"Константин Михайлович Станюкович. В далекие края" - читать интересную книгу автора

самый принцип, а на его применение. И сейчас же, в подтверждение, расскажет,
как такой-то голова в таком-то захолустном городе "слопал" городскую землю,
такой-то член "всучил" городу свой развалившийся дом, там "потревожили" банк
и пр. и пр., - словом, повторит одну из тех бесчисленных историй, часть
которых попадает на газетные столбцы в кратком извлечении: "украли",
"разграбили".
С изменением долготы изменяются и типы "купца", "купеческого сына" и
героя новейшего времени - кулака, являясь все более и более в натуральном
виде, без того столичного соуса, который придает им некоторый лоск и
своеобразную повадку. Вы встретите больше "откровенности", большую
примитивность в приемах и костюме. И грабят, и безобразничают, и пьянствуют,
так сказать, нараспашку, еще не просветясь насчет "святости"
капиталистического строя и не всегда вводя в обиход разговора "жалких" слов
об "основах" и т.п., а просто "рвут", где можно, и делу конец. "Пассажир"
вообще встречается все более и более невзыскательный, покладистый и
любопытный, первым делом осведомляющийся: "кто вы такие будете?" и
расспрашивающий о Петербурге с некоторым чувством страха и благоговения, что
однако не мешает питать к нему и долю недоброжелательства за то, что он
слишком много сочиняет бумаг, а не знает совсем провинции и относится к ней
свысока. И "дама" попадается не та, какую вы видели до Москвы и первое время
за Москвой. Общий вид другой. Лица более рыхлые, румяные, сонные и
"уравновешенные". Знакомый вам "нервный" тип русской интеллигентной женщины,
к которому привык глаз в Петербурге, в дороге попадается все реже и реже,
заменяясь пестрыми костюмами и разбитными, с претензиями на светскость,
манерами провинциальных "чиновниц", цивилизованных купеческих дочек, или
ветхозаветными платками молчаливых и степенных купчих "старого обычая",
выскочивших как будто на палубу парохода прямо из пьес Островского. Дамские
беседы все более и более принимают характер допроса, сплетни и кулинарных
откровений, так что, проведя час-другой в разговоре с одной из таких дам, вы
не только будете основательно допрошены о ваших родных до четвертого колена,
но, в свою очередь, будете посвящены в "подноготную" родного "гнезда"
рассказчицы и научитесь приготовлять соленья и маринады из разных ягод,
обилием которых в Сибири вас утешает прекрасный пол. "Урядник" встречается
более чумазый и юркости в нем как будто меньше, а "полицейский" на пристанях
и совсем с виду богом обиженный. Пассажир-мужик теряет тот столичный,
ернический вид, который заметен в возвращающихся домой питерцах, и за
Москвой "сереет". С Нижнего{255} вы уже встречаетесь с массой переселенцев,
направляющихся из разных концов России на привольные землей места далекого
края, а из Тюмени плывете, имея на буксире арестантскую баржу, в которой
скучена партия человек в семьсот будущих невольных жителей отдаленных и не
столь отдаленных мест Сибири, плывущих на каторгу, поселение или в
административную ссылку.
"Варнак", как называют ссыльных сибиряки, не оставляет уже вас ни на
минуту, как только вы перевалили Урал. О нем говорят ямщики, его презирают и
боятся, им наполнены уголовные летописи сибирских газет, вы его видите
пробирающимся около большого тракта. И вы невольно запасетесь револьвером
где-нибудь в попутном городе, если только не запаслись им раньше. Но только
едва ли придется им воспользоваться. Не так страшен "варнак", как о нем
говорят и как впоследствии узнает читатель из дальнейших очерков
путешествия.