"К.С.Станиславский. Переписка c А.П.Чеховым " - читать интересную книгу автора

регулярной. Хотя они и разошлись в видении отдельных сцен, в целом
постановка "Трех сестер" в Художественном театре вызвала наибольшее
удовлетворение у автора пьесы.
Несомненно родство Чехова и Станиславского в понимании назначения
театра, в стремлении наполнить пьесу и спектакль большим жизненным
содержанием, в неприятии "избитых театральных условностей", господствовавших
в театре рутины и штампов. Говоря о своем месте в коллективной работе над
чеховскими спектаклями, Станиславский по праву видел в себе "режиссера,
способного передавать на сцене настроения поэта и раскрывать жизнь
человеческого духа в его пьесах при посредстве своих мизансцен, определенной
манеры актерской игры, новых достижений в области световых и звуковых
эффектов" (Станиславский, т. 1, с. 235). Режиссер вместе с актерами смог
уловить "чеховское настроение" и заразить им зрительный зал. Вместе с тем
Чехов, как и Немирович-Данченко, не принимал в режиссуре Станиславского
увлечения яркими формами внешней выразительности, в частности,
разнообразными звуковыми и световыми сценическими средствами, в чем ему
виделась подмена более тонких и сложных путей раскрытия авторского замысла.
Письма, посвященные последней пьесе, "Вишневому саду", отражают ту
большую близость, "простые отношения", которые установились между
Станиславским и Чеховым. Чехов посвящал Станиславского в ход работы над
пьесой, а затем подробно обсуждал распределение ролей, особенности
сценического решения. Он дает высокую оценку работе режиссера по
художественному оформлению спектаклей ("Насчет декораций не стесняйтесь, я
подчиняюсь Вам, изумляюсь и обыкновенно сижу у Вас в театре разинув рот").
Особенно важную для него роль Лопахина Чехов хотел доверить Станиславскому,
считая, что только он смог бы показать всю сложность этого образа.
Станиславский был потрясен пьесой, его письма о "Вишневом саде"
наполнены "безумными восторгами". Но уже в первых письмах наметилось
расхождение с настойчивыми указаниями автора: "Слышу, как Вы говорите:
"Позвольте, да ведь это же фарс..." Нет, для простого человека это
трагедия". Чехову не суждено было дождаться настоящего успеха своей
последней пьесы; спектакль принес ему огорчение и привел к суровому
заключению: "...сгубил мне пьесу Станиславский..." Получается, таким
образом, известный парадокс. Режиссерская индивидуальность Станиславского в
первую очередь определила облик чеховских постановок Художественного театра.
Эта постановки стали классическими, образцовыми, они до сих пор остаются
непревзойденными по своему воздействию на зрителей. Чехов же до конца так и
не согласился с режиссерской и актерской трактовкой, своих пьес
Станиславским, Многое, конечно, объясняется тем, что Чехов не имел
возможности участвовать в репетициях своих пьес и об их постановке чаще
всего мог судить ко первым, несовершенным спектаклям. Но главное, уже через
годы, объяснил сам Станиславский. В своей знаменитой книге, написанной почти
через два десятилетия после смерти Чехова, когда чеховские спектакли
Художественного театра давно выдержали испытание временем, он говорил о
"неисчерпаемости" и "многоликости" Чехова, отнюдь не до конца освоенных в
первых мхатовских постановках. "Вечно стремящийся вперед Чехов" обогнал, по
его словам, развитие театра. Как завещание режиссерам и актерам будущего
звучат в книге "Моя жизнь в искусстве" слова великого реформатора сцены:
"...глава о Чехове еще не кончена, ее еще не прочли как следует, не вникли в
ее сущность и преждевременно закрыли книгу. Пусть ее раскроют вновь, изучат