"ОЧЕНЬ Петербургские сказки" - читать интересную книгу автора (Зинчук Андрей)

Глава пятая,

заключительная, которая по смыслу вполне могла бы претендовать на роль первой главы

Неторопливый рассвет продолжался. Погода, все это время бывшая вполне приличной, начала портиться. Вы чувствовали когда-нибудь, как наступает осень? Не задевала ли вашего сердца ее тонкая и, если так можно выразиться, хрустальная грань? До этой минуты еще было лето (лето! лето!), но вот его уже нет, и началась осень: как будто кто-то впрыснул в кровь немного трезвящего холода.

Первой через давно сорванные ворота в лагерь вошла Аглая, пошатываясь после трудного перелета.

– Преодолели, кажись, – заметила она, озираясь по сторонам и стараясь побыстрей отдышаться. – Только ведь…

– Молчи, молчи!… – не поспевала за ней Лизка. – Видела, как живут люди?

– Мрак, – коротко ответила Аглая. – А мы-то точно перебрались? Как это проверишь?

Лизка пожала плечами. На пробу они спели негромко первую пришедшую на ум пионерскую песню безо всякой, впрочем, надежды на успех. И вдруг, как эхо из ближнего леса, долетел до их слуха какой-то странный многоголосый шум. Лизка насторожилась:

– Слышала?

– Ну, эхо, – скучно ответила Аглая.

– А почему слова другие? Почему? – не унималась Лизка.

Аглая задумалась:

– Да, в самом деле? Кто ж тогда это будет такой? Ну-ка, если еще разок?

Они попробовали спеть опять. И опять в ответ – странный многоголосый шум.

– Слова другие, а мотив тот же самый! Это как?… – раздумчиво спросила Лизка.

И тут Аглая сообразила:

– Да никак это пионерчики? Пионерчики вернулись? Новая их смена подъехала?! Петровна, думаю, была бы счастлива.

– Да, Петровна… – Лизка смахнула вдруг набежавшую слезу. – Лети в столовку, протирай столы, разжигай котлы, Аглайка! – негромко, чтобы ободрить и себя, и сестру, вскрикнула она.

– Потом! Потом! – замахала руками Аглая. – Мы все это еще успеем! Слышь, Лизка, а ну как мы их накормим, напоим и спать уложим, а они утром снова исчезнут?…

Вопрос этот, надо сказать, застал Лизку врасплох:

– Надо как-то сделать, чтобы не исчезли, – через некоторое время ответила она.

Аглая из-под руки вгляделась вдаль: с другой стороны лагеря, за заросшим прудом, где был второй въезд, стояли на дороге два загадочных крытых, будто военных, грузовика, из которых сыпались на землю легкие, похожие на шахматные, фигурки.

– Не, слышь, не пионерчики это, кажись. Как сказала бы Петровна, "галстухи у них не те!" – заключила Аглая.

– Кто ж это тогда? – наморщила лобик Лизка. – Может, все-таки покушение? Нет? – И, видимо, затем, чтобы заставить Аглаю улыбнуться, фальшиво схватилась за сердце: – Ой!

– Не, совершенно не такие! – повторила Аглая, но, чтобы в свою очередь успокоить Лизку, добавила: – Но тоже, впрочем, мальчики, девочки… А помнишь, Аглайка, скаутов когда-то давно? Правда, ты тогда ну совсем еще маленькой была!

– Ничего не маленькой! – надулась Лизка. – Я очень даже прекрасно их помню! Все время прячутся, как индейцы, буквально по нескольку дней, песни тоже поют… А Петровна сказала бы на это, наверное, следующее…

Аглая ничего не успела возразить Лизке, потому что в этот момент из глуби барака неожиданно выступила… Петровна, похожая на королеву, только вместо мантии с волочащимся куполом парашюта за спиной.

– Подойдет к тебе какой-нибудь один такой и спросит: бабушка, а не к вам ли это стрела моя залетела? Третий день найти ее не могу! – вступила она в разговор без всякой паузы. – Ты отдай ему стрелу, Аглая. Ладно? Вырастит в мущщину – она ему еще пригодится. Слышите, на танцплощадке? Никак уже танцы затеяли, мущщины эти невеликие?… (Слышите? Слышите первые такты лучшего в мире танго "Маленький цветок"?) Сейчас на стадион кинутся. А потом на залив… (Помните, помните? – тропинка "на залив ведущая, через камыш протоптанная"?) А потом еще куда-нибудь… А у нас с вами флагшток пустой!…

И только тут Лизка и Аглая хором грянули: "Петровна!!!" И пока та любовалась произведенным эффектом, Аглая буркнула тихонько и счастливо, ткнув Лизку в бок:

– Ну, сейчас начнется… разбор полетов!

