"Братья Стругацкие. Сказка о Тройке" - читать интересную книгу автора

Я чувствовал, что на меня надвигается какая-то тоска, что будущее мое
заполняется каким-то унылым кошмаром, непоправимым и совершенно
иррациональным. Но я не понимал, в чем дело, и только продолжал жалко
бубнить, что мой ящик - это не совсем ящик, а точнее, совсем не ящик. Мне
хотелось разъяснить, рассеять недоразумение. Комендант тоже бубнил что-то
убедительное, но Хлебовводов, погрозив ему кулаком, уже возвращался на
свое место.
- Ящик, Лавр Федотович, черный, - с торжеством доложил он. - Ошибки
никакой быть не может, сам смотрел. И заявка имеется, и представитель
присутствует.
- Это не тот ящик! - хором проныли мы с комендантом, но Лавр
Федотович, тщательно изучив нас в бинокль, обнаружил, по-видимому, в обоих
какие-то несообразности и, сославшись на мнение народа, предложил
приступить к немедленной утилизации. Возражений не последовало, все
ответственные лица кивали, даже спящий полковник.
- Заявку! - воззвал Лавр Федотович.
Моя заявка легла перед ним на зеленое сукно.
- Резолюция!!
На заявку пала резолюция.
- ПЕЧАТЬ!!!
С лязгом распахнулась дверь сейфа, пахнуло затхлой канцелярией, и
перед Лавром Федотовичем засверкала медью Большая Круглая Печать. И тогда
я понял, что сейчас произойдет. Все во мне умерло.
- Не надо! - просипел я. - Помогите!
Лавр Федотович взял Печать обеими руками и занес над Заявкой.
Собравшись с силами, я вскочил на ноги.
- Это не тот ящик! - завопил я в полный голос. - Да что же это...
Ребята!
- Одну минуту, - сказал Эдик. - Остановитесь, пожалуйста, и
выслушайте меня.
Лавр Федотович задержал неумолимое движение и обратил свой мертвенный
взгляд на Эдика.
- Посторонний? - осведомился он.
- Никак нет, - тяжело дыша, сказал комендант. - Представитель.
- Тогда можно не удалять, - произнес Лавр Федотович и возобновил было
процесс приложения Большой Круглой Печати, но тут оказалось, что возникло
затруднение. Что-то мешало Печати приложиться. Лавр Федотович сначала
просто давил на нее, потом встал и навалился всем телом, но приложения
все-таки не происходило - между бумагой и печатью оставался зазор, и
величина его слабо зависела от усилий товарища Вунюкова. Можно было
подумать, что зазор этот заполнен каким-то невидимым, но чрезвычайно
упругим веществом, препятствующим приложению. Лавр Федотович, видимо,
осознал тщету своих стараний, сел, положил руки на подлокотники и строго,
хотя и без всякого удивления, посмотрел на Печать. Печать неподвижно
висела сантиметрах в двадцати над моей заявкой.
Казнь откладывалась, и я снова начал воспринимать окружающее. Эдик
что-то горячо и красиво говорил о разуме, об экономической реформе, о
добре, о роли интеллигенции и государственной мудрости присутствующих.
Присутствующие слушали его внимательно, но с неудовольствием, а
Хлебовводов при этом ерзал и поглядывал на часы. Роман и Витька застыли в