"Преступление" - читать интересную книгу автора (Уэлш Ирвин)

ДЕНЬ ВТОРОЙ  - 5 Две женщины Ч.1

Полдень, автострада почти пуста, Леннокс сидит на переднем сиденье Джинджеровой машины, Джинджер против обыкновенного хмур и молчалив. Леннокса это устраивает — ему легче, когда ближнему скверно. Он изнурен, но утреннее солнце в гостевой спальне обрадовало его, потому что избавило от липкого кошмара. Леннокс с дрожью вспоминает одно из сегодняшних мучительных сновидений. Он стоял на Джинджеровом балконе. В квартире, за стеклом, ухмылялся Мистер Кондитер, держа под мышкой перепуганную Бритни, которая вскоре превратилась в белую от ужаса Труди. Ленноксова мать, Авриль, сидела в кресле и наблюдала, чуть ли не подначивала Извращенца. Леннокс пытался отодвинуть дверь, дверь не поддавалась. Леннокс молотил по стеклу, пока на руках не выступила кровь. Он оглянулся. Перил уже не было. Просторная лоджия скукожилась до козырька.

Гудок вырывает Леннокса из тисков.

— Псих! — рычит Джинджер, проскакивая перед фурой. На мгновение Леннокс ослеплен солнечным светом, отраженным от хромированного крыла. Джинджер поворачивается к Труди. — Я, наверно, вчера не в лучшем виде себя показал?

— Нет-нет, — чуть поспешнее, чем следовало бы, говорит Труди. — Вы с Долорес такие гостеприимные, я прекрасно провела время, только мне еще нездоровится из-за перелета и смены климата.

Задний двор отеля — джунгли в миниатюре; кипарисы, дубы, сосны и неизбежные пальмы, специально, чтобы вернувшиеся под утро могли проскочить в свой номер, никому не попавшись на глаза. Там они прощаются. На Леннокса и Труди жалко смотреть. У консьержа для них заготовлена заговорщицкая подобострастная улыбка: дескать, вы на курорте, ребята.

— Мне срочно нужно лечь, — стонет Труди, прикладывая пластиковый ключ к замку. Стоны прекращаются, когда вспыхивает зеленый.

Это у нее похмелье, заключает Леннокс. Он идет в ванную. Несколько часов сна в Джинджеровой квартире не считаются, антидепрессанты кончились. Труди он об этом сказать не может. Что-то должно произойти. Он это чувствует, сидя на унитазе. Произойти. Изойти, только не из его кишок. Из кишок ничего не изойдет.

Леннокс выходит из ванной. Труди уже легла. Ладонью прикрыла глаза от солнца. На ней только небесно-голубые стринги. Которые красиво оттеняют ровный салонный загар. Почему она одеялом не укроется? Свет точен, как резец скульптора. Леннокс отмечает, какое крепкое у Труди тело. Фитнес и диета. Внизу живота у него некоторое движение. Во рту скапливается слюна.

Леннокс садится на кровать и хватает Труди за грудь; жест неуклюжий, подростковый, Леннокс удивлен не меньше Труди. Она отстраняется, морщится.

— У меня соски ноют, — оправдывается она жалобным голосом. — Месячные скоро.

Леннокс ничего не чувствует, кроме облегчения. Секса опять не будет. Он поверить не может: это обстоятельство его радует. Он делает все возможное, чтобы уклониться от секса с Труди. Только этого и хочет. Сколько уже так продолжается? На лбу выступает холодный пот, на спине тоже. Леннокс знает: если в ближайшее время они не займутся сексом, их отношениям придет конец.

Они накрываются одеялом. Труди поворачивается к Ленноксу спиной, он обнимает ее сзади. Поза ложки. Раньше она Труди нравилась. Давала ощущение, что она защищена и любима. Труди сама говорила. Вскоре Труди начинает вертеться. Взмокает. Отпихивает Леннокса.

— Рэй, не трогай меня. Жарко, сил нет.