– Чего уставились? Сказочные мы, или что? – спросила удовлетворенная эффектом Петровна.

– Ну… – протянули нестройно Лизка с Аглаей.

– Вот вам и "ну". Так какое же число нам завтра предстоит с утра?

Лизка задумалась, закатила свои красивые с болотной зеленью глаза:

– Число-то какое? Хм… – Она задумалась еще глубже. – Пожалуй, это вопрос философский!…

И тогда Петровна начала негромко наговаривать, будто различая какие-то отдельные слова между чешуйками волн или вылущивая их из свиста ветра в прибрежных камышах, словно "морзянку" из эфира:

– В начале не было ничего: ни неба, ни земли, ни тьмы, ни света, ни даже самого времени, про которое позже написали: "В начале…". В дни первые творения – числом три – все устроилось. В четвертый же было постановлено так: да будут светила на тверди небесной для освещения Земли и для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на Землю. И стало так. И были созданы два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и были поставлены они на тверди небесной, чтобы светить на Землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И было решено, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четверг. Но наш род был прежде того! Потому как если бы нас, нЕтварей, не было, то как узнали бы о том, что стало, когда всему пришло время быть? Не стоит о том забывать! Все. Пошла в корпус. Досыпать. И чтобы до следующего четверга меня больше не будили! Слышите? – выпалив это последнее, Петровна вновь полюбовалась произведенным эффектом, подхватила парашют через руку, как шлейф, и королевой ушла в барак.

Аглая первая пришла в себя, похлопала рыжими ресницами:

– Вправду, Лизка: не будь сказок – не завелось бы на свете жизни. Самого бы света, возможно, не было. Сидели бы мы сейчас в темном пустом зале… Да что я говорю? И зала бы, наверное, не нашлось. И Дома бы культуры. Ничего! И болтались бы мы вечно в безвоздушном пространстве… – Она театрально схватилась руками за горло, будто ее что-то душило, выпучила глаза и притворно захрипела: -…где-нибудь между звезд.

– Которых бы тоже не было! – заключила в тон ей Лизка.

Отдышавшись, Аглая сказала:

– Значит, все-таки скауты. Ха!… Ну, теперь-то точно конец нашей малине. А заодно и мухоморам полный финал! – И как-то судорожно вздохнула: – И пусть! И пусть! То-то утром возле умывалки я приметила досточку через грязь. Лежит себе на двух камушках… Не шатается! Я еще подумала – кто ж ее тут приладил?… Для кого?…

– Это я положила, – помолчав, призналась Лизка. – Для вас с Петровной. Значит, теперь и для них. Петровна им сказки сказывать будет. Про "чотьверг" и не только. А ты, Аглайка, всему лагерю по вечерам кино крутить… – И вдруг спохватилась: – Не она ли телевизору видимость выковыряла? Да, кстати, и стрелу нам подбросила?…

Ответа на этот вопрос не было. Аглая кивнула на кусты: "Вон они пожаловали!"

И в самом деле, в этот момент начали мелькать пятнышки ручных фонариков по темным, утренним, еще не просохшим от росы кустам. Отчего ближайший из них к крыльцу (рядом со скамейкой, на которой пионерчики обычно признавались друг другу в любви) ответно вспыхнул. И сразу же откуда-то с залива донеслось мокрое, негромкое, гриппозное, приближающееся: "Буль-буль-буль" да "буль-буль-буль!"

От неожиданности Аглая взвизгнула:

– Это восьминос! Восьминос! – Она брезгливо и нервно, как прежде, передернула плечами: – Лизка, переведи морзянку.

– Да что тут переводить? Ну, жрать захотел. Причапал на свет.

– Я же говорила! Говорила! – взвизгнула Аглая. – Он уже давно по всему лагерю ползает! – И, не зная, что придумать, добавила вдруг совсем несправедливое: – От него насморк!…

– Вовсе не насморк, а обыкновенный неопасный фольклорный грипп! – рассмеялась Лизка в ответ. – Полежишь чуток в лизарете!…

К этому времени в небе над лагерем уже начало погромыхивать. Над заливом завели хоровод большие тяжелые тучи. Все чаще принималось шуметь в камышах – похоже, собирался нешуточный дождь.

– Значит, говоришь, вновь приставят нас к своим борщам? Столы положат протирать? Нас, сущих свидетелей, – на кухню?!

