"Иван Терентьевич Стариков. Освященный храм ("Судьба офицера" #3) " - читать интересную книгу автора

подошла к кровати, над которой на коврике, прибитом к стене, висела
увеличенная уже после войны фотография мужа - Ивана Пронова.
- Тебе и горя мало, - стала ему жаловаться, - не заступишься, не
защитишь. Слова не скажешь. Утешение ты мое бессловесное! Другие из могил
повыходили, черт-те откуда повыпрыгивали, чтобы улечься в братскую могилу и
оставить фамилию на памятнике. А ты жил незаметно и погиб в безвестности. И
никакого следа не осталось от твоей жизни... Несправедливость людская -
темная ночь...
Встала на кровать коленями, краешком вышитого рушничка, обрамлявшего
рамку с карточкой, вытерла стекло. Вздохнула, слезла с кровати, подошла к
окну и увидела несколько колышков на огороде. Голос задрожал:
- Наверное, излишек признали... Глупые люди! Излишней земли не бывает.
Она не может быть лишней! Эх, Иван, Иван! Почему ты не разрешил рассказать
правду о тебе, о нас с тобой? - снова повернулась к портрету. - Ты говорил,
пока твои командиры не откроют правду, люди не поверят. А как мне молчать?
Вон какой памятник погибшим... Каждого имя там, а тебя вроде и не было
никогда на земле... Как мне молчать? Хоть бы в тени того памятника дали бы
тебе место. Некуда мне голову преклонить... Одно дело - всем, а другое -
тебе, моему соколику ясному... Не буду молчать! Сил моих нет! Смерть
подходит, а я тебя еще не открыла людям!
Накинула на голову темный платок и вышла из хаты. Она шла по широкой
тихой улице, не торопясь и не горбясь, и смотрела зорко вперед, точно видела
цель и к ней устремилась. В селе привыкли к тому, что она по улицам
пробегала, сгорбившись и не глядя по сторонам, и люди так и говорили:
"Прониха прошмыгнула!", а кое-кто даже ведьмой ее называл, ею пугали детей.
Да и взрослые не только недолюбливали ее, но и побаивались: в ее
стремительной походке всегда было что-то тревожащее, беспокойное. Она и сама
замечала, что за нею следят, не было исключением и это ее появление на
центральной улице, куда она заглядывала редко - только в магазин да в клуб,
где убирала. Шла и думала: "Забили колья в мою душу! Ишь, Шевчик считает,
что несправедливо! А ты бы пошел к Магарову да ему сказал, а не мне!"
И вдруг она остановилась, пораженная и испуганная: из за угла со
стороны сельсовета выходила цепочка инвалидов. Впереди шел в офицерском
кителе человек без ноги, он шел, опираясь на костыли. На его груди сверкали
медали и орден Красной Звезды. А за ним, постукивая палочкой о дорогу, шел
Савва Затишный в черных очках, и рядом с ним - мощная фигура Бориса Латова!
Это невиданное зрелище: Борис идет смирно в ряду с калеками войны! Потом она
увидела Устина Орищенко, Гречаного, Поричного. Шла в ряду со всеми и Ольга
Коровай. А в конце шествия тарахтела мотоколяска Тимофея Потурнака. И все
при орденах, и все приодеты в чистое. В чистое, но не новое - в старое и
выношенное, и от этого было еще горше смотреть на эту жалкую кучку людей.
Пронова схватилась костлявыми руками за седую взлохмаченную голову и
закричала. Ее крик был криком отчаяния и беды и, казалось, пронесся словно
черный столб смерча через все село. И как только эхо ее крика закатилось
куда-то в степь, так послышался стук протезов и стук костылей, слабый
перезвон металла наград, покашливание да трудное дыхание идущих по пыльной
сельской улице. Жуткая процессия двигалась медленно, и было такое
впечатление, что идут люди в своем последнем параде. Кто в селе не знал их,
инвалидов, каждого в отдельности? Наверное, знали все. А вот вместе их еще
не видели. И поэтому от двора ко двору понеслось-полетело: инвалиды идут! И