Теперь у Труди ощущение, что Леннокс поймал ее в силок. Сковал по рукам и ногам. Леннокс ложится на спину. Труди быстро засыпает. Ленцокс лежит без сна, сгорает в своем черепном аду. Ему вспомнился юнец в пабе «Джини Дине», что в эдинбургском районе Саут-Сайд. Остряк-самоучка, каких хватает, он травил своим дружкам грязные байки; и рассказчик, и слушатели были слишком молоды, чтобы иметь представление о боли, утратах или морали. Леннокс сыграл партию в бильярд. Изрядно выпил. Забыл, где находится.

Как раз недавно после пересадки костного мозга умер маленький мальчик по имени Мартин Макфарлейн. Это был славный, храбрый малыш; его печальная история широко освещалась в местных газетах. Общественность собирала деньги на операции в американских и голландских клиниках. Операции не помогли: болезнь победила. Юнец в пабе громко спросил своего приятеля:

— Какая разница между Мартином Макфарлейном и Бритни Хэмил?

Когда приятель покачал головой — дескать, не знаю, просвети — юнец выдал:

— Мартин Макфарлейн умер девственником!

Безнадежно дурное воспитание рассказчика, а также фактор места и времени заставили большинство его приятелей вздрогнуть или поперхнуться. Леннокс, сидевший в углу с коллегами из саутсайдского убойного отдела, поднялся и пошел к компании. Юнец увидел, что перегнул палку, и поспешно промямлил извинение.

Все поняли, что Рэю Ленноксу башню снесло, потому что он не ударил и даже не обругал остряка. Он попытался заговорить, но слова застревали в горле.

— Я сделал все что мог... — оправдывался Леннокс перед перепуганным юнцом. — Все, что мог, чтобы спасти малютку...

Лишь когда он почувствовал, что его взяли за плечи, когда трижды услышал свое имя, когда заметил трещину в деревянном полу и оценил расстояние от нее до собственных глаз, Леннокс понял, что стоит на коленях. Друзья подняли его с пола и отвезли к Труди домой. Труди вызвала врача и позвонила Тоулу.

И вот он лежит в постели в камерном отельчике Майами-Бич и думает о Бритни. Старается не думать о том, как у нее отнимали невинность. Заставляет себя думать о Бритни, словно забыть о масштабах ее ужаса — само по себе разновидность презрения и трусости.

«Может, это признаки сумасшествия... может, просто нельзя все так близко к сердцу принимать...»

Дрожь идет изнутри, рябью распространяется по телу. Утихает, только когда Леннокс делает попытку думать не о Бритни, а о ее матери. Перед глазами появляется Анджела Хэмил, в руке у нее сигарета. Следствие только что началось; ее девочка только что пропала. Леннокс хочет как следует встряхнуть Анджелу и сказать: Бритни исчезла. А ты тут сидишь и куришь как ни в чем не бывало. Все правильно. Сиди дома и кури, а поисками твоей дочери займемся мы.

Леннокса бросает в пот, простыня сыреет. Сердце стучит мерно и громко, так боксеры по своим грушам колотят. Он пытается наполнить пересохшие легкие стерильным прокондиционированным воздухом, но горло сжимает спазм. Против Леннокса восстает собственное тело. Слышится храп Труди — громкий, отрывистый рык, такой больше под стать пьяному чернорабочему. Под веками густо клубятся демоны, тянут измотанную душу в свои владения. Леннокс противится, но его изнуренный мозг капитулирует.

Они просыпаются далеко за полдень. Оба ужасно голодны.

У Леннокса ощущение, будто его мозг пульсирует в черепе, треплет края о шероховатую, твердую кость.

