"Реванш России" - читать интересную книгу автора (Делягин Михаил)

2.3. Суть российских реформ: эмансипация бюрократии

Практически полностью подчинив себе крупный бизнес, государство уничтожило последние, самые слабые инструменты, обеспечивающие его зависимость от общества, хотя бы и в столь опосредованной форме, как зависимость от крупного бизнеса. Тем самым правящая бюрократия завершила исторический, занявший долгие 15 лет процесс освобождения от всякого контроля за собой со стороны общества и, соответственно, от всякой ответственности перед ним. Этот процесс был единственным, шедшим на протяжении всех противоречивых реформ неуклонно и постоянно. Поэтому именно он должен быть с сожалением признан в качестве их основного содержания.

На протяжении этого долгого пути эмансипации от общества правящая бюрократия, как перчатки, меняла провозглашаемые лозунги, формально заявлявшиеся намерения, реально поддерживаемых союзников и многократно трансформировалась сама. Первоначально она подняла «средний класс» Советского Союза — интеллигенцию и инженерно-технических работников, преимущественно занятых в отраслях ВПК, — на борьбу против контроля со стороны КГБ (преимущественно против его контроля за КПСС, что обеспечило поддержку значительной части партийной номенклатуры), а затем — и против самой КПСС.

Одержав победу, она немедленно, опершись на выращиваемый ею класс мелких собственников и «отмороженных» спекулянтов, уничтожила непосредственно обеспечивший эту победу и грозивший ей своим растущим самосознанием советский «средний класс» в жерновах чудовищной либерализации цен и хаотизации всей общественной жизни.

Затем она практически «на пустом месте» создала крупных собственников и спустила их «с поводка» на своих вчерашних союзников — мелкий и средний бизнес, разрешив в условиях широкомасштабного передела собственности творить в отношении них практически все, что угодно.

Чудовищное давление олигархов на весь остальной бизнес России, доходившее порой до прямого грабежа и террора, породило массовую ненависть к олигархии среди самых широких слоев предпринимателей. Эта ненависть была использована правящей бюрократией на совсем недавнем завершающем этапе эмансипации, когда она освободилась от последних крох общественного контроля даже в таком превращенном виде, как контроль со стороны коммерческой олигархии.

В конце 2003-го и в 2004 году правящая бюрократия достигла высшей степени свободы, которая в полном соответствии с диалектическим законом отрицания отрицания доходит до абсурда и переходит в свою противоположность — полную зависимость от самых незначительных, самых мимолетных изменений настроений общества, выражающихся в колебаниях рейтингов. Подобная зависимость означает практически полную невозможность управления (которое может исходить из среднесрочных интересов, но не краткосрочных эмоций) и характерна для периодов неудержимого сползания в кризис. Она еще не проявилась в полной мере; переход к этой зависимости, задержанный из-за вызванного притоком нефтедолларов относительного благополучия, еще продолжается.

Пока же правящая бюрократия продолжает праздновать победу: крупный бизнес возможен только под ее контролем, а место коммерческой олигархии времен Ельцина прочно заняла победившая и подчинившая ее силовая олигархия.

В обмен на призрак политической поддержки высшего руководства страны бюрократия окончательно получила карт-бланш, практически полную свободу рук. Трагедия заключается еще и. в том, что в силу пробуждения стихийного патриотизма и стремления общества к защите национальных интересов в нынешней бюрократии доминирует именно ее силовая компонента. Она неплохо умеет (в тех редких случаях, когда действительно этого хочет) наводить минимально необходимый порядок, но в силу своего социального генотипа, характера обучения и общей охранительной направленности в принципе не способна к остро необходимой сегодня организации общественного развития.

Следует учитывать и то, что в силу лучшего кадрового потенциала и уникального набора навыков и контактов силовые структуры понесли в ходе реформ наибольший кадровый урон — их представители внезапно получили максимальные по сравнению с представителями других социальных групп возможности самореализации практически во всех областях общественной жизни и, естественно, отчасти использовали их. Среди оставшихся же значительную долю составляли пассивные и неспособные люди и, что самое страшное, те, кто осознанно ориентировался на использование монопольного права на насилие, предоставляемого службой, в качестве инструмента ведения бизнеса, получения личной прибыли и даже простого удовольствия. (Ярким примером подобных личностей, насколько можно понять, был покойный Литвиненко, однако в нем эти порочные черты проявились слишком явно и сильно; сам по себе этот психологический тип, насколько можно понять, продолжает доминировать в российских силовых структурах.)

