"Мост через вечность" - читать интересную книгу автора (Бах Ричард Дэвис)

Два

То, что очаровывает нас, также ведет и защищает. Страстная одержимость, чем-нибудь, что мы любим — парусами, самолетами, идеями — и неудержимый магический поток прокладывает нам путь вперед, низводя до нуля значительность правил, здравый смысл и разногласия, перенося нас через глубочайшие ущелья различий во мнениях. Без силы этой любви:

— Что это вы пишете? — она смотрела на меня с таким изумлением, словно никогда не видела, чтобы кто-то писал в блокноте ручкой по дороге на юг в автобусе, направляющемся во Флориду.

Когда кто-либо врывается в мое уединение, разрушая его своими вопросами, я имею обыкновение иногда отвечать без объяснений, чтобы напугать человека и заставить его помолчать.

— Пишу письмо самому себе — тому, кем я был двадцать лет назад. Называется «Жаль, Что Я Этого Не Знал, Когда Был Тобой».

Несмотря на мое раздражение, ее глаза — весьма приятно было это видеть — загорелись любопытством и храбрым намерением это любопытство удовлетворить. Глубина карих глаз, темный водопад гладко зачесанных волос.

— Почитайте его мне, — ничуть не испугавшись, попросила она.

Я прочел — последний абзац до того места, на котором она меня прервала.

— Это правда?

— Назовите что-нибудь одно, что вы любили, — предложил я. — Привязанность не считается. Только то, что внушало вам всепобеждающую неуправляемую страсть:

— Лошади, — мгновенно отозвалась она. — Я любила лошадей.

— Когда вы были с вашими лошадьми, мир приобретал иную расцветку, чем имел все остальное время. Да?

Она улыбнулась:

— Точно. Я была королевой Огайо. Маме приходилось вылавливать меня с помощью лассо, чтобы выдернуть из седла и заставить идти домой. Бояться? Только не я! Я скакала на большом жеребце — его звали Сэнди — и он был моим другом, и пока я была с ним, никому бы и в голову не пришло меня обидеть. Я любила Сэнди.

Мне показалось, что она высказалась до конца. Но она добавила:

— А сейчас нет ничего, к чему я относилась бы таким же образом.

Я промолчал. Она погрузилась в свои собственные воспоминания, в те времена, когда Сэнди был с ней. Я вернулся к письму.

Без силы этой любви, мы становимся лодками, увязшими в штиле на море беспросветной скуки, а это смертельно:

— А как вы собираетесь отсылать письмо туда — в то время, которое прошло двадцать лет назад? — поинтересовалась она.

— Не знаю, — ответил я, заканчивая последнее на странице предложение. — Но разве не будет ужасно, если в тот день, когда я узнаю, как отправлять послания в прошлое, мне нечего будет послать? Так, что, пожалуй, прежде всего следует приготовить пакет. А потом уже подумать о пересылке.

Сколько раз я говорил себе о чем-то: «Как плохо, что я этого не знал, когда мне было десять; если бы я понял это в двенадцать; сколько времени ушло попусту, пока я понял; я опоздал на двадцать лет!»

— А куда вы направляетесь?

— Географически?

— Да.

— Подальше от зимы, — ответил я. — На Юг. В самую середину Флориды.

— Куда именно во Флориде?

— Трудно сказать. Я собираюсь встретиться со своей подругой, но где она — я в общем-то не знаю.

Похоже, она наилучшим образом поняла, что скрывалось за этой моей фразой.

— Вы отыщете ее.

Я замялся в ответ и взглянул на нее:

— Вы понимаете, что вы только что сказали? «Вы отыщете ее»?

— Понимаю.

— Будьте добры, объясните.

— Нет, — сказала она, загадочно улыбаясь. Ее глаза мерцали темным сиянием, отчего казались почти черными. Гладкая кожа, покрытая ореховым загаром, ни единой складки или морщинки, ничего, что указывало бы на то, кто она такая. Настолько молода, что лицо выглядит неоформившимся.

— «Нет». То-то и оно, — сказал я, улыбаясь в ответ.

Автобус с гудением мчался по магистральному шоссе, мимо проносились фермы, дорожные знаки цвета осенней листвы вдоль обочины. Биплан мог бы приземлиться на это поле. Правда, столбы по краю дороги высоковаты, но Флайт вполне прошел бы под проводами:

Кто эта незнакомка, сидящая рядом? Улыбка космоса по поводу моих страхов? Стечение обстоятельств, посланное мне, дабы развеять сомнения? Возможно. Все может быть. Может быть — Шимода в маске.

— А вы летаете на самолетах? — как бы между прочим поинтересовался я.