Они готовятся выйти на жару. Леннокс натягивает футболку с принтом альбома «Рамонес», «Конец века». Она лучше, чем футболка с символикой «Хартс» — та слишком плотная. В такую жару лучше всего хлопок. Есть, правда, еще белая футболка с коричневой надписью «Believe». Но Леннокс ничего никому не хочет объяснять, не хочет за границей говорить с земляками и врать о роде своих занятий, как всем полицейским приходится делать. Он надевает легкие полотняные брюки, достаточно строгие, на случай, если им с Труди захочется перекусить в приличном заведении, и бейсболку с символикой «Ред Сокс». На Труди короткая белая плиссированная юбка. Ноги у нее длинные, загорелые. Облегающая розовая майка. Руки тоже загорелые. Волосы собраны в хвостик. Темные очки. Ленноксова рука оказывается у Труди на талии. Оба молчат. В первый раз Леннокс не отреагировал эрекцией на эту юбку. Снова подступает ужас, теперь его хватка крепче.

Они голодны, но не могут решить, что будут есть. Принять решение мешают похмелье и перемена климата; в таких случаях нельзя полагаться ни на себя, ни на уверенность спутника. Неправильный выбор вызовет взаимные обвинения: тягостное молчание перейдет в скандал. Оба это знают. Но поесть надо. От вчерашней текилы и в мозгах, и в животах свистопляска.

Они проходят мексиканский ресторан «Сеньор Лягушка». Леннокс вспоминает, кое-кто из его сослуживцев обедал в «Сеньоре Лягушке» во время канкунского симпозиума полицейских. Потом в участке долго байки ходили. Леннокс тогда тоже хотел поехать, да они с Труди как раз начали встречаться после долгого перерыва, все между ними было зыбко. Между ними всегда все было зыбко. Вдобавок поехал Гиллман, и данное «против» перевесило все остальные. Леннокс обращает внимание Труди на мексиканский ресторан. Однако Труди сейчас хочет усесться хоть где-нибудь, все равно где, лишь бы в холодке. Хорошенькая, но с виду неприступная молодая мексиканка проводит их к деревянному столику и снабжает ламинированным меню. Народу порядочно, ужинают компаниями и парами. В баре пьет группа белых парней в красно-белых полосатых футболках. Труди берет бесплатную местную газету и бормочет что-то о шоу в театре Джеки Глисона.

— Миннесотский Жирдяй, — говорит Леннокс, вспомнив Глисона в «Короле бильярда».

Столы огромные. Не меньше, чем в участке, в комнатах для допросов. Расстояние между Ленноксом и Труди близко к идеальному. Ленноксу нужно выпить. У него позыв допрашивать Труди. Вместо этого он в очередной раз допрашивает себя.

«Подъем. Завтрак. Улица. Поворот. Похищение. Пленка. Видеокассета».

Теперь ему отчаянно хочется выпить. Ему необходимо выпить. Официантка явно занята.

— Я бы пива взял, — говорит Леннокс, указывая на бар. — У меня в горле пересохло. Ты не хочешь?

— Рэй Леннокс, пиво — последнее, чего я хочу. У тебя вообще-то период реабилитации! Мы вообще-то свадьбу планируем! А если официантка подойдет?

— Закажи мне «Маргариту».

Труди смотрит презрительно, фыркает, лезет в свою белую сумочку. Достает журнал «Идеальная невеста» и записную книжку.

Леннокс чуть не бежит к бару и заказывает пинту «Стелла Артуа». Надо же, оно здесь бочковое, вот не ожидал. Белый фон, красная картинка: как будто старого друга встретил. Сначала чуть отхлебнуть, только чтобы ощутить во рту суховатую горечь алкоголя. Второй глоток вмещает сразу пол пинты. Парень в красно-белой футболке ловит взгляд Леннокса. У компании английский акцент. Они явно откуда-то с юго-запада. Уже захмелели. Футболки цветов Эксетерского футбольного клуба. Счет между «Хартс» и «Килмарноком» парням неизвестен. Леннокс перебрасывается с ними парой фраз, парни из Эксетера выражают симпатию к «Хартс», его любимой команде. Леннокс с удивлением узнает, что Эксетер покинул Лигу, клуб перешел в национальную футбольную конференцию. Чокнутый владелец. Финансовый кризис. И не такое бывает.

