"Братья Стругацкие. Волны гасят ветер" - читать интересную книгу автора

тыча рукой: - Вон же, вон тот коттедж! Вон на веранде мой плащ висит!..
Все тут же разъяснилось. Незнакомец оказался свидетелем. Звали его
Анатолий Сергеевич Крыленко, и он был зоотехником, и работал он
действительно в степной полосе - в Азгирском агрокомплексе. Вчера на
ежегодной выставке новинок в Архангельске он совершенно случайно носом к
носу столкнулся со своим школьным другом Григорием Ярыгиным, с которым не
виделся вот уже лет десять. Естественно, Ярыгин потащил его к себе, сюда,
в эту... эх, опять вылетело... ну да, в Малую Пешу. Они провели прекрасный
вечер втроем - он, Ярыгин и жена Ярыгина Эля, катались на лодке, гуляли по
лесу, часам к десяти вернулись домой, вон в тот коттедж, поужинали и
расположились пить чай на веранде. Было совсем светло, с речки доносились
детские голоса, и тепло было, и удивительно пахла заполярная клубника. А
потом Анатолий Сергеевич Крыленко вдруг увидел глаза...
В этой самой важной для дела части своего рассказа Анатолий Сергеевич
стал, мягко выражаясь, невнятен. Он словно бы тщился пересказать некий
жуткий, запутанный сон.
Глаза глядели из сада... Они надвигались, но все время оставались в
саду... Два огромных, тошнотворных на вид глаза... По ним все время что-то
текло... А слева, сбоку, был еще третий... или три?.. И что-то валилось,
валилось, валилось через перила веранды и уже подтекало к ступеням...
Причем двинуться было совершенно невозможно... Григорий пропал куда-то,
Григория не видно. Эля где-то здесь, но ее тоже не видно, только слышно,
как она истерически визжит... или хохочет... Тут дверь в комнату
распахнулась. Комната по пояс примерно была заполнена шевелящимися
студенистыми тушами, а глаза этих туш были там, снаружи, за кустами...
На этом трагедия кончилась, и началась скорее уж комедия.
Нуль-транспортер выбросил Анатолия Сергеевича в поселок Рузвельт на
острове Петра Первого. Это в море Беллинсгаузена, на градуснике минус
сорок девять, скорость ветра восемнадцать метров с секунду, поселок по
тамошнему зимнему времени пуст.
Впрочем, в клубе полярников автоматика задействована, тепло, уютно...
Анатолий Сергеевич в своей пестренькой рубашечке и шортах, еще мокрый
после чая и пережитого ужаса, приходит в себя. И когда он приходит в себя,
его прежде всего, как и следовало ожидать, охватывает непереносимый стыд.
Он понимает, что бежал в панике, как последний трус - о таких трусах ему
приходилось разве что читать в исторических романах. Он вспоминает, что
бросил Элю и по крайней мере еще одну женщину, которую заметил мельком в
соседнем коттедже. Он вспоминает детские голоса на реке и понимает, что
детей этих он тоже бросил. Отчаянный позыв к действию овладевает им, но
вот что замечательно: позыв этот возникает далеко не сразу, а во-вторых,
возникнув уже, он довольно долго сосуществует с непереносимым ужасом при
мысли о том, что надо вернуться туда, на веранду, в поле зрения кошмарных
текучих глаз, к отвратительным студенистым тушам...
Ввалившаяся с мороза в клуб шумная компания гляциологов застала
Анатолия Сергеевича тоскливо ломающим руки: он все еще не мог ни на что
решиться. Гляциологи выслушали его рассказ вполне сочувственно и с
энтузиазмом приняли решение вернуться на страшную веранду вместе с ним.
Однако тут же выяснилось, что Анатолий Сергеевич не знает не только
нуль-индекса поселка, но и само название его. Он мог сказать только, что
это недалеко от Баренцева моря, на берегу небольшой реки, в полосе