимир Солодовников. С ума сойти! " - читать интересную книгу автора

ответил, а молча и с готовностью стал выполнять Панино предписание. Труп
закинули на стол, а санитарка в сердцах хватанула покойницу за грязную рванину
на груди. Что тут вдруг сталось! Из-за пазухи стали вываливаться многие
денежные бумажки: и трояки, и рубли смятые и грязные, пятерки, червонцы, - и
долго они валились... "С ума сойти!", - только и промолвила санитарка. А что
делать? Пане - что делать? А милиционерам что оставалось делать? Ведь любой из
них, как если бы без свидетелей, так в молчаливом ажиотаже деньги бы эти
собрал, жить бы стал всю оставшуюся жизнь, как самый богатый богач. А
свидетелей много , да еще в то советское время, значит, надо было честно все
деньги описывать и сдавать куда следует... Все подсчитали, описали. Мне
говорили, что там много больше ста тысяч было. С Паней случился настоящий
припадок. Это же надо было такому случаю приключиться, такому, что один раз на
всю жизнь приключается, а тетя Паня собственноручно себе такое вымудрила!
Подождать не могла, пока милиция уйдет! Подожди, да и возьми, вот они твои
денежки. Нет, уже не твои, Паня, а деньги эти - государственные!
Потом уж всем, да и мне тоже, стало известно, что бабка эта мертвая при
жизни едва не с малых лет обхаживала центральный рынок города и собирала
бутылки, за свои деньги к старости уж и не покупала ничего, а если поесть -
так кусочек какой лакомый или скоромный всегда на рынке найти можно, а если
даже и алкогольного чего выпить захочется, так остатки из валявшихся бутылок
допьет, а пустую бутылку в клеенчатую свою грязную сумку и положит. Опять,
значит, копейка какая - никакая. Так-то вот бабка эта всю жизнь с утра до
вечера и без выходных и проходила по рынку да ближайшей округе, став едва не
миллионером к исходу своей жизни, ходила, никто и внимания на нее не обращал,
а она медленно все закоулочки обходила за прибытками своими, тихо что-то себе
напевая беззубым ввалившимся ртом.
Тетя Паня в этот же вечер доставлена была машиной скорой медицинской
помощи в терапевтическую клинику с жутким гипертоническим кризом, едва не
закончившимся отеком легких, дня два или три она была парализована, затем
стало ей вроде бы полегче, но молчала только. Выписали ее, притихшую, будто
забитую какую, через месяц из терапевтической клиники. Еще с месяц она
находилась дома, а только родственники, что с ней жили, и соседи замечать
стали, что она как-то стала вдруг с собой о чем-то тихо разговаривать, людей,
знакомых до того, и родственников узнавать перестала. И поступила она уже в
психиатрическую больницу, где приговор ей был по истечении длительного за ней
наблюдения - шизофрения, непрерывно-прогредиентное течение... Не помню,
сколько и лет пролетело, но оказался я в этом казахстанском городе по
служебной необходимости, зашел и на центральный рынок, где жизнь била ключом,
товаров было великое множество, рыночные отношения сказываются,знаете...И
вдруг, среди множества людей, я заметил маленькую сморщенную и сгорбленную
старушонку в грязной засаленной одежде, на голове у нее была не менее грязная
вязаная шапочка с узенькими тесемками, завязанными бантиком под подбородком.
Она несла в одной руке клеенчатую сумку с бутылками. Я бы не узнал, пожалуй,
тетю Паню, если бы не особенности ее походки: она и сейчас, и в те, теперь уже
далекие времена, прихрамывала заметно, загребая правой укороченной ногой,
отчего переваливалась с ноги на ногу по-утиному. Я пригляделся тогда и
вспомнил тетю Паню. Она пристально всматривалась по рыночным уголочкам и
заплеванной земле в поисках бутылок, что-то тихо себе напевая из старого
советского репертуара. Внимания на нее никто не обращал, да она и не мешала
никому. Пройдя мимо, и я уж, было, о ней забыл, но вдруг пронзила меня