— Сидела бы я тогда в этом автобусе?! От одной только мысли об этом у меня сдают нервы, — сказала она. — На самолетах!

Она передернула плечами и тряхнула головой:

— Ненавижу летать.

Она открыла сумочку и начала что-то в ней искать.

— Я закурю, не возражаете?

Я отпрянул, рефлекторно съежившись.

— Не возражаю?! Сигарета?! Мадам, пожалуйста!.. — я попытался было объясниться, не задев ее самолюбия. — Вы не: вы намереваетесь напустить дыму в крохотный объем воздуха между нами? Что дурного я вам сделал? За что же тогда вы хотите заставить меня дышать дымом?

Если бы она была Шимодой, она мгновенно вычислила бы, что я думаю по поводу сигарет.

От моих слов она застыла.

— Ладно, извините, я сожалею, — произнесла она наконец и, взяв с собой ac,g*c пересела на сиденье подальше от меня. Она сожалела, и была задета, и разозлилась.

Плохо, очень плохо. Такие темные глаза.

Я снова взялся за ручку — писать письмо мальчишке из прошлого. Что рассказать ему о поисках родной души? Ручка в ожидании застыла над бумагой.

Я вырос в доме, окруженном изгородью. В изгороди была белая калитка из гладкого дерева. В нижней части калитки — две круглые дырочки, чтобы собаке было видно, что делается снаружи. Однажды я возвращался домой со школьного вечера очень поздно. Высоко в небе висела луна. Помню, я остановился, рука на калитке, и заговорил, обращаясь к себе и к женщине, которую полюблю, так тихо, что даже собаке не было слышно.

— Не знаю, где ты, но где-то ты живешь сейчас на этой земле, и однажды мы вместе — ты и я — дотронемся до этой калитки там, где касаюсь ее сейчас я. Твоя рука коснется вот этого самого дерева вот здесь! Затем мы войдем, и будущее и прошлое будут переполнять нас, и мы будем значить друг для друга так много, как еще никто никогда ни для кого не значил. Встретиться сейчас мы не можем, я не знаю, почему. Однако придет день, и наши вопросы станут ответами, и мы окажемся в чем-то таком светлом: и каждый мой шаг — это шаг к тебе по мосту, который нам предстоит перейти, чтобы встретиться. Но ведь прежде, чем ожидание станет слишком долгим? Пожалуйста, а?

Я столько всего забыл из своего детства, но этот момент возле калитки и все сказанное тогда — слово в слово — остались в памяти.

Что я могу рассказать ему о ней? Дорогой Дик, знаешь, прошло двадцать лет, а я все так же одинок.

Я опустил блокнот и невидящим взглядом посмотрел в окно. Несомненно, к настоящему моменту мое неутомимое подсознание уже нашло ответы для него. Для меня.

Но то, что в нем есть — это всего лишь оправдания. Трудно найти ту самую женщину, Ричард! Ты уже не столь податлив, как раньше, — ты уже прошел фазу открытости ума. Почему так — то, во что ты веришь, за что готов умереть, большинство людей находит смехотворным, а то и попросту безумным.

— А та единственная моя женщина, — думал я, — она должна сама прийти к тем же ответам, к которым пришел я: мир этот в действительности даже отдаленно не напоминает то, чем он кажется, все, скрытое в наших мыслях, осуществляется в нашей жизни, чудеса на самом деле вовсе не чудо. Она и я — мы никогда не сможем быть вместе, если: Я моргнул. Она должна быть в точности такой же, как я!

Конечно, физически намного красивее меня. Ведь я так люблю красоту. Но все мои предубеждения она должна разделять, как и все мои страсти. И я не могу представить себя, влипшего в жизнь с женщиной, за которой повсюду тянется след из дыма и пепла. Если для счастья ей нужны вечеринки и коктейли или наркотики, если она боится самолетов, если она вообще чего-то боится, или если она не абсолютно самодостаточна и не обладает тягой к приключениям, если она не смеется над глупостями, которые я называю юмором, — ничего не получится. Если она не захочет делиться деньгами, когда они у нас будут, и фантазиями, когда денег не будет, если ей не нравятся еноты: ох, Ричард, это так непросто. Без всего, что уже перечислено, и многого другого, — тебе лучше оставаться в одиночестве!

На оборотной стороне блокнота я принялся составлять список под названием Совершенная женщина. На исходе сил автобус утомленно катился по трехсотмильному участку магистрали номер 65 между Луисвиллем и Бирмингемом. К девятой странице своего списка я почувствовал, что несколько обескуражен. Каждая из написанных мною строк была очень важна. Ни без одной нельзя было обойтись. Но этих требований не мог удовлетворить никто: им не соответствовал даже я сам!

