"Константин Михайлович Станюкович. Пари" - читать интересную книгу автора

Алексей Алексеевич, назовем "Шарманом", - с усиленно ласковой уступчивостью
говорил Быстренин.
- Ты прав, Николай Иванович! К черту "Шармана"! Придумай другую кличку.
Ты придумаешь.
После нескольких прозвищ, которые не нравились обоим лейтенантам,
остановились на кличке "Друг", внезапно пришедшей в голову Муратова.
Друзья остались довольны и разошлись по своим комнатам отдохнуть час,
чтобы после снова идти на вооружение до вечера.
Муратов долго не мог уснуть.
Первый раз за время долгой дружбы в сердце Алексея Алексеевича внезапно
явилось тяжелое чувство разочарования в друге.
Раздумывая о нем, он впервые отнесся к нему критически. И Муратов
старался оправдать Быстренина и обвинял себя за подлые подозрения в черством
эгоизме... И кого же? Единственного друга, которого так давно любит.
"Это невозможно. Это подло!" - повторял Муратов, отгоняя подозрения.
И все-таки не мог избавиться от назойливой, удручающей мысли, что
Быстренин мог бы уступить щенка.


V

Через три дня черноморский флот стоял на севастопольском рейде.
"Ласточка" и "Ястребок", оба заново выкрашенные, черные, с золотыми
полосками вокруг бортов, с изящными линиями обводов, с красивой погибью
мачт, с безукоризненной осадкой, отлично вытянутым такелажем и с белоснежной
каймой выровненных над бортовыми гнездами коек, - стояли, недалеко друг от
друга, в глубине рейда, в хвосте первой линии судов.
Оба были стройны, красивы и словно бы задорно блистали под блеском
южного солнца.
С последним ударом восьмой склянки на всех судах взвились флаги и
гюйсы, подняты брам-реи, и по рейду разнеслась музыка с кораблей,
встречавшая подъем флага.
Майское утро было прелестно.
Ни облачка на бесстрастно красивом бирюзовом небе. Ни ропота моря.
Полное властных чар, обаятельно-ласковое, дышавшее бодрящей свежестью, оно
едва рябило.
Ни с простора моря, ни с гор не проносился ветер.
Вымпелы едва колыхались.
Ни стоны, ни крики, то покорные, то ожесточенные крики беспощадно
наказываемых линьками матросов, не нарушали тишины рейда.
Все злое, бесцельно жестокое и позорное, что творилось в старину, точно
любило предрассветную полумглу и избегало яркого блеска роскошного утра.
Не оглашался заштилевший рейд и необузданно вдохновенной руганью
старших офицеров и боцманов, обычной во время уборки судов. К подъему флага
все суда уже блистали умопомрачающею чистотой.
Только изредка проносилось ожесточенно громкое морское окончание
сухопутных слов, и среди тишины рейда раздавался исступленный капитанский
окрик, похожий на дикий крик душевнобольного из буйной палаты.
С девяти часов на рейде воцарилась особенно торжественная тишина.
Старшие и младшие флагманы осматривали суда своих дивизий.