"Ф.Степун, Семен Л.Франк. Освальд Шпенглер и Закат Европы " - читать интересную книгу автора

принципиально провозглашенной антинаучностью философского мышления. Его
книга дышит полным презрением ко всем вопросам современной научной
философии, к вопросам методологии и теории знания. Некоторым уважением
отмечено разве только имя Канта. Системы Фихте, Гегеля, Шеллинга прямо
названы нелепицами. Из новейших мыслителей вскользь и полупрезрительно
упоминаются лишь Эйкен и Бергсон. Всего неокантианства для Шпенглера просто
не существует: это мертвый остаток некогда живой мысли: профессорствующая
философия и философствующие профессора.
Кто же подлинные философы XIX-го века? Выбор странен и вызывающе
привередлив: - Шопенгауэр, Вагнер и Ницше, Маркс и Дюринг, Геббель, Ибсен,
Стриндберг и Бернард Шоу.
В свете такой ненаучности большая ученость Шпенглера производит на
современный научный взгляд странное впечатление чего-то тщетного,
неиспользованного, неприкаянного, чего-то эмпирически живого, но
трансцендентально мертвого, какой-то трагически праздной красоты пышных и
нарядных похорон.
К этому первому противоречию Шпенглеровской книги присоединяется
второе: Шпенглер выраженный скептик, понятия абсолютной истины для него не
существует. Абсолютная истина - абсолютная ложь, пустой лживый звук. Идеи
так же смертны, как души и организмы. Истины математики и логики так же
относительны, как биологии и богословия. Трансцендентальная вечность знания
так же химерична, как вечность трансцендентального бытия.
Но безусловный скептик, Шпенглер одновременно мужественный пророк.
Содержание его пророчества - смерть европейской культуры. Пройдет немного
столетий и на земном шаре не останется ни одного немца, англичанина и
француза, как во времена Юстиниана не было больше ни одного римлянина.
Пророк-скептик, возможно ли более противоречивое сочетание? Разве
пророк не всегда посланник вечности и бытия? Разве без ощущения вечного
бытия в груди возможен пророческий голос? Возникает вопрос: быть может
Шпенглер вовсе не пророк, а только пациент современной Европы в
безответственно взятой на себя роли пророка.
Состояние, в котором Шпенглер пишет свою книгу - чувство одержимости
своим открытием. Он убежден, что говорит вещи, которые никому не снились,
никогда никому не приходили на ум, что он ставит проблему, которую в ее
немом величии еще никто никогда не чувствовал, что он высказывает мысли,
которые до него никем еще не были осознаны, но в будущем неизбежно заполнят
сознание всего человечества. Книга Шпенглера безусловно книга подлинного
пафоса, временами, однако, досадно опускающегося до некоторой личной
заносчивости, почти надменности.
Настроение, которое остается от нее, настроение тяжести и мрака.
"Умирая, античный мир не знал, что он умирает, и потому наслаждался каждым
предсмертным днем, как подарком богов. Но наш дар - дар предвидения своей
неизбежной судьбы. Мы будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию
своего разложения острым взором опытного врача". Вот строки, которые я
избрал бы эпиграфом эмоционального содержания "Заката Европы". Помещенные в
конце книги, скупой на всякую откровенную лирику, они производят сильное
впечатление безнадежной горечи, но и спокойной гордости.
В основе "Заката Европы" не лежит аппарата понятий, в основе его лежит
организм слов. Понятие - мертвый кристалл мысли, словно ее живой цветок.
Понятие всегда одномысленно, самотождественно и раз навсегда определено в