"Роберт Луис Стивенсон. Вилли с мельницы" - читать интересную книгу автора

улыбаясь. Но если уж он заговаривал, то всегда кстати и основываясь на
пережитом. Он охотно выпивал бутылку вина; чаще всего на закате или совсем
поздно вечером в беседке, при свете звезд. Если он видит что-то недостижимое
и влекущее к себе, говаривал Вилли, это только усиливает удовлетворение тем,
что у него есть; и он признавался, что прожил достаточно долго и способен
больше ценить свечку, когда есть возможность сравнить ее с планетой.
Однажды, на семьдесят втором году жизни, Вилли проснулся среди ночи,
чувствуя такую тяжесть на душе и в теле, что он встал, оделся и вышел
посидеть и подумать в беседке. Было непроглядно темно; ни единой звезды,
река вздулась, мокрые леса и луга наполняли воздух ароматом. Весь день
гремел гром, обещая грозу и наутро. Мрачная, удушающая ночь для старика
семидесяти двух лет! Погода ли, бессонница ли тому виной или же небольшая
лихорадка в его старом теле, но душу Вилли осаждали тревожные и бурные
воспоминания. Его детство, ночной разговор с толстым молодым человеком,
смерть приемных родителей, летние дни с Марджори и многие из тех как бы
незначительных обстоятельств, которые кажутся со стороны ничтожными, но для
самого человека составляют суть жизни - то, что он видел, слышал, прочел в
книге и не понял, - вставало из забытых углов, завладевая его вниманием. И
мертвецы были вместе с ним, не только принимая участие в призрачном параде
памяти, который развертывался в его уме, но завладевая его чувствами, как
это бывает в самых глубоких и ярких снах. Толстый молодой человек сидел
напротив, опираясь локтями на стол, Марджори, приходила и уходила из беседки
в сад с полным цветов передником; он слышал, как пастор выбивает золу из
трубки или сморкается с трубным звуком. Поток сознания то отливал, то
приливал; подчас он в полусне погружался в воспоминания прошлого; подчас
просыпался и бодрствовал, удивляясь сам себе. Но в середине ночи его
разбудил голос старого мельника, позвавшего его из дома, как бывало, когда
приезжал постоялец. Зов послышался так ясно, что Вилли вскочил и стал
прислушиваться, не повторится ли он; и, прислушиваясь, уловил и новый звук,
помимо шума реки и лихорадочного звона в ушах. Похоже было на конский топот,
на скрип упряжи, словно карета, запряженная горячими конями, подъезжала ко
двору по дороге. В такой час на таком опасном перегоне - это показалось ему
маловероятным, и сон снова сомкнулся над ним, словно текущие воды. И еще раз
пробудил его зов покойного мельника, еще более отдаленный и призрачный; и
еще раз он услышал стук колес на дороге. И так трижды и четырежды один и тот
же сон снился ему или одна и та же иллюзия овладевала им, пока, наконец,
посмеиваясь над собой, как над пугливым ребенком, которого надо успокоить,
он направился к воротам, чтобы развеять свою тревогу.
Путь от беседки до ворот был не очень далекий, и все же он отнял у
Вилли немало времени: ему чудилось, будто мертвецы обступили его во дворе,
на каждом шагу преграждая дорогу. Прежде всего он вдруг почувствовал сладкое
и сильное благоухание гелиотропов, как будто его сад весь засажен этими
цветами от края до края и жаркая, влажная ночь заставила их пролить весь
аромат в одном дыхании. Гелиотроп был любимым цветком Марджори, и после ее
смерти ни одного гелиотропа ни разу не посадили в его саду.
"Должно быть, я схожу с ума, - подумал он. - Бедняжка Марджори со
своими гелиотропами!"
Тут он поднял голову и посмотрел на то окно, которое когда-то было ее
окном. Если до сих пор он был только испуган, то сейчас остолбенел от ужаса:
в ее комнате горел свет; окно было оранжевое, как когда-то, и уголок