"Константин Михайлович Станюкович. Пари" - читать интересную книгу автора

Муратову. На вопросы Алексей Алексеевич коротко отвечал: "Споткнулся...
уронил ружье, спустился курок". Быстренин, напротив, подробно рассказывал,
как это случилось. Через три дня друзья снова пошли на перепелов. Было время
перелета.


II

Не омрачилась дружба лейтенантов даже и тогда, когда год тому назад они
одновременно "втюрились" в севастопольскую чародейку "Марусю", как все за
глаза называли единственную дочь крикуна-добряка адмирала Ратынского,
старавшегося показать, что он... ууу... какой строгий, и когда-то писаной
красавицы-адмиральши, которую мичмана не без основания прозвали "адмиралом",
а мужа - "адмиральшей".
Стройная, хорошо сложенная и грациозная красавица брюнетка с белым
матовым лицом и большими жгучими глазами, силу чар которых она часто
пробовала с задорным любопытством двадцатилетней южанки и уверенностью
балованной победительницы сердец, Маруся кокетничала с двумя лейтенантами и
обоим подавала некоторые надежды.
Быстренин, пригожий, кудрявый брюнет со смеющимися, ласковыми глазами,
не уставая, щеголял и умом, и насмешливым остроумием веселой болтовни, и
цитатами из Лермонтова, и мечтательными иносказаниями, и восторженным
восхищением. Разумеется, при всяком удобном случае он крепко пожимал
маленькую руку Маруси, словно бы хотел подтвердить свои чувства.
Маруся находила, что Быстренин интересен. И влюблен интересно. И,
верно, сделает предложение интересно. И она не всегда сердилась на
продолжительность и силу пожатий рук и сама слабо пожимала в ответ, словно
бы не лишая влюбленного надежд.
Недурен был и Муратов, - высокий, стройный блондин с мужественным
загорелым лицом. Быстренин без устали болтал. Муратов неизменно красноречиво
молчал при Марусе. Но его голубые глаза, светлые и серьезные, говорили
более, чем нужно было для такой любознательной чародейки.
И Маруся находила, что Муратов иногда молчит очень интересно и влюблен
серьезнее, чем Быстренин. Ей было приятно и весело сознавать, что такой
мужественный и серьезный человек, казалось, боится ее больше, чем самого
адмирала Корнилова{333}, и что достаточно ей ласково улыбнуться или обжечь
взглядом, чтобы Муратов светлел и бледнел.
Он, правда, не пожимал ее рук, как нахал Быстренин, но она чувствовала,
как подчас вздрагивает его рука. Она чувствовала его горячее дыхание и блеск
его упорных глаз во мраке волшебного вечера, когда он прощался с нею на
бульваре или на Графской пристани.
И Марусе вдруг казалось, что Муратов был бы верным рыцарем-мужем,
красивым, любящим навсегда, и она пожимала крепко его вздрагивающую руку, и
голос ее нежнее шептал: "До свидания!"
Муратов, мало знавший женщин, уже возмечтал, что рай находится в
Севастополе. И скоро на бульваре же, словно бы темнота и нега волшебного
теплого вечера так же помогает признаниям, как и преступлениям, - вдруг
прошептал, точно виноватый в чем-то:
- Марья Александровна... Разрешите просить вашей руки!
Маруся не испугалась. Слава богу, не первый раз просили ее руки. Она,