"Андрей Столяров. Цвет небесный" - читать интересную книгу автора

природы. Ее никто не понимал: писал он плохо. Ялецкий жил в центре, и его
большая квартира, где из пола выскакивали доски, коридоры поворачивали и
неожиданно обнаруживали ступени, по которым нужно было спускаться в кухню,
а двери стонали и не хотели закрываться, всегда была полна народа. Стаканы
с чаем стояли на подоконниках, а когда гость садился на диван, то из-под
ног выскакивала тарелка. Привели незнакомого юношу в модном, перехваченном
поясом пальто. У него было крупное, римское лицо и льняная грива волос.
Прямо-таки профессорская грива. Впрочем, гривой здесь удивить было трудно.
И была странная фамилия - Сфорца. Юноша очень стеснялся, положил пальто на
кровать, сел на него. Кто-то его представил: подает надежды. Посмотрели
принесенные полотна. Кажется, три. Ничего особенного. Ровно и безлико.
Чистописание. Школьная грамматика. Прорисована каждая деталька. Не за что
зацепиться. Полотна сдержанно похвалили - народ был в общем добрый, а
юноша сильно краснел - посоветовали перейти на миниатюры. И забыли. Юноша
продолжал ходить - уже самостоятельно. Присаживался туда же, на кровать,
внимал. Никто не слышал от него ни единого звука. Кажется, он просто не
понимал половины того, что говорят. К нему привыкли, занимали деньги.
Деньги у него были. Вроде бы он работал врачом. Через некоторое время он
принес новую картину. Цветы. Ослепительно белые каллы. Типичный Ялецкий.
Широкие, грубые мазки, словно краска прямо из тюбика выдавливается на
полотно, засыхает комьями. А в центре цветка смутно прорисовывается
женское лицо. Ему, разумеется, дали. Ялецкого любили все. И не любили
плагиата. Юноша с итальянской фамилией, наверное, ни разу в жизни не
слышал таких жестоких слов. Его не щадили. Он то краснел, то бледнел.
Хрустел удивительно длинными, как у пианиста, пальцами. Продолжалось это
часа два - сам он ничего не сказал. Выслушал молча. Забрал картину и
исчез. Больше о нем никто не слышал. А еще через полгода исчез Ялецкий.
- Тогда появились "Маки". И тогда впервые заговорили о Сфорца, -
устало сказал Климов. - Я не видел этой картины.
- А он ее сжег, - радостно сказал Вольпер. - Он ведь уничтожает
ступеньку за ступенькой - всю лестницу, чтобы никто не поднялся вслед за
ним. И твою он тоже уничтожит. Имей в виду. Или она уже куплена
каким-нибудь музеем? Музеи боятся его, как огня.
Климов выпрямился. Скрипнуло толстое кресло. Вольпер улыбнулся прямо
в лицо.
- Или, думаешь, пожалеет?
- Я не позволю, - натянутым голосом сказал Климов. Вольпер продолжал
улыбаться мелкими, влажными зубами. - Я заберу ее. Куплю. У меня есть
деньги. Больше, чем ты думаешь.
Денег у него не было.
- Ну-ну, - непонятно сказал Вольпер. - Я тебе завидую. Ты всегда был
полон благих намерений.
Климов посмотрел в окно. Стекла между портьер, обшитых кистями, были
черные. Картину он не отдаст. Это лучшее, что у него есть. Он, может быть,
никогда в жизни не напишет уже ничего подобного. Правда - автор Сфорца.
Ну, все равно. Это не имеет значения.
- Как он это делает? - спросил он.
У Вольпера поползли брови. Он вздернул маленькую голову.
- Так ты еще не продал свое небо?
- Нет, - сердито сказал Климов. - И вообще не понимаю... Я просто