Ситуация усугублена наглядной и все более очевидной практически для всего общества органической неспособностью политического руководства страны сформировать внятный образ желаемого будущего и, соответственно, выработать стратегию его достижения. Как сказал когда-то Сенека, «кто не знает, куда плывет, тому нет попутного ветра».

В результате правящая бюрократия оказалась полностью предоставленной сама себе: освободившись от всякого давления снизу, со стороны общества, она не испытывает и систематических содержательных импульсов сверху, со стороны своих политических лидеров. При этом самостоятельно разработать внятный и реализуемый план действий она не в состоянии не только потому, что для нее связанные с этим усилия остаются совершенно излишними, но и просто в силу своей социальной природы: она создана для исполнения команд, но ни в коем случае не для генерирования решений.

А так как потребность что-то делать или по крайней мере демонстрировать видимость действий остается неизменной, правящая бюрократия оказывается интеллектуальной рабыней того самого бизнеса, который она победила и подчинила, так как только его представители имеют четкое представление о том, что надо делать, и способны четко и относительно убедительно мотивировать свои пожелания.

В результате, превратив весь бизнес, в том числе крупный, в свою «дойную корову», правящая бюрократия парадоксальным образом подчинила свою социально-экономическую политику его интересам. В этом отношении замена коммерческой олигархии времен Ельцина силовой олигархией не привела к сколь-нибудь существенным изменениям. В частности, российскому государству по-прежнему остается недоступным решение наиболее значимых системных проблем российской экономики, блокирующих ее развитие и превращающих переваривание нефтедолларов в «рост без развития».

Действительно, главная проблема — незащищенность собственности — является проблемой лишь для удаленного от государства бизнеса, не имеющего политических рычагов для защиты своей собственности и, соответственно, не обладающего никаким значимым политическим влиянием. Для олигархов же, определявших и определяющих экономическую политику (их персональный состав изменился, коммерческие заменены силовыми, однако социально-политическая категория и общественная роль остались), защита собственности как таковой противоестественна. Ведь она представляет собой защиту чужой собственности от их экспансии и, соответственно, затруднение последней.

То же самое относится к борьбе со злоупотреблением монопольным положением: хотя российская экономика сверхмонополизирована (монополией может быть даже газетный киоск в центре большого города), в наибольшей степени своим монопольным положением злоупотребляет именно крупный бизнес, и в самую первую очередь — олигархи, по определению имеющие политическое «прикрытие».

Так как российский крупный бизнес ориентирован преимущественно на экспорт, а не на внутренний рынок, массовая бедность (по данным социологических опросов, 12 % населения России испытывает нехватку денег на еду, 43 % — на одежду, 85 % — на бытовую технику, а по данным главного санитарного врача Онищенко, в 2003 году 80 % российских детей имели дефицит веса, вызванный систематическим недоеданием) воспринимается им не как подрыв рынка сбыта, а как полезный элемент снижения производственных издержек. Поэтому стремление к повышению уровня жизни широких масс россиян для российских олигархов, в том числе силовых, также является противоестественным.

Депрессивные же регионы просто не предоставляют никаких возможностей для развития бизнеса и потому остаются вне поля зрения олигархов — точно так же, как и разрушающаяся вследствие износа унаследованная от Советского Союза инфраструктура, слишком капиталоемкая и слишком медленно окупающаяся, чтобы представлять коммерческий интерес.

Тупик экономической политики, по-прежнему вырабатываемой под определяющим влиянием олигархии и потому не способной решить наиболее значимые проблемы, усугубляется тем, что правящая бюрократия просто от лени (коррупция, в последние пять лет окончательно приобретшая системный характер, является уже второстепенной причиной) в массовом порядке делегирует свои функции бизнесу.

При этом, стремясь снять с себя максимум содержательной работы, она делегирует именно те функции государственного управления, которые никогда и никому нельзя делегировать, — разработку реформ, определение норм и правил.

Более того, в силу лени и коррумпированности она делегирует их именно тем, кому нельзя делегировать, — наиболее заинтересованным участникам рынка, да при этом (в силу рудиментарного патриотизма) еще и государственным. В результате практически все значимые реформы — электроэнергетики, железнодорожного транспорта, жилищная, коммунальная, образования, пенсионная, медицинского страхования — направлены на обеспечение интересов бизнеса без какого бы то ни было учета интересов общества. При этом просто в силу состава разработчиков они еще и обеспечивают подавление частных компаний формально государственными или тесно связанными с чиновниками-реформаторами бизнес-структурами.

