"Николай Старилов. Самый трудный день (Повесть)" - читать интересную книгу автора

том, что не по инерции, а сознательно, несмотря на то, что города уже не
было (были дымящиеся развалины и скелеты домов), называлось городом
Сталинградом - ношеные, но еще совсем крепкие сапоги? На вопросы ординарец
улыбался и терпеливо рассказывал, как встретил солдата, потерявшего после
контузии винтовку, и поменял у него сапоги на трофейный автомат. На
вопрос, не стыдно ли ему, что оставил человека босым, он пожимал плечами.
Сашка врал хорошо, с энтузиазмом, но Алексей видел, что это немецкие
офицерские сапоги и вся история с пехотинцем выдумана Сашкой, знавшим
брезгливость молодого лейтенанта.
Алексею не хотелось бессмысленно погибнуть в этих поисках, и он решил
возвращаться в роту - может быть, комбат сам уже прислал им связного. Во
всяком случае, подумал он, если связного нет и не будет в ближайшие часы,
придется послать бойца искать штаб батальона или хоть какой-нибудь штаб.
Мимоходом он пожалел, что сразу не послал связного искать штаб батальона,
забыв, что не мог заранее знать о том, что не найдет его на прежнем месте.
Камни врезались в грудь, сверху сыпались осколки, и при ударе в спину
поднятого взрывом камня в первое мгновение сжималось сердце - ведь это мог
быть осколок, страшный, ощеренный зазубринами как пасть акулы, похожий на
те, которые в первые дни войны он часто поднимал с земли еще горячими и
никак не мог привыкнуть к мысли, что этот кусок металла предназначен убить
и выполняет свое предназначение, рвет чье-то тело, тихо прошелестев в
предсмертной тишине, и человек, тот, которого двадцать лет назад родила в
муках женщина, а потом за эти двадцать лет положила столько труда и забот,
чтобы его вырастить и воспитать, умирает, и все. Он давно уже не
интересовался ни в кого не попавшими, не выполнившими своего
предназначения осколками, но привыкнуть и сейчас не привык, только все это
отодвинулось куда-то, все эти мысли.
Алексей махнул рукой Сашке, и они двинулись к развалинам, где
закрепилась его рота. Пока они добирались, уже начало темнеть.
Младший лейтенант Сырцов, ставший вчера его заместителем, подошел к
нему, шепотом сказал:
- Связной принес приказ из штаба батальона - нашей роте занять дом.
Сырцов не сказал, какой дом, но Алексей сразу понял, о каком доме
может идти речь.
- Где? - Алексей протянул руку.
Сырцов торопливо, как будто считая, что совершил непростительную
оплошность, полез в полевую сумку.
Алексей с невольной - и хорошо, что неприметной в темноте, а то
обидится - улыбкой наблюдал за лейтенантом. Из пополнения, прибывшего в их
батальон две недели назад, из семи лейтенантов остались в живых трое. Это
было вчера. А сколько останется сегодня к вечеру? Две недели...
Они почти ровесники, но Алексей воюет уже восемь месяцев... восемь
лет, всю жизнь и даже не одну жизнь - если бы новая жизнь начиналась после
каждой смерти, пролетевшей совсем рядом, так, что волосы, захваченные
поднятым ею ветром, тянулись ей вслед. Пять месяцев с начала войны - 6
декабря его ранило на Истре, когда он переплыл ее на бревне и, выскочив на
землю, побежал вперед, еще ничего не видя перед собой, кроме свинцовой,
пульсирующей перед глазами, перемешанной с осколками льда воды, а шинель и
все, что. было на нем, быстро покрывалось коркой льда, а он бежал,
стрелял, пока его не толкнуло в ногу и что-то теплое и неприятное потекло