"Лавирль Спенсер. Раздельные постели " - читать интересную книгу автора

кожзаменителя со стертыми каблуками и загнувшимися носками.
Тем не менее привлекательная внешность, свежий цвет лица и манера гордо
держаться не производили впечатление человека с дурной репутацией.
Кэтрин понимала, что была похожа на непослушного ребенка, которого в
наказание бросили здесь, и что в действительности походило на правду.
Смирившись с ситуацией, она вздохнула и прислонилась головой к стене.
Рассеянно Кэтрин думала о том, как люди, подобные Форрестерам, отнесутся к
тому, что такая девушка, как она, прислонит свою голову к их изысканным
обоям, наверное, они будут возражать, поэтому она дерзко продолжала сидеть,
прислонившись головой к стене. Она закрыла глаза, вычеркивая из виду пышное
изящество, но она не могла заглушить сердитые голоса, доносившиеся из
кабинета: голос ее отца, резкий, осуждающий, и скованные, сердитые ответы
мистера Форрестера.
"Почему я здесь?" - думала Кэтрин.
Но она знала ответ: ее шея все еще болела от пальцев отца. И, конечно,
нужно было считаться с матерью. Она была тоже здесь вместе с несчастными
Форрестерами. Богатые или нет - они ничего не сделали такого, чтобы
оставаться с глазу на глаз с таким сумасшедшим, каким был ее отец. Кэтрин не
хотела бы, чтобы такое случилось. Она все еще помнила шокированное выражение
лиц мистера и миссис Форрестер, когда ее отец вторгся в их пасторальный
вечер со своими голыми обвинениями. Поначалу они старались держаться
любезно, предложили всем пройти в кабинет и все обговорить. Но через
несколько минут они поняли, чем все закончится, когда Герб Андерсон указал
пальцем на скамейку и проревел своей дочери:
- Усади свою маленькую задницу прямо здесь, девочка, и не поднимай ее,
иначе я выбью из тебя все на свете!
Вдруг открылась передняя дверь. В дом ворвался поток пахнущего листьями
осеннего воздуха, и вместе с ним вошел мужчина. Казалось, что
художник-оформитель специально разрабатывал его одежду, чтобы она
гармонировала с фойе. Это был гобелен земных тонов: брюки серого цвета из
мягкой шерсти европейского покроя, прекрасно отутюженные, легкие кожаные
туфли; спортивный жакет цвета приглушенной ржавчины, смотревшийся на его
широких плечах, как мягкая карамель на мороженом, и почти такого же цвета
свитер из овечьей шерсти, из-под расстегнутого белоснежного воротника
блестела плоская золотая цепочка. Казалось, даже природа работала в создании
гаммы цветов: его кожа еще сохраняла летний темный загар, а в волосах
оставался блеск красного золота.
Он что-то насвистывал и не подозревал о присутствии Кэтрин, которая
сидела, наполовину закрытая эвкалиптом. Она плотнее прижалась спиной к
стене, пользуясь своей редкой маскировкой, и наблюдала, как он подошел к
столу и стал просматривать что-то, вероятно, почту, продолжая тихо
насвистывать. Она уловила в зеркале отображение его классически красивого
лица: прямой нос, длинные щеки, правильной формы брови. Должно быть, их
отливали в бронзе - настолько безупречными и ровными были их линии. А его
рот - ах, он был слишком совершенным, слишком подвижным, слишком
незабвенным, чтобы быть не чем иным, как кровью и плотью.
Не подозревая об ее присутствии, он небрежно перекинул из одной руки в
другую модное спортивного типа пальто и, шагая через две ступеньки,
направился наверх.
Кэтрин обмякла.