В поисках выхода из этого тупика крупный бизнес России попытался проявить инициативу: «профсоюз коммерческих олигархов» — Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП) — в одностороннем порядке взял на себя разработку экономической политики. Эта попытка закономерно провалилась, даже не столько из-за откровенного пренебрежения со стороны победившей силовой олигархии, сколько из-за естественного и неустранимого корпоративного эгоизма: без принуждения со стороны государства бизнес в принципе не может в полной мере учитывать неотъемлемые интересы общества.

Затем в рамках некоторых корпоративных структур возникли идеи административных, а порой и политических преобразований для повышения эффективности государства. Причина заключалась в том, что выросший и окрепший российский бизнес начал во все большей степени нуждаться в принципиально недоступном для него стратегическом планировании общественного развития, все более жестоко и осознанно страдая от неспособности и нежелания государства справиться с этой своей обязанностью. Однако чисто управленческая по своему характеру и коммерческая по своим мотивам мера (наиболее полно выраженная в деятельности М. Ходорковского, увенчавшейся его арестом и разгромом ЮКОСа) неизбежно приобрела политический по видимости и сути характер, что обусловило жесткую реакцию со стороны государства.

При этом, ощущая свою органическую неспособность справляться с задачами общественного развития и чувствуя растущее в обществе недовольство, правящая бюрократия переориентировала это недовольство на коммерческих олигархов, на время обезопасив себя и укрепив контроль за крупным бизнесом.

Существенно, что массовое осознание несправедливости приватизации и ее неустранимая нелегитимность облегчают передел собственности от старых, коммерческих олигархов к новым, силовым. Принципиально важно, что речь идет о переходе активов коммерческих олигархов не в управление неких Косыгиных, преследующих общественные интересы, а под контроль точно таких же Абрамовичей, только менее эффективных, более голодных и при этом сидящих «под крышей» государства и опирающихся на широко предоставляемое им право монопольного и произвольного применения насилия ради достижения личных целей.

Принципиально важно, что в основной своей части указанный передел собственности осуществляется и будет осуществляться дальше не в форме национализации (ибо в этом случае чиновникам придется брать на себя ответственность за передаваемое государству имущество, чего они всеми силами стараются избежать; кроме того, силовые олигархи в массе своей неэффективны и не способны управлять чем бы то ни было) и не в форме прямого передела, который является слишком болезненным и выглядит слишком демонстративно. В наиболее широких масштабах применяется политика в «стиле Березовского» — переориентация финансовых потоков и установление жесткого контроля за ними при формальном сохранении прав (и ответственности, что немаловажно) прежних, «титульных» собственников, дополняемая принудительной перепродажей активов «близким» собственникам.

Чтобы избежать эскалации описанных процессов, РСПП пытался выдвинуть идею социального контракта. Однако для общества она слишком напоминала предложение взятки; кроме того, не вызывало сомнения, что бизнес предлагал эту идею, чтобы минимизировать свои расходы, а значит, она была заведомо невыгодна для общества, которое какими-то другими путями могло рассчитывать получить от бизнеса больше.

Да и с точки зрения простого здравого смысла крупный бизнес в принципе не может знать, в каких социальных объектах действительно нуждается общество (для определения этого и существует весь социальный блок правительства), и потому его помощь в рамках «социального контракта» будет заведомо неэффективна.

Кроме того, не вызывает ни малейших сомнений то, что сама идея социальной ответственности бизнеса может с легкостью выродиться (и действительно, в основном уже выродилась) в простое оправдание своего рода прямой финансовой разверстки — по аналогии с продразверсткой времен «военного коммунизма». В ходе такой финансовой разверстки силовая олигархия прямо и открыто указывает крупному бизнесу, какие социальные объекты и где тот должен построить (и с какими конкретно подрядчиками, представляющими интересы членов силовой олигархии), какие средства на социальные нужды кому передать и какие политические партии и в каких размерах профинансировать.

По непроверенным данным, такая система в широком масштабе была опробована при подготовке к празднованию 300-летия Санкт-Петербурга. В силу принципиального отсутствия финансового контроля, слабости контроля за выполняемыми работами и неминуемой недостаточности представлений о сравнительной нужности различных социальных объектов такая «финансовая разверстка» приносит лишь относительно незначительный социальный эффект. В то же время не вызывает сомнений, что она существенно повышает издержки недостаточно тесно связанного с новыми, силовыми олигархами бизнеса и качественно усиливает коррупцию.

