"Иван Терентьевич Стариков. Освященный храм ("Судьба офицера" #3) " - читать интересную книгу автора

привезти не на чем. А дрова вообще не продаются, и колхоз не может выделить:
если есть древесные отходы, то их забирают те, кто работает на стройке, на
пилораме, в плотницкой. Коров позабирали, а молока купить негде. Которые
похитрей, как Потурнак или Кошевар, пооставляли своих буренок дома. Однако с
кормом плохо. У Тимофея корова не накармливает семью.
- Это верно! - послышалось в окно с улицы. - Надо чтобы колхоз нам
выделил корм. И вообще, чтобы поддерживал наши хозяйства - выписывал бы
поросят, цыплят, утят, зерновых отходов бы давал. Жить-то надо и нам!
А в комнату входили все новые люди - с палочками, на костылях, уже
толпились возле окна, и голос Потурнака часто тонул в гуле возбужденных
голосов многих инвалидов, ветеранов войны да и просто пенсионеров, которые
пришли к сельсовету, прослышав, что кто-то интересуется их жизнью. И вдруг
выступил Устин Орищенко:
- Ты приезжий человек, еще и прижиться не успел, а вот уже взялся
верховодить среди нас. Вроде бы зовешь куда-то... А куда? Какая твоя
программа? Не покажемся ли мы смешными, вроде того Дремлюги: вылез из норы к
жизни, которую знал, а она переменилась? Он оказался и чужим и ненужным.
Оленич почувствовал, что настал серьезный момент: надо людям объяснить,
чего он хочет от них, собравшихся здесь, в какой степени это отвечает их
чаяниям и интересам. Поэтому он внутренне мобилизовался, готовясь к горячему
спору.
- Смешными покажемся, говоришь? Неужели смешно, если вы вот так же
дружно, как сегодня собрались, возьмете и пройдете по улице вашего села,
чтобы люди увидели вас: вы есть, вы живете на свете, вы их старшие товарищи,
братья, отцы, наставники, а не какие-то подколодники пли выжившие из ума.
Разве будет смешно смотреть на ваши протезы и костыли, смешно увидеть
беспалые руки Латова, которыми он сжимал древко знамени своего корабля,
глядеть на ваши ордена и медали, которыми наградила вас Родина в дни войны
за то, что не прятались в норах, смело били врага, не жалели себя? А если вы
сами, Устин Сидорович, возьмете и расскажете, как штурмовали Сапун-гору и
как черные бушлаты устилали траву и камни, обагренные кровью, изрытые
снарядами и бомбами склоны? Вот вы ходите прямо, выпирая грудь, но не
потому, чтобы показать свое молодечество, а оттого, что вам осколки
повредили крестец и ваши кости склеивали лучшие хирурги военных госпиталей.
Орищенко даже привстал, слушая Оленича, он был взволнован, но все же
держался с достоинством, а потом вновь спросил:
- Ну а все же, какова твоя цель?
Оленич даже засмеялся от настырности старого морского волка:
- Я ищу такое, что объединило бы нас и чтобы мы могли стать полезными.
Разве этого мало? Мы ведь люди! Советские люди. Есть среди нас партийцы.
Разве мы, с потерей руки или ноги, потеряли разум, совесть, душу? Но как мы
живем? Неужели не обидно, что вот собрались, а у нас обид больше, чем
радостей. А мы же победили в такой страшной войне! Где же наши радости?
Неужели нас списали? Или мы сами себя посчитали выброшенными за борт? Да, я
не могу сесть за руль трактора. Да, вы не сможете ходить по полям или там,
скажем, копаться на колхозном огороде... Да, Яким Поричный не сможет класть
стену дома или крыть крышу... Но у нас есть много возможностей быть
полезными. Вот скажите, разве мы не можем внести свою лепту в воспитание
молодого поколения? Кто из вас выступал в школе, рассказывал о своем участии
в боях? А скажите, не могли бы мы заняться поисками пропавших без вести