"В.Солоухин. Продолжение времени (Письма из разных мест)" - читать интересную книгу автора

Америки.
Между тем мысль его все время возвращается к не осуществленной картине.
Ведь Нестеров сказал ему однажды шутя: "Смотри, Корин, если не напишешь
картину, я тебе с того света грозить стану".
Действительно, теперь как будто никто не может помешать прославленному
и увенчанному лаврами мастеру посвятить остатки жизни осуществлению своего
главного замысла. Отшумела выставка, улеглись страсти, хорошо в тихом
просторном доме, а еще лучше тут же, в мастерской. Вот холст, вот
специальная стремянка, вот краски, вот руки, вот время...
Может быть, перегорело все в душе, остыло, оказалось как бы за стеклом:
все видишь, а дотронуться нет возможности? Осталось где-то позади вместе с
годами молодости и зрелости? Нет, желание оставалось. На прямой вопрос
пишущего эти строки Корин ответил: "Не знаю, успею ли целиком, но холст
испачкаю".
Надо ведь представить себе объем работы. При добросовестности Корина
как художника* заполнить красками (просто заполнить красками) холст 6x8
метров - это уже огромная физическая работа, требующая и времени и сил. А за
спиной, между прочим, уже два перенесенных инфаркта.
Однажды мы пришли к Корину с ленинградским художником Евгением
Мальцевым. Женя сказал Павлу Дмитриевичу:
- Подбирается группа ленинградских художников моего возраста, которые
готовы стать вашими подмастерьями ради написания "Реквиема". Заполнять
красками большие плоскости, одежды, фон, все второстепенное, все это под
вашим руководством и наблюдением... работа пойдет быстро, сила у нас в руках
есть...
Я видел, что Корин заколебался. Но честь художника, гордость мастера,
самолюбие профессионала взяли верх.
- Нет, сначала попробую сам. Если уж увижу, что не тяну... Спасибо,
спасибо...
Но Корин так и не успел дотронуться кистью до холста. В 1967 году, в
возрасте 75 лет, он пожаловался на почки, лег в больницу и домой не
вернулся.
В одном письме уже в последние годы жизни он написал так:
"У меня был свой некий образ в искусстве, который вел меня в жизни с
юности, для осуществления этого образа я так много и упорно учился... Мой
учитель Михаил Васильевич Нестеров стариком говорил мне: "Я сделал все, что
мог сделать". Я на пороге старости скажу: "Я не сделал того, что мог
сделать"*.
Чем больше художник, тем строже он судит сам себя...

МОСКВА. БОЛЬШОЙ ТЕАТР

Как сейчас помню этот поздний-препоздний вечер в нашем студенческом
общежитии. Нас жило четверо в комнате (будущие поэты и прозаики), и в том
числе Леша Кафанов.
Я заметил, что человек, оказавшийся в Москве, тем активнее знакомится с
городом, чем дальше от Москвы находится место, из которого он приехал.
Меньше всего ходят по московским музеям и даже по театрам сами москвичи. Ну,
а Леша приехал из Алма-Аты, поэтому он был из нас четверых наиболее активен.
Как-никак я всего лишь из-под Владимира, Тендряков из-под Вятки, а Сенечка