Леннокс пробирается обратно к своему столику. Там уже кукурузные чипсы и сальса. К его изумлению, появляются и две запотевшие «Маргариты».

— Мы же как-никак на отдыхе, — говорит Труди, улыбка у нее покаянная, верный признак, что через минуту-другую Труди забудет о правилах. Приносят заказ: фахиту с морепродуктами для нее и буррито с говядиной для него.

Леннокс наблюдает, как Труди аккуратничает с фахитой. Сыр и жареные бобы забраковываются, отодвигаются на край тарелки. Остальное заворачивается в низкокалорийную лепешку. Труди откусывает по чуть-чуть, рассчитывает насытиться прежде, чем доест. Леннокс, наоборот, заглатывает крупные куски, даже мясо почти не жует. Чили попадает ему на слизистую, горло жжет с такой силой, что Леннокс едва не теряет сознание.

В баре девонская компания явно набрала критическую алкогольную массу. Парни начинают скандировать «ЭК-СЕ-ТЕР!!! ЭК-СЕ-ТЕРП!»

До прихода взмокшего от волнения управляющего официантка и бармен разбавляют недовольство остальных посетителей снисходительными улыбками. Управляющий вступает в переговоры. Эксетерская компания быстро допивает и отправляется продолжать. Один парень на прощание машет Ленноксу, Леннокс отвечает тем же.

— Славные ребята, — поясняет он. —- Из Эксетера.

— Держу пари, ты хочешь быть с ними, — мрачнеет Труди вслед шумным девонцам. Она угадала. — Сейчас футболисты дойдут до кондиции и начнут ошалевать.

— Глупости, — говорит Леннокс, здоровой рукой сжимая ручку Труди.

Они сворачивают на Оушен-драйв. У Леннокса ощущение, будто он не мяса, а кирпичей наглотался. Труди хочет на пляж, Леннокс против.

— Давай завтра целый день у моря проведем, — предлагает он у входа в данс-бар, эксплуатирующий тему джунглей. Девушки в леопардовых бюстгальтерах и таких же шортах танцуют на тротуаре, пытаются заканить новых посетителей. Ленноксу ободрение не нужно. Ему нужен алкоголь.

Леннокс входит в бар, Труди нехотя следует за ним. Они садятся за столик, Леннокс заказывает два «Морских бриза».

— Рэй, я не хочу все время пить. Я...

— Знаешь, я не для того сюда прилетел, чтоб культурные мероприятия посещать.

— Конечно, единственное, что тебе хочется посещать — это бары. Ну и сидел бы в Эдинбурге!

В Ленноксовой опухшей голове зреет замечание, что человечьи тела и души жаждут яду, молят о чувстве собственной всесильности и временном забытьи; алкоголь дает возможность сбросить оковы приличий и уж точно является необходимым условием для прихода вдохновения и любви.

— Я по крайней мере пытаюсь развлечься.

— Вот, значит, как это называется.

Внезапно, по ее взгляду и тону, Леннокс понимает всю глубину своего одиночества. Он хочет сказать: «Я умираю, пожалуйста, спаси меня», а получается:

— Что хочу, то и делаю, тем более в отпуске. А если ты против, иди на фиг.

Вот так. Да еще плечами пожал.

Глаза у Труди округляются, в них ужас. Она морщится от злости, и Леннокс готов из воздуха втянуть свои слова обратно.

— Ах так! Сам иди на фиг, алкаш!

Труди вскакивает, хватает сумочку и убегает.

Леннокса будто к стулу приклеили, руки и ноги тяжелые, он может только смотреть вслед рассерженной Труди. Взгляд его падает на стол. Труди забыла «Идеальную невесту» и записную книжку. Легкий ветерок неспешно, по одной, переворачивает страницы, будто душа Труди осталась за столом. «Она при деле», — думает Леннокс. В висок его бьется одно-единственное слабенькое утешение: «По крайней мере я не сказал, что она у себя в «Скоттиш Пауэр» ерундой занимается. Она этого терпеть не может».

