"Джеймс Стивенс. Кувшин золота" - читать интересную книгу автора

пришла пора остановиться. Я мог бы возразить - не затем, чтобы поспорить
с твоими взглядами, но лишь для того, чтобы продолжить интересную беседу,
- что на свете еще есть знания, которых ты не вобрал в себя: ты еще не
знаешь, каково играть на барабане, или нравиться своей жене, или вставать
первым поутру и готовить завтрак. Разве ты научился курить такой крепкий
табак, как я? И умеешь ли ты танцевать в лунном свете с девушкой из Ши?
Понимать теорию, стоящую за всеми вещами, мало. Теория - лишь
приготовление к практике. Мне думается, брат, что мудрость может не быть
венцом всему. Добро и доброта, возможно, лежат за пределом мудрости. Разве
не может быть так, что высший предел - это веселье, музыка, танец
радости? Мудрость - старейшая из вещей. Мудрость вся - ум, но не сердце.
Смотри, брат, тяжесть твоего ума сокрушает тебя. Ты умираешь от старости,
но ты еще ребенок.
- Брат, - ответил первый Философ, - твой голос - жужжание пчелы в
темной келье. Если в свои последние дни я паду настолько, что стану играть
на барабане, гоняться за ведьмой при свете луны и готовить тебе завтрак в
сумраке утра, то, значит, мне и впрямь пора умирать. Прощай, брат.
И, сказав так, Философ поднялся и сдвинул всю мебель с середины комнаты
в углы, чтобы посередине осталось свободное место. Затем разулся, снял
плащ и, встав на носки, начал вращаться с необычайной скоростью. В
несколько мгновений его движения стали быстрыми и четкими, и от него начал
исходить звук, похожий на жужжание веретена; этот звук все усиливался и
усиливался, став, наконец, непрерывным. Вся комната наполнилась низким
гудением. Через четверть часа гудение стало заметно ослабевать. Спустя еще
три минуты оно почти стихло. Через две минуты Философ снова стал различим,
затем он покачнулся несколько раз в разные стороны и рухнул на пол. Он был
совершенно мертв, и на его лице застыло выражение безмятежной красоты.
- Господь с тобой, брат, - сказал оставшийся Философ, раскурил свою
трубку, свел глаза на кончике носа и начал усиленно медитировать на
афоризме, добро ли есть вс , или же вс есть добро. Еще через мгновение он
полностью забыл бы о комнате, о людях, о мертвом теле, но Седая Женщина из
Дун-Гортина нарушила его медитацию, потребовав ответа на вопрос, что же
теперь делать. Философ с усилием отвел глаза от кончика носа, а ум - от
максимы.
- Хаос, - сказал он, - есть первое условие. Порядок есть первый
закон.
Постоянство есть первое размышление. Спокойствие есть первое счастье.
Наш брат мертв - похорони его.
Сказав это, он вернул взгляд к кончику носа, а ум - к максиме, и
погрузился в глубокое размышление, в котором ничто восседало на
несущественности, а Дух Хитрости таращил глаза на эту загадку.
Седая Женщина из Дун-Гортина взяла понюшку табаку из табакерки и
подняла плач по своему мужу:

- Ты был моим мужем, и теперь ты мертв. Это мудрость убила тебя.
Если бы ты послушался моей мудрости вместо своей собственной, ты поныне
досаждал бы мне, и я поныне была бы счастлива.
Женщины сильнее мужчин - они не умирают от мудрости.
Они лучше мужчин, потому что не ищут мудрости.
Они мудрее мужчин, потому что знают меньше, а понимают больше.