После этих слов Аглаи Лизка вдруг взвизгнула противной пароходной сиреной: "Петровна где?!" И они с Аглаей, не сговариваясь, нырнули в барак и вскоре появились оттуда с Петровной. Как прежде, подхватили ее, сонную, под руки… (При этом, конечно, услышали сакраментальное: "Снова разбудили, неладные!")

– Пора! Пора! – не своим голосом, а голосом густым, волшебным, прогудела Аглая.

– Куда теперь? На поезд? Автобус? А может быть, просто пешком? – с ехидством поинтересовалась Петровна, посмотрев на сестер ставшим вдруг каким-то глубоким и просветленным взглядом.

– Как ты и хотела – мимо фортов на южный берег, – предложила Аглая.

– К наивным деревенским детям! В их ясные сны! – звонко, на одной ноте прокричала Лизка.

Под занавес затеявшегося дождя они и исчезли, чудом вырвавшись на волю из страшной сказки, начавшейся давным-давно, в далеком 1917 году, уже безо всякого усилия вновь поднявшись в воздух и отлетая вдаль, в живое золото горизонта, где все еще блистало солнце, чтобы мелькнуть над лагерем трехголовой нездешней тенью. На минуту показалось, что они так и уйдут по огромной дуге мимо фортов "на южный берег к наивным деревенским детям, в их ясные сны", как вдруг, будто наткнувшись на невидимую стену, все три вертикально взмыли вверх и на мгновение зависли в высшей точке своего полета, после чего начали расходиться в стороны: каждая по спадающей огромной дуге, исполняя таким образом фигуру высшего пилотажа, известную под названием "тюльпан", и входя в боевой разворот… И, набрав скорость, разлетелись в разные стороны, чтобы сходу ворваться в сказки нового времени – про таинственного "атомного" восьминоса, устроившего им из-под воды прощальный фейерверк, скаутов, огласивших окрестности песней на мотив "Взвейтесь кострами!…", про взлетевший на флагштоке и расцветший под мокрым ветром новый, синий, спортивный, почти свободный "восьминосый" флажок, заброшенные форты и ходящие мимо них по заливу огромные многоэтажные дома, которые многие совершенно справедливо называют кораблями. И про удивительный город Кронштадт…

В результате их решительных действий "злые дикторы", в изобилии рассеявшиеся по всему миру, вдруг на секунду осеклись и смолкли ("заткнулись", по местному выражению), в эфир прорвались пока еще не очень громкие и малочисленные "человеческие" голоса, после чего, как гигантский занавес, на лагерь с шумом обрушился дождь, смывая последние следы всего прежнего, суетного, наивного и оттого исчезнувшего навек. Начиналась новая эпоха.

Мимо шиповника нашей детской грусти, по тропинке "на залив ведущей, через камыш протоптанной", прошел я по хляби до залива в последний раз глянуть на восьминоса. Мысль – откуда и зачем вдруг явились мне чужая жизнь в таких выпуклых подробностях, что, будучи описанной, могла бы, наверное, отбросить тени на поля книги – пронзила меня на берегу. Губящие нас управители нашей жизни (вернее, полагающие себя ее управителями), ежеминутно старясь и медленно умирая вместе с нами, не догадываются кинуть свои "матерьяльные" взгляды вверх. Но мы-то с вами теперь точно знаем, что ведь и их тоже зачем-то пишут! Пишут, может быть, только для того, чтобы потом как следует рассмотреть и в свою очередь так же погубить, смяв и выкинув в корзину для бумаг: как, например, была без сожаления отброшена первая неудачная глава этого повествования.

Размышляя так, повернул я от залива к поселку и вскоре дошел до железнодорожного вокзала. Но перед самым перроном остановился: проход к нему преграждала большая и грязная лужа – ни перепрыгнуть, ни обойти. На минуту замешкавшись, я машинально поискал вокруг себя что-нибудь, что помогло бы мне преодолеть неожиданное препятствие, и довольно быстро отыскал дощечку, как всегда, лежавшую неподалеку. Я перекинул ту дощечку через лужу, подложив под нее два камешка, шагнул и легко поднялся по лестнице на перрон и дальше – к поджидавшей меня электричке. Через минуту за ее окнами замелькал ничем не примечательный пригородный лес. Изредка к насыпи выбегали поприветствовать нас и останавливались, как вкопанные, невысокие дачные домики, старательно делавшие вид, будто они стоят тут испокон веку. Вскоре с правой стороны железной дороги подъехала платформа с успокаивающим и почти пушкинским названием "Ольгино". Постояв подле нее, электричка пошла дальше в Город, постепенно набирая ход.