"В.Солоухин. Черные доски" - читать интересную книгу автора

Великомученика в своем доме) да жена его Евления умерли. Единственную дочь
Вера Никитична выдала замуж в другую деревню. Муж у Веры Никитичны, то есть
прямой наследник дома, ушел к молодой вдове, и осталась Веруха одна.
К этой-то Вере Никитичне я и пришел просить Георгия Победоносца,
которым обносили наше стадо.
- А как же, - охотно ответила Веруха, - обязательно обносили. Без
этого, бывало, нельзя.
Она повела меня в просторный чулан. Такие чуланы у нас называют
сельниками. Сначала я думал, что это искаженное "сенник", то есть помещение
для сена, но ни в какие времена сено в сельники

[Может быть, впрочем, это слово происходит от слова "сени". Здесь и
далее примечания автора.]

не клали. Там стоял обычно ларь с мукой и держали кое-какую утварь. Сельники
бывают либо захламленные - свалка лишних в доме вещей, либо прибранные, и
тогда летом кто-нибудь там спит, чаще всего молодежь - парень или девка.
Кроватью служит обыкновенно большой сундук, на котором постилают постель.
Сельник у Веры Никитичны оказался просторным. В лучшие времена это была
жилая летняя комната. Окошечко маленькое, вроде банного. В дальнем углу -
тусклое золотистое свечение, мерцание сквозь полумрак.
Иконостас сколочен из оструганных стоек и планок. В нем пять гнезд,
расположенных горизонтально. Два гнезда оказались пустыми, а три были
заполнены, как бывают заполнены и запечатаны полноценные ячейки в пчелином
соте. Кроме того, тут же рядом отдельно от иконостаса обнаружился и Георгий
Победоносец.
И вот я обладатель целых пяти икон! Из алтаря Фетининской церкви
большая, черная, с едва проглядывающим изображением святого в темно-вишневых
одеждах, с кадилом в одной руке. Георгий Победоносец, дорогой уж тем, что им
обносили наше деревенское стадо. Если была бы это теперь простая доска с
обсыпавшейся живописью, и то было бы интересно, стоило бы сохранить, потому
что деды держали эту доску в своих руках, и можно представить себе картину:
на майском лугу, зеленом самой первой, самой нежной зеленью, пасутся коровы,
телята и овцы. Все село, от стариков, надевших по случаю чистые рубахи, до
ребятишек в красных и синих рубашонках, тоже здесь, возле стада, и вот
священник, отец Александр, с дьячком Николаем Васильевичем Надеждиным,
облачившись в золотящиеся под весенним солнцем одеяния и раскурив душистый
дымок в кадиле и кропя веничком из старинного медного кувшина (кувшин тоже
впоследствии попал ко мне), торжественно обходят стадо вокруг. Седобородый
Василий Егорович несет на полотенце своего Георгия Победоносца. Такую
картину можно вообразить. Можно было бы даже написать на холсте, и, глядя на
картину, я первый вздохнул бы: а ведь, наверное, на самом деле существовала
икона, которую выносили в этот день. Вот если бы она сохранилась, если бы
напасть на след, если бы в конце концов отыскать!
Представьте мое состояние, когда именно эта, именно подлинная икона
оказалась в моих руках. Георгий был черен, почти так же, как первая находка.
Но и здесь сквозь черноту проглядывался и Георгий на вздыбленном коне, и то,
что конь под Георгием белый, и гад, извивающийся в ногах коня, пронзенный
неотразимым копьем избавителя. Да еще и плащ за плечами Победоносца.
Три другие иконы, отданные мне Верой Никитичной, выглядели новее и