"Иван Терентьевич Стариков. Милосердие ("Судьба офицера" #2) " - читать интересную книгу автора

телячье: ме-е!
Эдик почувствовал, что теряет равновесие, вся его напускная
интеллигентность исчезла, улетучились заученные правила этики, кровь
застучала в висках. Он почувствовал себя разъяренным быком и пошел на эту
непонятную, насмешливую соблазнительницу. Она увидела его одержимое лицо и
ослепленные страстью глаза, спохватилась и пожалела, что раздразнила этого
верзилу, но было уже поздно: он схватил ее за руки, она почувствовала такую
неукротимую силу, что поняла - ей уже но вырваться. Хотела закричать, но
лишь застонала я начала отбиваться от него. Когда он схватил ее за талию,
она стала хлестать ладонями по его лицу, задыхаясь от бессильного возмущения
и со стоном выдыхала:
- Подлец! Чудовище! Скотина! Подонок!
Но Эдик, не отзываясь на крик, легко поднял ее на руки и понес к
дивану. Она билась руками и ногами, но не могла сдвинуться с места и,
обессилев, притихла, словно задохнулась...
В тот же вечер он пошел к отцу.
Крыж внимательно посмотрел на сына, словно стараясь угадать, зачем он
пришел, уж не денег ли просить. Но Эдик произнес:
- У тебя есть чего выпить?
- Это всегда имеется. Садись к столу, начнем пировать.
- Есть желание напиться.
- Провал?
- Наоборот. Скорее - успех. Хочется проснуться: вдруг это не со мною
происходит?
- Выкладывай все, авось пойму.
Эдуард начал рассказывать хвастливо да весело про знакомство с Ренатой,
о портрете на обложке журнала и о последнем свидании. Но, рассказывая о
последней встрече, скис, видно, чего-то опасался.
- Разочаровался? Не такой оказалась, как мечталось?
- И это есть. Но боюсь, как бы она насильство не пришила.
Отец рассмеялся, похлопывая по плечу сына:
- Глупец! Женщин и нужно насиловать. Они любят силу - необузданную и
грубую. Мне, брат, приходилось иметь дело с такими гордячками да
недотрогами, а после того, как испытают настоящую мужскую силу,
привязываются навек. Помню трех комсомолок. Какие были юные да красивые -
одна лучше другой. И гордые, патриотки, несговорчивые. А силе поддались. Все
трое в одну ночь. Потом жалко было их. Одна так в ногах ползала, сапоги
слезами омывала...
- Погоди, погоди... Это чего же она сапоги поливала? Любви твоей
просила?
Крыж словно опомнился, испуганно посмотрел на сына и лишь после
длительной паузы неуверенно произнес:
- Ну да, конечно. Любви просила... Чтобы, значит, пощадил ее.
- Ну а те две?
- Одна только дрожала и почти не дышала. Она как бы умерла стоя... А
третья молчала, не плакала, не просила, только разорванную блузку прижимала
к телу, прикрывая грудь.
- Что-то твой рассказ о любви жутковатый. Ты не находишь?
- Да что там! Обычная вещь была для меня.
- Кто же ты такой, что имел такую власть?