"Татьяна Львовна Сухотина-Толстая. Дневник " - читать интересную книгу автора

хочется их помирить, но боюсь, что ничего не выйдет. Марья Николаевна - это
такой перец! Она на m-r Nief сердится, объявила, что почему-то к Василию
Ивановичу никогда не пойдет, с горничной также побранилась. Она хотела тоже
и со мной поссориться, но хотя она мне и наговорила грубостей, я не так
глупа, чтобы обидеться.
Мне очень приятно писать дневник, когда мне есть время, но было бы
гораздо лучше, если бы я знала, что никто не прочтет его, а то как будто для
других пишешь.

3 марта 1880 года.

M-r Nief в Москве, и я, вместо того чтобы готовить ему этюды, пишу
дневник.
Вчера была у Дельвиг, думала увидать у них много народу, а главное,
Колю Кислинского, но никого не было. Мне ужасно было досадно и так плакать
хотелось, что насилу удерживалась.
Росса ехала на бал в клуб. Мне нынешнего года ужасно хочется и
танцевать, и веселиться,- все не удается. Но вчера я хотя и приехала очень
поздно, но думала очень долго и не спала. Я решилась больше не мечтать об
веселье и только думать о том, чтобы сделаться хорошей и никогда не
сердиться.

7 марта. Пятница.

Вчера получила от Нади письмо. Вечером села ей отвечать. Спросила,
уехала ли "она", т. е. "первая" (так Наденька с Россой называют Левицкого,
офицера, который за Россой ухаживает) в Москву. Пока писала, папа пришел,
посмотрел, что я пишу. Я покраснела. Папа, я видела, очень не понравилось,
но он только сказал:
- Что тебе за дело до всех этих Левицких?
Нынче утром пришел и говорит мне:
- Я, - говорит, - об тебе вчера думал: мне больно и как-то
оскорбительно, что ты с Надей офицеров пишешь.
Я знаю, чего бы он желал: он хотел бы, чтобы я была княжной Марьей,
чтобы я не думала совсем об веселье, об Дельвигах, об Коле Кислинском и,
если бы это было бы возможно, чтобы я не ездила больше в Тулу. Но теперь
поздно: зачем меня в первый раз возили туда?
Но я сама теперь хочу не думать обо всех тульских. Я очень рада, что не
видала Колю Кислинского. Я теперь больше не влюблена. Но иногда я вспоминаю,
особенно когда Сережа играет венгерский танец, который он играл как-то у
Дельвиг, то плакать ужасно хочется и мне каждая раз приходит в голову:
Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальний.2
И как будто опять влюблена, но только на минуту.
Ах, какой я пишу ужасный вздор! Мне будет очень совестно, если
кто-нибудь увидит!

1882