Является с коктейлями смущенная официантка — она наблюдала всю сцену. Ставит бокалы и поспешно уходит. Леннокс залпом приканчивает коктейль Труди. Маленькими глотками потягивает свой. В бокале густая, зловещая зелень, Леннокс почти жалеет, что притронулся к ней. Двое за соседним столиком коротко взглядывают на Леннокса, отворачиваются. «С таким уродом, как я, никому неохота связываться», — глумится над собой Леннокс. Подзывает официантку, расплачивается. Плечи его мелко трясутся от нервного смеха, но, поднявшись из-за стола, он чувствует, что слезы — постыдные, крупные, соленые слезы — бегут по лицу, вытекают из-под солнечных очков, моментально сохнут на щеках, саднят.

Едва ли осознавая, что в руках у него «Идеальная невеста» и записная книжка, Леннокс идет по улице. Сейчас он способен думать только об одном — об алкоголе. Даже не столько об алкоголе, сколько о том, где можно выпить. Солнце скрылось за небоскребами, подступившими к самой воде залива Бискейн. Тепло; вокруг Леннокса роится темнота.

Леннокс идет, не соображая, что делает и куда направляется. Ему просто приятно идти. Смотреть по сторонам. На людей. На здания. На автомобили. На рекламные щиты. На витрины. На жилые дома. Лишь когда икроножные мышцы сводит судорога, он осознает, что жара уступила место усталости. Леннокс все еще в отпуске и на побережье, но он миновал невысокие колониальные отельчики района ар-деко и оказался в засилье туристического мейнстрима. Среди платных пляжей и гольф-клубов торчат отели-небоскребы и многоквартирные дома.

Интересно, далеко ли отсюда до Джинджерова дома в Форт-Лодердейле, если пешком. Наверняка очень далеко, а может, вообще нереально дойти. Похоже, туг все строилось с расчетом на автовладельцев. Леннокс не сразу соображает, что многочисленные бело-зеленые столбы, которые он миновал, на самом деле автобусные остановки. Большинство сидящих на скамейке на этой конкретной остановке — не белые и не богатые, в отличие от граждан в кабриолетах. На Леннокса смотрят косо. Его это не волнует. Подъезжает автобус, Леннокс входит, по примеру худого, как палка, негра сует в автомат купюру, которую считает долларовой.

— Это пять баксов, приятель... Все, ушли, теперь не достать, — небрежно замечает водитель. — А мы сдачи не выдаем. Ты только что три с половиной бакса на ветер выбросил.

Леннокс кивает и садится. На негров он поглядывает украдкой и с любопытством, так же, как они на него. Два-три негра, которых ему доводилось встречать в Шотландии, до настоящего момента казались экзотичными, но теперь Леннокс понимает: они — шотландцы до мозга костей. Леннокс заворожен местными чернокожими: как они двигаются, будто у каждого в ушах свои ритмы звучат. Речь, интонации настолько отличаются от речи и интонаций белых и латиносов, будто чернокожие - с Марса. Внутри что-то ворочается, Леннокс молится, чтобы это оказалось любопытство, а не расизм.

Нутром чуять. Внутренний голос.

Следственные процедуры. Придуманы, чтобы с опорой на теорию ликвидировать предубеждение. Чтобы преследовать, вооружившись вероятностью. Семьдесят процентов убийц знакомы со своими жертвами. Тридцать три процента приходятся им родственниками.

Автобус подпрыгивает на колдобинах. Леннокса трясет. Он должен жить. Он должен внушать страх. Извращенцы, они же повсюду. В этом самом автобусе как минимум один едет. Взгляд у Леннокса подозрительный. Леннокс извращенцев нюхом чует, так они воняют.

Автобус идет в никуда: через некоторое время разворачивается и возвращается по следам своих же шин. Внимание Леннокса не ослабло ни на йоту. Боль нужно побороть. Боль нужно запить. Наконец на Четырнадцатой, возле Вашингтон-авеню, Леннокс замечает его. Вот куда ему надо. В бар. В бар «Два очка».

