"Андрей Столяров. Цвет небесный" - читать интересную книгу автора

обнаруживается глубинная сущность искусства как важнейшего способа
духовно-практического освоения действительности.
- Ах, какой домик у Франкаста, - вдруг мечтательно сказал Борих,
потирая белые, сдобные, как у женщины, руки. - Какой домик. Сказочный
домик. Представьте себе - два этажа, с черепичной крышей, знаете - такая
финская крыша, очень симпатичная, черепичка к черепичке. А галерея
деревянная и сплошь отделана витражами. На тему распятия Христа. Между
прочим, Национальный музей хотел их купить - эти витражи, но Франкаст
отказался. - Борих почмокал, не находя слов. - И чудесный сад на три
гектара. Целый парк, а не сад. Как в Версале. Беседки, пруды. Между
прочим, в доме у него неплохой бассейн. И все это буквально рядом с
Парижем. Он отвез меня на машине, меньше часа езды. Я смотрел его серию
"Человек наизнанку", шестьдесят офортов. Завихрения, конечно. Он якобы
отрывает сознание от самого себя и переводит его в мир немыслящей материи.
Такая, знаете, психотехника. Это сейчас модно. Называется -
психологическая компенсация безволия личности. Не наша теория. Я о ней
писал - в прошлом году, в "Искусстве", в пятом номере. Но между прочим, у
него в бассейн подается морская вода. И это, заметьте, под Парижем, можно
сказать, в пригороде.
- Кгм! - сказал Букетов.
Борих закатил голубые глаза: "Ах и ах!" - скрылся в портфеле. Там
зачмокал, зашуршал.
Букетов сказал веско, ставя слова забором:
- Там, где художественное творчество отделяется от реальной
действительности и уходит в эстетический агностицизм или отдается
субъективистскому произволу, там уже нет места реализму.
- Валентин Петрович, я не успеваю, - быстро сказал Лапиков. Ручка его
бежала с сумасшедшей скоростью. "Где?" - спросил Букетов. "Вот тут:
агностицизм". - "...или отдается субъективистскому произволу, - медленно
повторил Букетов, - там нет места реализму".
Он посмотрел на картину. И все тоже посмотрели. Климов плохо
соображал. На картине был вечер. Сумерки. Колыхалась темная трава. Ива,
согнувшись, полоскала в воде длинные упругие листья. Из омута торчала
коряга. Небо было глубокое, с первыми проступающими звездами - отражалось
в реке так, что казалось: течет не вода, а густой воздух - прозрачный,
теплый и очень свежий.
- Где тут агностицизм? - раздавленным голосом спросил он.
Никто не ответил. Словно ничего и не было сказано.
- Бывал я в Париже, - нахмурясь, произнес Сигиляр. - В пятьдесят
восьмом году. С делегацией, то есть... Ну - вы знаете... Там еще этот
был... Не помню, как его... Скандалист... Он потом развелся... Жена его
выгнала...
- Прошу прощения, - торопливым и высоким голосом сказал Печакин. -
Это не имеет никакого отношения к делу.
- А вот верно, вместе с тобой и ездили! - Сигиляр обрадованно поднял
руку, широкую, как лопата. - Ты еще за Колотильдой ухлестывал, а она тебе
по щекам надавала прямо в гостинице... Хы!..
- Позвольте, позвольте! - возмущенно крикнул Печакин. Попытался
встать, застрял под столом неразогнутыми ногами. Букетов и Лапиков враз
посадили его, заговорили с двух сторон - настойчиво. Печакин вырывался, но