Эффективное и сильное государство, выступающее от имени народа, могло бы навязать крупному бизнесу своего рода общественный договор, по которому условия приватизации признаются незыблемыми и по состоянию на тот или иной момент времени не пересматриваются. За это бизнес обеспечивал бы свою прозрачность и вложение, например, 90 % своих средств в течение 20 лет в Россию (это нужно, ибо в либеральных условиях для модернизации России никогда не будет хватать средств, так как инвестиционный климат в среднесрочном плане объективно является неблагоприятным).

Нечто подобное было осуществлено в деголлевской Франции. Недостатком такого решения является искусственное ограничение национального бизнеса территориальными рамками своей страны, что после первоначальной стабилизации экономики не позволит ему осуществлять широкомасштабную глобальную экспансию и, соответственно, со временем начнет подрывать национальную конкурентоспособность.

Поэтому более разумным представляется другой механизм нормализации отношений бизнеса и общества — компенсационный налог, впервые — и вполне успешно — реализованный в послетэтчеровской Великобритании.

Однако для легитимизации итогов приватизации при помощи заключения того или иного договора (а выплата компенсационного налога, безусловно, является формой договора) необходимо именно сильное (а значит, честное и умное) эффективное государство. Сегодняшней силовой олигархии никто, находящийся в здравом уме и твердой памяти, просто не в состоянии поверить на слово; не вызывает сомнений, что она гарантированно не сможет совладать сама с собой и избежать атаки на доверившийся ей бизнес.

Поэтому конфликт между национальным бизнесом (а в конечном счете — и всем обществом) и силовой олигархией, каким бы скрытым он ни был, обостряется сегодня и неминуемо будет обостряться завтра.

С течением лет все более значимой и наглядной представляется история с отменой налога с продаж с 2004 года, которая не сопровождалась снижением цен не только из-за монополизма торговли, но и, как можно понять, из-за предшествующего этой отмене увеличения поборов со стороны представителей государства. Похоже, средства, официально оставляемые у бизнеса государством, в значительной степени изымаются у него неофициально в виде коррупционных доходов чиновничества. Снижение налогов в этом свете становится инструментом стимулирования не инвестиций и даже не потребления, а перераспределения средств из бюджета к силовой олигархии от социально незащищенных слоев общества формально к социально сильному бизнесу, а на деле — к еще более сильной правящей бюрократии.

При этом снижение налогов со временем может стать вынужденной реакцией государства на рост аппетитов институционально оформившихся коррупционеров. Когда же возможности перераспределения средств к ним путем снижения налогов (то есть за счет социальных расходов государства) исчерпаются, произойдет резкий рост издержек бизнеса, способный внезапно, «на ровном месте», без каких-либо заметных внешних воздействий драматически затормозить экономический рост, а в перспективе — и обрушить экономику в новый системный кризис.

Наметившийся было в ходе продажи Тюменской нефтяной компании транснациональной корпорации BP (бывшей British Petroleum) выход, заключавшийся в легитимации собственности путем ее продажи иностранцам с вывозом средств из России при вероятном получении силовой олигархией посреднического процента, показал свою полную неприемлемость.

С одной стороны, в этом случае правящая бюрократия, основу которой составляет силовая олигархия, неминуемо теряет власть, что противоречит ее фундаментальным, базовым интересам.

С другой — иностранные корпорации будут приобретать собственность у российских частных владельцев, не склонных, как показывает ряд крупных продаж последнего времени, возвращать деньги в страну в силу простого инстинкта самосохранения.

Наконец, такая легитимация не только не решит существующих проблем, но и добавит новые, став «лекарством страшнее болезни». Ведь иностранный капитал, не понимая, не желая понимать и имея все формальные права не понимать специфику России, в еще большей степени, чем российский, не склонен принимать во внимание социальные последствия коммерчески оправданных решений. Простая и естественная оптимизация существующих финансовых потоков, например, может внезапно лишить средств к существованию целые российские регионы, а налоговая оптимизация в глобальном масштабе (не секрет, что многие транснациональные корпорации предпочитают концентрировать налоговые выплаты в оффшорных зонах) способна создать значимые проблемы и для федерального бюджета.