"Линкольн Стеффенс "Мальчик на коне" [H]" - читать интересную книгу автора

Оттуда можно было наблюдать собак и кошек, птиц, цыплят, а иногда и
людей. Это было великолепно: наблюдать за ними, не подозревающими того,
что я, шпион, индеец, армейский разведчик вижу всё, что они делают.
Досадно было лишь оттого, что они никогда не делали ничего особенного, да
и сам я ничего такого не делал.
Мне уж становилось скучно там, как однажды большой мальчик, лет
восьми-девяти, появился вдруг под моим деревом в поисках винных ягод. Он
заметил мою хижину, затем увидел мои настороженные глаза.
- Чем это ты там занимаешься? - спросил он.
- Ничем, - буркнул я.
Он забрался на дерево, влез в мою хижину, оглядел её, одобрительно
качая головой, затем уставился на меня. Я съёжился под этим взглядом. Не
знаю почему, но в его взглядебыло что-то странное, гадкое и тревожное. Он
ободрил меня, и когда я отошёл и успокоился в этой тёмной, тесной, скрытой
ото всех хижине, он стал рассказывать мне, откуда берутся дети и
показывать мне это. Всё это было так извращённо и беспомощно, грязно и
возбуждающе: просто ужасно. Когда мы соскользнули вниз на чистую, залитую
солнцем песчаную землю, я сразу же убежал домой. Мне было так стыдно, и я
чувствовал себя таким грязным, что мне хотелось незаметно шмыгнуть в
ванную. Но в гостиной, через которую мне нужно было пройти, была мать. Она
улыбнулась и попыталась было ласково погладить меня. Ужас!
- Не надо, ну не надо же, - вскрикнул я и отпрянул в испуге.
- Ты что? В чём дело? - с удивлением и обидой спросила она.
- Не знаю, - пробормотал я и убежал наверх. Я заперся в ванной, не
отвечая на зов и стук в дверь. Я вновь и вновь мыл руки и лицо до тех пор,
пока не пришёл домой отец. Я подчинился его требованию открыть дверь, но
не позволил ему дотронуться до себя. Я ничего не стал объяснять, да и не
мог бы этого сделать, а он, догадываясь или сочувствуя моей беде, отпустил
меня и защищал меня ещё очень долгое время, в течение которого я не мог
позволить ни родителям, ни сёстрам, - всем, кого я любил, - дотрагиваться
до себя. Все знаки нежности вызывали воспоминания о чём-то грязном, но в
то же время и пленительным. Я слушал, как другие мальчики (да и девочки
тоже) рассказывали друг другу об этой тёмной тайне - я вынужден был
слушать. В этом был скрыт тот же соблазн, что я испытал в тот день в
хижине. Я всё ещё помню одну служанку, которая научила меня большему, и
временами я отчётливо представляю себе её голодные глаза, тяжело дышащий,
открытый рот и чувствую её блуждающие руки.
Не помню, чему учили меня в первой для меня школе. Во всяком случае
ничему подобному, ничему из жизни. Поначалу это было страшно интересно,
затем превратилось в обязанность, работу, скучное занятие, которое мешало
моим мальчишеским делам. Сейчас мне вспоминаются лишь приключения. В школу
меня повела мать, которая, должно быть, знала, что я чувствую: тревожное
смущение от сильного страха вперемешку с предвкушением чего-то нового,
неизвестного. Она отвела меня за руку до ближайшего угла, и там я отпустил
её. Я должен был появиться в школе один, как и другие мальчики. И я
потопал один через улицу к воротам, откуда увидел множество ребят,
игравших как ни в чём ни бывало. Это было ужасно. Прежде чем окунуться в
этот омут, я оглянулся и увидел, что мать всё ещё стоит там, где я её
оставил, и смотрит на меня. Я не помню, чтобы она подала мне какой-либо
знак, но чувствовал, что она позволила бы мне вернуться к ней. Мне очень