Вспышка объективного отношения — жестокое конфетти, роящееся, вокруг меня: я несостоятелен в качестве партии для продвинутой души, причем чем она более продвинута, тем хуже обстоят дела.

Чем более просветленными становимся мы, тем менее возможно для нас жить в согласии с кем-либо где бы то ни было. Чем больше мы узнаем, тем лучше для нас жить самим по себе.

Я написал это так быстро, как только мог. На свободном месте в нижней части страницы я, сам почти того не замечая, приписал: Даже для меня.

Видоизменить список? Могу ли я сказать, что список неверен? Нормально, если она курит, или ненавидит самолеты, или не может удержаться от того, чтобы время от времени не тяпнуть склянку кокаину?

Нет — это ненормально.

С той стороны автобуса, где я сидел, зашло солнце. В темноте за окнами, я знал это, были маленькие фермы с треугольными крышами, крохотные поля, на которых даже Флайт не смог бы приземлиться.

Ни одно желание не дается тебе отдельно от силы, позволяющей его осуществить.

А-а, Справочник Мессии, — подумал я, — где, интересно, он теперь?

Вероятнее всего, где-нибудь в земле среди трав, случайно зарытый плугом на том самом месте, где я выбросил его в день смерти Шимоды. Страницы его открывались всегда на том месте, которое было более всего необходимо читавшему. Однажды я назвал справочник волшебной книгой, и это не понравилось Шимоде. Он недовольно сказал тогда:

— Ты можешь найти ответ где угодно, даже на страницах прошлогодней газеты. Закрой глаза, немного подумай о вопросе и дотронься до любого текста. И там ты найдешь ответ.

Ближе всего под рукой в этом автобусе у меня был печатный текст моего собственного потрепанного сигнального экземпляра той книги, которую я написал о нем — своего рода последний шанс, который издатель дает автору на то, чтобы тот вспомнил, что в слове «дизель» после «з» пишется «е» а не «э». Я был уверен, что это — единственная в англоязычной литературе книга, в конце которой я хотел бы увидеть не точку, а запятую.

Я положил книгу на колени, закрыл глаза и сформулировал вопрос:

— Как мне найти самую дорогую, самую совершенную, самую подходящую для меня женщину?

Не давая яркости формулировки померкнуть, я открыл книгу, коснулся страницы пальцем и закрыл глаза.

Страница 114. Мой палец остановился на слове «привлечь»: Чтобы привлечь что-либо в свою жизнь, представь, будто оно уже там есть.

Ледяной холод прокатился вниз по спине. Я так давно не прибегал к этому методу, я забыл, как хорошо он работает.

Я взглянул в окно и повернул отражатель светильника над сиденьем, пытаясь рассмотреть в нем ее отражение — такой, какой она могла бы быть. Стекло оставалось пустым. Я не увидел родной души. Я не мог вообразить себе, как ее вообразить. Должна ли это быть физическая картина, которую нужно мысленно создать, как будто она — некая вещь? Роста примерно вот такого — довольно высокая, да? Длинные волосы, темные, глаза — цвета морской волны с очарованием небесной синевы, неуловимая, ежечасно изменяющаяся прелесть?

Или качества — представлять себе их? Радужное воображение, интуиция сотни прошлых жизней, которые она помнит, кристальная честность и абсолютное бесстрашие? Как все это вообразить наглядно?

Это очень просто сегодня, но было очень непросто тогда. Образы мерцали и таяли, несмотря на то, что я знал: образы воплотятся в действительность, лишь если я смогу придать им ясность и устойчивость.

Я пытался увидеть ее еще раз и еще раз, но результатом были только тени, призраки, безостановочно проносившиеся по «зебре», проложенной поперек проезжей части моего мышления. Я — тот, кто мог визуализировать в мельчайших подробностях все, на что способно воображение — не мог даже смутно изобразить в сознании ту, которая должна была стать самым важным человеком в моей жизни. Я попытался еще раз. Представить. Вообразить. Увидеть.

Ничего. Только блики, отраженные от разбитого стекла светильника, мятущиеся тени. Ничего.

Я не вижу, кто она!

Через некоторое время я оставил эту затею.

Да, психические силы — можно держать пари — когда в них возникает наибольшая потребность, они непременно куда-нибудь отлучаются, скажем, пообедать.

Едва я, до смерти устав от поездки и от изнурительных попыток что-либо увидеть, заснул, как меня разбудил внутренний голос. Он встряхнул меня так, что я испугался, и сказал:

— ЭЙ! РИЧАРД! Послушай, если тебе станет от этого легче! Эта твоя единственная в мире женщина? Родная душа? Ты ее уже знаешь!