"Анджей Стасюк. Белый ворон" - читать интересную книгу автора

- Километров двадцать. То есть десять лишку. Все потому, что хотели
обойти деревню. Ну и сбились. Со страху или от осторожности. Может, так оно
и лучше. Единственный дом в округе - лесная сторожка. Километрах в пяти
отсюда. Но лесорубы туда не заходят. Впрочем, сориентируемся по следам. Я
уже говорил, внизу есть дорога. Два года назад случилось наводнение, и тот
ручеек, что мы переходили, разнес к чертям собачьим довоенную асфальтовую
дорогу, которую ни немцы, ни русские, ни поляки расхерачить не могли.
Полчаса лило. Теперь там никому не проехать, потому что с одной стороны
отвесная стена, а с другой обрыв к самой реке. Велосипед не проедет. Если
утром не будет тумана, мы все это увидим. А дальше часа два пехом, и мы на
месте. Есть охота.
Но пожрать у нас ничего не было. Были только "косиньеры". И огонь.
Тепло развязало ему язык не хуже водки.
- Пустыня. Ничего нет. Недалеко тут есть дом, но тоже брошенный.
Большое было хозяйство. Хозяина звали Ворон. Он повесился. Говорили, с ума
сошел. Но он всю жизнь был помешанный, просто в конце у него совсем крыша
съехала. У него были два сына, а жена несколько лет как умерла. Говорят, он
запрягал их не то в плуг, не то в борону и гнал по полю. Сыновья его тоже
были не больно сильны головой. Может, они не видели разницы между собой и
животными? А где, в чем эта разница? Взять хотя бы того же Ворона. Потом он
купил себе новую жену. Пятнадцатилетнюю девчонку у каких-то бедняков,
которые позарились на деньги. Поначалу-то он взял ее как бы для помощи по
хозяйству, а когда ей исполнилось шестнадцать, женился на ней. На ней он
тоже пахал. Люди рассказывали, что иногда он заставлял ее изображать собаку
и лаять. А потом повесился. Ворон. Видел когда-нибудь такие пугала, которые
ставят на грядках? Высокая жердина, а на ней повешена дохлая ворона. Сыновья
и жена его ушли неизвестно куда.
Ветер грохотал плитами шифера. Врывался в треугольное окошечко над
дверью, и тогда нам приходилось зажмуривать глаза, укрывать лицо рукавом,
потому что дым расползался по полу. Бандурко замолкал. Ждал, когда воздух
очистится, вытирал закопченными пальцами слезы и говорил дальше:
- Когда был госхоз, так даже автобус ходил. Тут километрах в трех
проходит шоссе. И здесь они пасли овец и другой скот. Как первобытные
пастухи. Уходили на полгода в горы, и скотина сама паслась. Тут они спали,
ели, трахали, ежели было кого. Может, даже овец. Если человек всю жизнь с
животными, то он их немножко очеловечивает, верно? Это был госхоз-лагерь.
Срока кончались, и они тут оставались. Дочери охранников выходили замуж за
воров, девки из канцелярии влюблялись в бандитов. Новая мутация, новая
нация. Свобода? Те, кто поумней, поняли, что разница не так уж велика, и
были правы. Даже когда лагерь ликвидировали, еще года два в окнах оставались
решетки. И ограда из колючей проволоки. Представляешь - решетки, колючка, и
тут же детишки играют, пеленки сушатся. А теперь там ничего нет. Все
порушено. Как они, наверно, проклинали и ругались, когда узнали, что могут и
должны уйти! И неизвестно, куда ушли.
Потом он рассказывал что-то еще, но я не слушал. Да, думаю, он и не
ждал, что я буду слушать. Глядя на огонь, жмуря покрасневшие веки, он
рассказывал все эти истории, вероятней всего, для того, чтобы убедить самого
себя, что находится в каком-то определенном месте. Пространство сыграло с
ним злую шутку, надуло, вот он и цеплялся за память. И это был не самый
худой способ. Заснул он, держа между пальцами сигарету. Я осторожно вынул