Леннокс пробирается к выходу, паникует — автобус и не думает тормозить, тащится еще черт-те сколько, бар давно позади; наконец причаливает к остановке. Леннокс выскакивает, спешит против хода движения автобуса к бежевому бункеру с вывеской «Два очка». Возле бункера стоит супермаркетовская тележка, в ней — всякое старье. Жалюзи опущены, Леннокс прикидывает, что их в принципе не поднимают. Он проходит в застекленную дверь и оказывается в клубе. Темнота такая, что несколько секунд он не различает контуров.

Почти все пространство занимает барная стойка. Длиннющая, она извивается, как ручей, сначала образует два порога в форме двойной подковы, потом огибает все помещение. В углу висит огромный плазменный телевизор. Возле бильярдного стола, ближе к туалету, устроилась бомжиха, поминутно отгибает жалюзи, отслеживает свою тележку. Настоящий бар, для знакомств спроектирован: изгибы говорят о том, что в помещении должно быть почти пусто, чтобы два клиента уселись на достаточном расстоянии друг от друга. Зеркало во всю стену — не встретиться взглядом с ближним практически нереально. Над музыкальным автоматом часы с зеленой подсветкой, по ним Леннокс сверяет время.

Под определенным углом из неонового хаоса вдруг возникают две лежащие женские фигуры, выпукло-вогнутые контуры очерчены красным. Точно русалки, думает Леннокс; нет, недвусмысленно отставленные ноги выдают в них существ сухопутных.

Счесть заведение сугубо питейным мешает неистребимый душок шикарного злачного места, из тех, которые ценятся не за секс-услуги, а за их ханжеское предоставление «из-под полы». Леннокс усаживается на изгибе «подковы», поближе к двери и к двум портретам Хамфри Богарта и одному — Кларка Гейбла. Смотрит в диптих старинных зеркал, оценивает резные рамы. Клуб «Два очка», наверно, одно из лучших в мире заведений своего, да и вообще всякого, рода.

Бармен — длинноволосый татуированный здоровяк при усах и бороде. Не иначе, бывший байкер, давным-давно взявшийся за ум, прикидывает Леннокс. Улыбка у бармена широкая, хотя и несколько застенчивая.

— Что будем пить? — Бармен изгибает бровь.

— Водку. «Столичную». С содовой. — Леннокс потирает верхнюю безусую губу. Он всегда носил усы, и теперь чувствует, как они колются — говорят, инвалиды тоже чувствуют боль в ампутированных конечностях.

Разливая, бармен одобрительно смотрит на Ленноксову футболку.

— Ты англичанин?

— Шотландец.

— Знаю: Роберт Берне. Правильно?

— И он тоже. — Леннокс смотрит на красное пятно на барменовом запястье, выхваченное неоновой вспышкой, и залпом выпивает водку.

Бармен изучает Леннокса, мысленно формулирует объяснение, передумывает объяснять.

Водки налили сколько надо; что в Штатах хорошо, так это обычаи в барах. Тут не крохоборничают, фигней не страдают, пипетками да мензурками алкоголь не меряют. Уже ради одного этого стоило революцию затевать. Леннокс подкрепляет свои мысли бутылкой вполне сносного пива, импортированного из Европы.

Он обмякает на барном табурете, смотрит в телевизор. Показывают американский футбол: «Чикаго Беарз» против «Грин Бэй Пэкерс». Леннокс не понимает, прямая это трансляция или запись. Хочет спросить, потом прикидывает: если это ключевые моменты, он скоро и сам разберется. «Идеальную невесту» он кладет на барную стойку, записную книжку и ручку запихивает в задний карман. Водка с пивом не уняли ни дрожи в теле, ни пульсации в мозгу: от них злокачественное предчувствие под ложечкой только сгустилось, сползло по нематериальному тракту, что идет параллельно тракту пищеварительному, прилипло к свинцовому комку, оттянувшему толстый кишечник.

