"Братья Стругацкие. Волны гасят ветер" - читать интересную книгу автора

ему лекцию о необычайных способностях "Сэнригана", а "Сэнриган" время от
времени перебивает лектора очередным разоблачением его, личных
обстоятельств, и, вдруг, не говоря ни слова, не предупредив действий своих
ни жестом, ни взглядом, этот зеленый гномик резко повернулся, зацепив Борю
Лаптева, и быстрым шагом, не задерживаясь нигде ни на секунду, устремился
по коридорам к выходу из филиала. Все.
В филиале Колдуна видели еще несколько человек: научные сотрудники,
лаборанты, кое-кто из административного персонала. Никто из них не знал,
кого они видят. И только двое, новички в Институте, обратили на Колдуна
специальное внимание, пораженные его внешностью. Ничего существенного я от
них не узнал.
Далее, я встретился с Борисом Лаптевым. Наиболее важная часть нашего
разговора:
Я: - Ты единственный человек, который был с Колдуном все время от
Саракша до Саракша. Тебе не бросились в глаза какие-нибудь странности?
БОРИС: - Ну и вопрос! Это, знаешь, как у верблюда спросили: "Почему у
тебя шея кривая?" Так он ответил: "А что у меня прямое?"
Я: - И все-таки? Попробуй вспомнить его поведение за все это время.
Ведь что-то же должно было случиться, раз он так взбрыкнул!
БОРИС: - Слушай, я с Колдуном знаком два наших года. Это
неисчерпаемое существо. Я давным-давно махнул рукой и даже не пытаюсь
больше в нем разобраться. Ну, что я тебе скажу? Был у него в тот день
приступ депрессии, как я это называю. Время от времени находит на него без
всяких видимых причин. Он становится молчалив, а если и открывает рот, так
только чтобы сказать какую-нибудь пакость, ядовитое что-нибудь. Вот и в
тот день. Пока мы с ним летели с Саракша, все было прекрасно, он изрекал
афоризмы, шутил надо мною, даже напевал... Но уже в Мирза-Чарле вдруг
помрачнел, с Логовенкой почти совсем не разговаривал, а когда мы вместе с
Гайдаем двинулись по Институту, он и вовсе стал чернее тучи. Я даже стал
бояться, что он вот-вот кого-нибудь обидит, но тут он, видно, и сам
почувствовал, что дальше так нельзя, и унес свои когти от греха подальше.
А потом до самого Саракша молчал... Только вот в Мирза-Чарле огляделся,
словно на прощанье, и противным таким, тоненьким голоском пропищал: "Видит
горы и леса, облака и небеса, но не видит ничего, что под носом у него."
Я: - Что это значит?
БОРИС: - Какие-то детские стишки. Старинные.
Я: - А как ты его понял?
БОРИС: - Да никак я его не понял. Понял, что он зол на весь мир, того
я гляди кусаться начнет. Понял, что надо помалкивать. Так мы с ним оба и
промолчали до самого Саракша.
Я: - И все?
БОРИС: - И все. Перед самой посадкой он еще буркнул - тоже ни к селу,
ни к городу. Подождем-де, пока слепые не увидят зрячего. А как вышли за
Голубую Змею, сделал мне ручкой и, как говорится, растворился в джунглях.
Не поблагодарил, заметь, и к себе не пригласил.
Я: - Больше ты ничего не можешь сказать?
БОРИС: - Что ты от меня хочешь? Да, ему на Земле что-то здорово не
понравилось. Что именно - поделиться он не соизволил. Я же тебе говорю: он
существо необъяснимое и непредсказуемое. Может быть, и Земля тут ни при
чем. Может быть у просто живот вдруг в тот день заболел - в широком смысле