"В.Солоухин. Ненаписанные рассказы" - читать интересную книгу автора

посмотришь, так и охватишь взглядом весь зал, причем не с затылков, как было
бы, если бы вошел в задние двери, но так, что видишь и лица. И вот - в
середине зала, на писательском съезде (!) сидит красавица. Черное платье,
белое, как мрамор, лицо, на голове венец из темных волос. Настоящие
красавицы встречаются редко. У Чехова есть даже рассказ "Красавицы". За всю
жизнь он видел двух или трех. Впрочем, на расстоянии (а зал все же не
маленький), вероятно, и нельзя было разглядеть черт лица, но было очевидно,
что в центре зала сидит женщина - из ряда вон. Было такое впечатление, что
там - источник света или вообще какой-то излучающейся энергии.
Ну, мне тогда было тридцать четыре года. Ко мне как к литератору только
что пришел первый успех (я, может быть, и не сознавал этого, но успех есть
успех), все мы на учредительном съезде ходили под легким хмельком. Короче
говоря, море мне было - по колено. Увидев, что около той неправдоподобной
женщины свободное кресло, я, не колеблясь ни мгновения, спикировал на него,
словно сокол из поднебесья на летящую над камышами утку.
Вблизи женщина оказалась еще прекраснее, мы сразу же разговорились, но
тут меня объявили выступающим, пришлось идти на трибуну, однако после речи я
сразу же вернулся к ней.
Я пригласил ее поужинать в ресторан. Она согласилась. Я смотрел на нее,
уже сидя за столиком, и мне не верилось, что могут быть такие прекрасные
женские лица.
Ей было тогда, я думаю, около тридцати. Она была какого-то казачьего
роду, отсюда и эта яркая (но отнюдь не южно-яркая, а русско-яркая),
царственная, я бы сказал, красота.
- Какой же вы были в двадцать лет? Небось стрелялись тогда из-за вас?
- А сейчас уж и невозможно, чтобы кто-нибудь застрелился?
Но, тотчас посерьезнев, она рассказала мне удивительный эпизод.
Действительно, один парень хотел повеситься из-за нее, но его вовремя вынули
из петли. Она уехала тогда из городка, где работала (преподавала
литературу), вынуждена была уехать от пересудов. И вот время от времени на
нее стала нападать смертельная тоска. Ну то есть такая тоска, что хоть
самой - в петлю.
Много лет спустя она случайно встретилась с матерью того парня, и мать
парня призналась, что она все эти годы нарочно подавала на Полину Сергеевну
(так назовем красавицу) поминанье - "за упокой". И свечки ставила "за
упокой". Мало того, заказывала панихиды. В эти-то минуты, очевидно, и
нападала на Полину Сергеевну смертельная невыносимая тоска.
В развитии нашего романа дальше ресторанного ужина дело не пошло. Может
быть, то почти священное благоговение перед ее красотой мешало мне пошло и
примитивно напрашиваться к ней в гостиницу (она была из далекого города),
может быть, она сама не хотела этого. Ведь правильно говорится, что мужчина
ведет себя с женщиной так, как она этого хочет. Полина Сергеевна только
начинала еще свое нелегкое литературоведческое поприще, еще все диссертации
и ученые звания были впереди, и - я так думаю - она боялась с первых же
шагов за свою репутацию. В писательской среде каждый шорох расходится быстро
и словно через усиливающий динамик.
Мы остались добрыми знакомыми. Иногда я звонил в тот далекий город
(навертев кодовые цифры), и уж конечно, при всяком удобном случае, то есть
при ее приездах в Москву, мы, по установившейся традиции, вместе ужинали.
И вот однажды во время такого ужина я сказал, что живу сейчас на Волге