"Владимир Алексеевич Солоухин. Каравай заварного хлеба (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

утешать:
- Теперь все переживают. На фронте переживают - смерти ждут каждый
момент; здесь матерям да женам за своих страшно - опять переживания. А у
кого уж убили, кому похоронные пришли, тем и подавно слезы и горе. А мы с
тобой еще что! Руки, ноги целы, идем к себе домой, а не где-нибудь в окопе
лежим, значит, как-нибудь переживем.
Мне вспомнилось, что точно такой же фразой утешал меня Мишка, сидя на
кровати и уминая ветчину с маслом. "Тебе-то что не пережить!" - зло
подумал я про спутника. Но все же через некоторое время остыл. "Сердиться
мне на него за что? За что злиться? Что у него дом ближе, чем у меня, или
что одет теплее? Я так на него злюсь, - думал я, - как будто я уж попросил
хлеб, а он отказал. Или насчет ночлега. Я ведь не спрашивал. За что же
злиться? А может, он и хлеба даст, и ночевать пустит, - ничего не
известно".
Но и до сих пор я не знаю, как отнесся бы попутчик к моей просьбе
насчет хлеба или ночлега, потому что, когда дошли до его деревни, он
свернул с дороги на тропинку вдоль домов и сказал мне, дотронувшись до
башлыка:
- Ну, бывай здоров! Не падай духом...
Может быть, на полсекунды опередил он меня со своим прощанием. А
может быть, если бы и минуту стояли на перепутье, все равно я не осмелился
бы спросить, - кто знает. Так или иначе - мужик пошел к своему самовару и
к своим щам, а я остался один среди ночи, вошедшей теперь в полную силу.
Метель становилась сильнее. Местами колею перемело так, что шагов
десять приходилось идти, увязая почти до колен. Радостно было после этого
опять почувствовать под ногами твердую опору. Хорошо еще, что в руках была
палка, которой я нащупывал дорогу там, где перемело.
Когда-то здесь прошла, должно быть, колонна машин, и, хоть колею
давно замело снегом и узкий санный путь проторился над ней, все же колея
существовала, и палка находила ее.
Как ни старался я вообразить, что глаза самой красивой девчонки со
всего курса, синие глаза Оксаны смотрят на меня в эту минуту и, значит,
надо идти как можно тверже и прямее, не сгибаться под ветром, не
поворачиваться к нему спиной, как ни почетна была моя задача принести
каравай хлеба ребятам из общежития, ночь взяла свое - мне стало жутко.
Теперь кричи не кричи, зови не зови - никто не услышит. Нет
поблизости ни одной деревеньки. Да и в деревнях все люди сидят по домам,
ложатся, наверно, спать, прислушиваясь к вою ветра в застрехах, в трубе, в
оконных наличниках. Даже если кошка дома, то рады и за кошку, что сидит на
стуле возле печки, а не шляется где-нибудь.
Я почувствовал, что, несмотря на холод, неприятная липкая испарина
выступила по всему телу и словно бы вместе с ней ушли, улетучились
последние силенки. Ноги сделались как из ваты, под ложечкой ощутилась
некая пустота, и безразличие овладело мной. Скорее всего, спасло меня то,
что не на что было присесть. Если бы я нес хоть пустяковый чемоданишко,
то, наверное, сел бы на него отдохнуть и, конечно, заснул: раскопали бы на
другой день, наткнувшись на островерхий бугорок снега.
Но присесть было не на что, и я механически шагал, приминая рыхлый
снежок и почти не продвигаясь вперед из этой бесконечной ночи к крохотному
и недостижимому островку тепла и покоя, где теперь спит моя мать, не зная,