В баре почти пусто. В уголке играют в бильярд двое тощих белых юнцов — явно, чтобы выпить, предъявили поддельные удостоверения личности, иначе откуда беспокойные взгляды, которыми они реагируют на каждый хлопок двери? За барной стойкой сидят две женщины: вряд ли старше тридцати, но заметно потрепанные жизнью. Бомжиха наметанным взглядом то и дело проверяет сохранность своих пожитков. Поодаль от Леннокса пристроился толстяк, писклявым голосом, несообразным наружности, обсуждает с барменом неконституционность системы налогообложения.

Леннокс заказывает еще водки. Потом еще. Достойные чаевые гарантированно исключают недолив. Бармен явно в курсе, что не каждый, кто приходит в бар в одиночку и с намерением набраться, хочет общения. Такие граждане хотят выяснить, не предстанет ли дерьмо, заполнившее их мысли, в ином качестве под воздействием алкоголя.

Пожалуй, зря Леннокс ушел с сеанса психотерапии. Он просто замкнулся. Он этим назойливым подлецам ничего о себе не рассказал, ничего, что можно было бы занести в личное дело: они бы занесли, даром что клялись в конфиденциальности. С тех пор как его подняли с пола в пабе «Джини Дине», Леннокс был на сеансах дважды. Психиаторша, Мелисса Коллингвуд, всего лишь старалась помочь, понять, откуда ноги растут, но Леннокса она раздражала. Особенно когда они заговорили о смерти. О смерти маленькой Бритни.

— Не могу смириться с тем, что девочка умерла в одиночестве и страхе, — сказал Леннокс. — Эта мысль меня с ума сводит.

— Но разве не так — в одиночестве и страхе — умирают все люди? — Потуги Коллингвуд на искренность выражались в округлении глаз.

Леннокс отреагировал немедленно:

— Ей же было всего семь лет, понимаешь ты это, чертова кукла? — рявкнул Леннокс и выскочил из кабинета, и побежал, и перевел дух только в Стокбридже, в баре «У Берта». Туда он ходил с самого начала расследования, игнорируя автоответчик, переполненный сообщениями от своего поручителя по «Анонимным наркоманам», жизнерадостного пожарного Кита Гудвина; под саундтрек его множащихся просьб искать — и находить — забвение было легче.

Теперь антидепрессанты кончились, а Леннокс хочет кокаина.

Из музыкального автомата доносится кантри, поют в основном про выпивку. Незаметно народу в баре прибавилось. Теперь уже человек пятнадцать. Бомжиха ушла. Леннокс делает глоток пива. Поначалу голоса громче музыки, вскоре музы-ка их заглушает, потом голоса опять берут верх. И так всю дорогу. Люди заглядывают, выпивают и уходят, но большинство засели прочно, локти на барной стойке расположили, не сдвинешь.

Боковым зрением Леннокс замечает, что одна из женщин, подстрекаемая другой, строит ему глазки. В первый момент он не принимает взгляды на свой счет, не в том он состоянии, чтобы полагаться на свои догадки. Однако женщина соскальзывает с табурета и приближается к Ленноксу. Она хрупкого телосложения, одета в короткую джинсовую юбку и ярко-зеленую блузку, откровенно завязанную узлом под грудью. Кожа на обнаженном животе белая, мягкая складка выпирает из-под ремня, в пупке броский пирсинг.

— Закурить не найдется? — Она растягивает слова, так говорят на Юге; здесь, в Майами, чаще услышишь речь уроженцев северных штатов.

— Пожалуйста. — Леннокс достает зажигалку, которую прихватил в отеле. На ней надпись «ФЛОРИДА» и пальмы. Женщина реагирует на пламя, как мотылек.

