"Константин Михайлович Станюкович. Жрецы" - читать интересную книгу автора

связанным с практической деятельностью - недаром же жизнь Заречного чуть ли
не со студенческих дней не омрачалась никакими осложнениями, столь обычными
для учащихся. И эти речи, завоевавшие ему уважение любимой женщины и всего
общества, звучавшие так горячо и так сильно, казались и ему самому и другим
искренними. Рита первая прослышала в них фальшивую ноту, придавая им более
серьезное, обязывающее значение, чем придавал он сам, и может теперь
подумать, что он сознательно ей лгал.
Мысль, что Рита считает его лжецом, привела в отчаяние профессора,
осветив перед ним ту бездну, в которой он очутился благодаря себе самому.
А разве он лгал? Разве он лжет?
Николай Сергеевич возмутился, что может даже явиться подобный вопрос, и
в то же время понимал, что такой вопрос возможен. И как жестоко наказан он
за то, что другим даже не ставится в вину. Действительно, он, быть может, и
говорил больше, чем следовало человеку в его положении, но он все-таки не
лгал...
Бедный профессор, глубоко взволнованный и уязвленный, переживал
неприятные минуты. Благодаря обвинениям жены в нем, едва ли не первый раз в
жизни, шевельнулась мысль: не вводит ли он в заблуждение и себя и людей,
пользуясь безупречной репутацией, и не защищает ли он, в сущности, свое
личное благополучие, оправдывая компромиссы и горячо доказывая, что один в
поле не воин.
Но чем назойливее лезли сомнения, готовые, казалось, сбросить Заречного
с того пьедестала, на котором он так прочно и удобно стоял, тем сильнее
оскорблялось самолюбие избалованного успехами человека и тем неодолимее
являлось желание оставаться на прежней высоте. И опять на помощь являлись
аргументы, один убедительнее другого, доказывающие, что он прав, что
обвинения жены неправильны, что он поступает, как следует порядочному
человеку, и даже не без доблести.
"Надо делать дело, а не геройствовать бессмысленно!" - подумал он.
Профессор несколько приободрился, найдя оправдание себе. В нем
появилась надежда убедить Риту в своей правоте и вернуть ее уважение.
О, если б он не любил так безумно эту женщину!


V

Отдавая быстрые общие поклоны, Николай Сергеевич торопливо прошел мимо
ряда почтительно расступившихся студентов, стоявших в проходе, поднялся на
кафедру, привычным жестом бросил на пюпитр листки конспекта и сел, окидывая
взглядом аудиторию.
Большая актовая зала, вмещающая шестьсот человек, была переполнена.
Толпились в проходах; сидели на подоконниках. Слушать Заречного приходили с
других факультетов.
- В последней лекции я изложил вам, господа...
С первого же слова воцарилась мертвая тишина. Студенты жадно внимали
словам любимого профессора. Он читал действительно превосходно: громко,
отчетливо, щеголяя литературным изяществом и сыпля блестящими сравнениями,
остроумными характеристиками, меткими цитатами. Речь, вначале несколько
вялая и бесцветная под влиянием еще не пережитых неприятных впечатлений,
скоро полилась с обычной плавностью, полной какой-то чарующей музыкальности