"Наталья Султан-Гирей. Рубикон " - читать интересную книгу автора

Понта.[11] Неукротимый курд загнан в Тавриду, но еще не побежден... А там, в
далеких пустынях, за океаном песков - Парфия, вечно враждебная, недоступная
ни римской пехоте, ни римскому золоту. Цезарь скрипнул зубами. Если парфяне
усилятся, а Понтиец не будет сломлен, Риму грозит гибель. Завоевания на
Востоке истощают Италию и ничего не дают народу. Трофейные сокровища Азии -
удел немногих, а разорение под бременем непосильных налогов - всеобщая
участь. Может быть, прав был покойный Марий и судьбы Вечного Города таятся
за Альпами. Там лежат земли, не тронутые плугом, не истощенные жатвами,
плодородные и дикие. И если удастся ему завоевать эти лесистые безлюдные
страны, он даст не добычу сенаторам Рима, а пашни крестьянам Италии.
Зеленая вспышка ослепила. За ней страшный, раскалывающий мозг гул,
вопли... Рабы бежали к колодцу. Молния ударила во дворе и ушла в землю.
Благодарение богам, никто не убит!
Но суета в доме, хлопанье дверей, голоса не смолкали. На миг
страдальческий вопль заглушил все. Люцинда - богиня родовспомогательница -
вступила в дом Октавиев. Крики роженицы перемешались с ударами грома. Цезарь
молитвенно преклонил колени.
- Пусть не изберут меня ни консулом, ни верховным жрецом! Пусть
изгнание! Только сохрани, Люцинда, Атию! - Он прислушался.
Тишина... Где-то за Апеннинами слабо рокотала утихающая гроза. В
рассветной белизне смутно голубели скалистые силуэты вершин. А в доме -
зловещая тишина. Цезарь поднялся.
- Ты не услышала меня, Люцинда!
Пошатываясь, он вышел в коридор и столкнулся с сестрой. Юлия несла
недвижный багрово-синий комочек. Лицо ее, измученное тревожной ночью, было
скорбно.
- Атия испугалась грозы. Он не будет жить...
Цезарь вгляделся. Ребенок... жалкий, с такими маленькими ручками и
ножками!
- Не будет жить? - переспросил он с тоской. - Но почему же? Он Юлий, он
обязан жить, кариссима![12] - Цезарь выхватил у сестры багровый комочек и с
силой встряхнул. - Он должен жить!
Раздался слабый, будто мышиный, писк. Он встряхнул ребенка сильней - и
дитя закричало.
Тогда они разгребли золу в очаге и бережно погрузили новорожденного в
ее тепло. Цезарь склонился над малюткой. Младенец дышал, и Цезарь ощутил на
лице это едва уловимое дыхание.
Сын! Вот чего ему не хватало. Жена, подарив двадцать лет тому назад
дочь, навсегда осталась бесплодной.
Дети любовниц? Где-то в Египте рос смуглый, непохожий на него мальчик.
Царица обоих Египтов Клеопатра добивалась, чтобы римский воин признал его
своим сыном, но Цезарь ни разу не видел этого ребенка. Дитя его хмельного
порыва, сын египтянки, Цезарион: В нем ничего от Цезаря, от Рима, от длинной
вереницы Юлиев, спящих в родовом склепе, но упорно жаждущих жить в
правнуках.
А маленький Марк Брут? Дитя любви, сын его Сервилии. Однако юноша в
глазах всех - первенец выжившего из ума консула Брута. Давно утешаясь с
другими, Сервилия взяла с бывшего возлюбленного клятву не открывать Марку
позора его матери. И с каждым днем она воздвигала стену все выше и выше
между отцом и сыном. Марк навсегда потерян. Но этот малютка, сын его