"К.С.Станиславский. А.П.Чехов в Художественном театре" - читать интересную книгу автора

временно прекратились.
Настали тревожные дни открытия Художественного театра и первых месяцев
его существования.
Дела театра шли плохо. За исключением "Федора Иоанновича", делавшего
большие сборы, ничто не привлекало публики. Вся надежда возлагалась на пьесу
Гауптмана "Ганнеле", но московский митрополит Владимир нашел ее нецензурной
и снял с репертуара театра.
Наше положение стало критическим, тем более что на "Чайку" мы не
возлагали материальных надежд.
Однако пришлось ставить ее. Все понимали, что от исхода спектакля
зависела судьба театра.
Но этого мало. Прибавилась еще гораздо большая ответственность.
Накануне спектакля, по окончании малоудачной генеральной репетиции в театр
явилась сестра Антона Павловича - Мария Павловна Чехова.
Она была очень встревожена дурными известиями из Ялты.
Мысль о вторичном неуспехе "Чайки" при тогдашнем положении больного
приводила ее в ужас, и она не могла примириться с тем риском, который мы
брали на себя.
Мы тоже испугались и заговорили даже об отмене спектакля, что было
равносильно закрытию театра.
Нелегко подписать приговор своему собственному созданию и обречь труппу
на голодовку.
А пайщики? что они сказали бы? Наши обязанности по отношению к ним были
слишком ясны.
На следующий день, в 8 часов, занавес раздвинулся. Публики было мало.
Как шел первый акт - не знаю. Помню только, что от всех актеров пахло
валериановыми каплями. Помню, что мне было страшно сидеть в темноте и спиной
к публике во время монолога Заречной и что я незаметно придерживал ногу,
которая нервно тряслась.
Казалось, что мы проваливались. Занавес закрылся при гробовом молчании.
Актеры пугливо прижались друг к другу и прислушивались к публике.
Гробовая тишина.
Из кулис тянулись головы мастеров и тоже прислушивались.
Молчание.
Кто-то заплакал. Книппер подавляла истерическое рыдание. Мы молча
двинулись за кулисы.
В этот момент публика разразилась стоном и аплодисментами. Бросились
давать занавес.
Говорят, что мы стояли на сцене вполоборота к публике, что у нас были
страшные лица, что никто не догадался поклониться в сторону залы и что
кто-то из нас даже сидел. Очевидно, мы не отдавали себе отчета в
происходившем.
В публике успех был огромный, а на сцене была настоящая пасха.
Целовались все, не исключая посторонних, которые ворвались за кулисы. Кто-то
валялся в истерике. Многие, и я в том числе, от радости и возбуждения
танцевали дикий танец.
В конце вечера публика потребовала посылки телеграммы автору.
С этого вечера между всеми нами и Антоном Павловичем установились почти
родственные отношения.
Первый сезон окончился, и наступила весна, зазеленели деревья.