"Сергей Соловьев. Эхо в темноте (Журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

Когда они наконец оказались у себя дома, теперь, когда отсутствие сына стало
не просто привычным временным отсутствием, а наполнилось
неопределенно-зловещим смыслом, квартира - до этого какое-никакое, а
убежище, последняя линия обороны от враждебного мира, - вдруг показалась
какой-то перекосившейся на один бок, словно в Гошиной комнате треснула стена
или обрушилась невидимая колонна. Дальше всего от Гошиной комнаты находилась
кухня - они прошли в кухню. Т. В. поставила чайник. В. Ф. сел к столу,
забарабанил пальцами. Волшебная палочка...
- Я тут подумал... Я думаю, нам надо позвонить Федору Игнатьевичу.
До Федора Игнатьевича, который им обоим казался в этой, более чем
темной, ситуации, полной неясных угроз и опасностей, единственным источником
надежды - как же, генерал КГБ, не какие-нибудь похожие на шпану младшие
агенты, и притом давний, с военных лет, знакомый, - они дозвонились после
десяти. В. Ф. сказал об исчезновении Гоши и тут же передал трубку Т. В.,
чтобы она сообщила подробности. Федор Игнатьевич, однако, слушать ее рассказ
не захотел, а предложил подъехать завтра, часов в семь вечера, к нему домой.

* * *

Наступила оттепель, и электрического помела не было слышно. Легли этим
вечером против обыкновения одновременно, почти сразу после того, как
дозвонились до Федора Игнатьевича. Быстро заснули. Сны: Т. В. приснились
следы на снегу, уходящие в темную подворотню. Ей очень хотелось пойти по
этим следам, но что-то мешало. Удерживало. Сон - ощущение тепла, следы на
снегу - ей запомнился. Как обычно, когда она уходила на работу, В. Ф. еще
спал.
На самом деле В. Ф. проснулся гораздо раньше, чем думала Т. В. Делая
вид, что спит, следил, как она собирается на работу. Когда она ушла -
закурил. Федор Игнатьевич... Фотографией он увлекся рано, еще до войны.
Впоследствии это увлечение определило всю его будущую жизнь. Возможно,
спасло от немецкой пули.
Военное время легло на душу какими-то геологическими пластами. Рытье
щелей в парке около Адмиралтейства. Первые зенитки, нацеленные в бледное
небо. Мешки, в которые насыпали только что накопанную землю и из которых
выкладывали низкую стенку для прикрытия орудий. Первые бомбы. Мягкий, словно
через подушку, толчок ударной волны. Выбитые стекла. Через два квартала -
разрушенный дом. Пласты этажей, косо съехавшие на улицу. Он пытался
фотографировать. Был бы он постарше - его взяли бы как шпиона, а так только
обматерили и прогнали. В сорок первом он выглядел моложе своих пятнадцати.
Кроме того, "Фотокор" был неплохой камерой, но на шпионскую по причине
неуклюжести похож мало.
Эвакуация. Леса, серые прожилины рек. Вкрапления полей, деревень, озер.
Медленно тащится поезд (обошлось без налета). Лес, постепенно переходящий в
степь, а степь в пустыню... Ташкентский пласт жизни - домики из сырцового
кирпича, арыки, чинары. Далеко выступающие в стороны деревянные балки крыш -
считалось, что это обеспечивает защиту при землятресениях, крыша не рухнет
на голову. Во всяком случае, летом эти выступы давали желанную
дополнительную тень. Бедность, очереди за продуктами, выдаваемыми по
карточкам. Почти постоянное чувство голода.
Спасением была фотография. Он устроился в фотокружок Дворца пионеров.