Она крашеная блондинка с очень белой, почти прозрачной кожей. Ее рот в ярко-алой помаде напоминает открытую — может, в изумлении — рану. Глаза запавшие, с темными мешками, которые Леннокс сначала принимает за «фонари», но в свете пламени видит, что это следствие усталости. Лицо изможденное. Впрочем, черты правильные; ей бы пополнеть немного. А то скелет скелетом. Перед Ленноксом жертва наркотиков; с другой стороны, прикидывает он, кофе с сигаретами на завтрак, обед и ужин тоже приводят к подобному результату.

— Странный у тебя акцент, — произносит женщина грудным, тягучим голосом.

— Я шотландец.

— Вот здорово! — Возглас такой искренний, что Ленноксу хочется немедленно пересмотреть свои соображения. — Расслабляешься здесь, вдали от проблем?

— Вдали от проблем, да, — бормочет Леннокс. Он думает о Труни. Где она? В отеле? Или уже летит в Эдинбург? Это вряд ли.

Впрочем, он не знает. Он сейчас не в состоянии анализировать.

Он смотрит на свою забинтованную руку, сжимающую стакан с пивом. Смотрит как на инородное тело.

— Меня зовут Робин, — объявляет блондинка. — Как мальчика.

— А меня Рэй. Тоже как мальчика, — парирует Леннокс.

Хочет добавить, что в Шотландии Робинами зовутся главным образом неправильные мальчики, но передумывает. — Ты родилась в Майами?

Робин качает головой:

— В Майами никто не рождается, сюда попадают. Я сама с Алабамы, с Мобила — это город такой. — Она идет к своей спутнице, Леннокс вынужден следовать за ней.

— Познакомься — моя подруга Стэрри.

Перед Ленноксом женщина ростом пять футов семь дюймов, с несколько вытянутым лицом и длинными, иссиня-черными волосами, которые крупными кольцами спадают ей на плечи. У Стэрри внешность типичной мексиканки, Леннокс с самого своего прилета не раз молча восхищался такими же тонкими бровями вразлет, подчеркивающими глубину и яркость огромных темных глаз, способных испепелить незащищенного. Нос у нее прямой, правильный, такой в Шотландии редко увидишь.

Возраст, образ жизни и, возможно, другие обстоятельства почти стерли красоту в общепринятом смысле слова, но в том, что осталось, пульсирует энергия. Узкие голубые джинсы сидят на Стэрри отлично, а тот факт, что она в кедах, Леннокс отмечает только потому, что в пору его детства многие такие кеды носили. Леннокс смотрит то в темные глаза, то на серебристо-серый эффектный топ, едва скрывающий глубокую ложбинку между грудями.

Стэрри улыбается, будто не спеша оценивает Леннокса. Оценила, дала добро. Улыбка явно отрепетированная, но выдает ум и расчетливость, и Леннокс неожиданно для себя проникается уважением. Эта женщина видала виды. Впрочем, что-то подсказывает Ленноксу: ее сила в той же мере Богом данная, в какой и благоприобретенная.

«Она из категории переживших, — думает Леннокс. — Как же опошлено это слово. Я пережил рождественскую распродажу. Я пережил Холокост. Я пережила выходные в обществе свекрови. Я в детстве пережила сексуальные домогательства». Леннокс составляет собственный список: преступления на сексуальной почве, наркотическая зависимость, разлад в отношениях с любимой, крах карьеры, нервный срыв, жизнь.

Это слишком. Он устал переживать. Пора жить. Леннокс замечает ему адресованное нетерпение Робин.

— Не хотите ли выпить, девушки?

Они согласно кивают и озвучивают свои предпочтения. Бармен занят напитками, Леннокс чувствует, что его разводят на выпивку, но легкая обида вызвана только очевидной уверенностью Робин в том, что он, Леннокс, не понял ее маневра.

— А это Рэй из Шотландии, — улыбается Робин.

— Чем ты занимаешься, Рэй? — спрашивает Стэрри.

— Продажами, —- лжет Леннокс. В компании он никогда не говорит, что он — полицейский. Только если хочет от этой компании избавиться.