"Владимир Солоухин. При свете дня" - читать интересную книгу автора

сестру Болгарию, от турецкого ига... Я думаю, если бы поднять газеты
того времени, мы найдем там много такого, что можно было бы почитать
с гордостью за Россию, за ее общественную жизнь, за ее дела. Ведь
именно на эти годы (и на 1870-й в том числе) приходится активная
научно-исследовательская деятельность, скажем, Пржевальского и
Миклухо-Маклая.
И что же поэт-пасквилянт выбрал из всей российской
действительности того времени, чтобы показать свету? Повторяю в
коротком пересказе. Серенькая мгла. А почему, собственно, в апреле
серенькая мгла? Более вероятно, что день был яркий, весенний, грачи
прилетели, ледоход на Волге. Городовой на углу и поп в соборе. У дверей
питейной лавки шумит пьяный скоп. Очередь, что ли, там за водкой на
полкилометра? На рынке лаются торговки. Не просто ведь торгуют
всевозможной изобильной снедью, а обязательно лаются. А чего бы им
лаяться, когда всего полно - и снеди, и покупателей? Мещанки мечутся
в ситцевом ряду. Это уж совсем что-то непонятное. Ситцев огромный
выбор, ситцы дешевые, на всех хватит, и завтра их будет столько же, и
каждый день, каждый год вплоть до того дня, когда к власти придет тот,
кто родился в этот апрельский денек. Вот тогда действительно с ситцами
будет покончено, тогда будут метаться наши женщины в поисках ситцев,
а в те времена... Непонятно. На каланче пожарный, прикованный, как
зверь к кольцу. Ну, знаете ли... Не хватает уже ни слов, ни злости. При
чем тут пожарный, который исправно на каланче несет свою службу, свое
дежурство? Солдатня марширует под угарный мат. Не просто солдаты,
русские солдаты, герои Измаила, Бородина, Севастополя (а вскоре и
Щипки), а солдатня. Почему солдатня? Потому что подчиняются своим
командирам, потому что служат царю и отечеству, а хуже этого, с точки
зрения младенца, народившегося в тот апрельский денек, ничего быть не
может...
Как же надо было ненавидеть Россию, свою родную мать, чтобы
собрать в одно стихотворение все наиболее грязное, мерзкое, да и не
просто собрать, но пасквильно, клеветнически преувеличить и даже
выдумать и преподнести нам эту вонючую жижу, чтобы мы ее нюхали.
Вот вы, хозяин стола, - грузин. Возможно ли, чтобы грузинский поэт
написал бы нечто столь же омерзительное о прошлом своей страны?
Только мы, самоеды и предатели, мало того что способны написать такое,
способны еще и восхищаться этой гадостью сорок лет спустя после ее
написания.
Меня уже понесло, а между тем надо было сворачивать на тост.
- Есть табу. Есть запретные вещи. Нельзя взрослому человеку,
мужчине, подглядывать, как раздевается мать. Вот он раздвинул
занавесочку и в щелочку подглядел: "Гы-гы, сиськи висят!" И снова
щелочку закрыл, и ничего словно бы не случилось. Нет, случилось! Он
переступил запретную грань. В душе своей. Из человека он превратился в
хама.
А я нарисую и еще более трагическую ситуацию. Представим
себе, что разбойники под угрозой оружия и смерти заставили взрослого
мужчину изнасиловать собственную мать. Их было несколько сыновей.
Один, хоть и наставлены пистолеты и приставлены ножи к горлу,
бросился на разбойников и тотчас погиб. Что же, были у России и такие