"Николай Флорович Сумишин. Уроки " - читать интересную книгу автора

темноты, словно просидел полдня в фотолаборатории и теперь ему больно
смотреть на свет.
Педагоги восприняли прищуривание Майстренко по-своему: все слышали
возбужденный голос Тулько и посматривали на Ивана Ивановича кто
сочувствующе, а кто просто так, из любопытства. А Дмитрий Павлович даже
поднялся, показывая таким образом полную солидарность с потерпевшим. Но Иван
Иванович ноль внимания на присутствующих. Даже когда Ирина Николаевна
язвительно спросила, не о десятом ли "Б" шел разговор (она вела десятый
"А"), и тогда Майстренко никак не среагировал, хотя вчера мог бы ответить ей
должным образом. После разговора с директором он знал, что должен делать.
Прежде всего - навестить Любарца...
Обязательно надо пойти к Любарцу... Он вспомнил, как ученик стоял перед
ним, облизывая пересохшие губы, униженный, оскорбленный... И надо же было
ему сказать - после всех унижений! - что он должен просить прощения у
Деркача! Нет, Иван Иванович, вчера ты говорил и жестикулировал фальшиво. Так
будь же любезен, не устраняйся от содеянного, не обвиняй во всем ситуацию, в
которую ты попал: мол, при директоре и ученике ты не мог говорить то, что
думал, а вынужден был хвостом вилять, бубличком, как говорит жена,
вышивать...
Да, Иван Иванович решил идти к Любарцу. Пропустив реплику Ирины
Николаевны мимо ушей, он взял плащ, оделся, удивляя и без того удивленных
коллег: от директора вышел сам не свой и сразу же в бега!
Зазвенел звонок - звал учеников с большой перемены. Настойчиво звенел,
требовательно. Иван Иванович представил, как нажимает на кнопку уборщица,
тетка Одарка. Выражение лица у нее нетерпеливое, сердитое, словно она силой
тянет школьников в классы.
Это его десятиклассники сделали ей электрозвонок в прошлом году, -
значит, девятиклассники. Он вспомнил, как смонтировали ребята
электропроводку, повесили один звонок при входе в школу, второй - между
этажами... "Теперь испытаем, зазвенит или нет", - сказал Роман Любарец. Мог
бы и так нажать кнопку, без предупреждения, но почему-то сказал эти слова,
может, чтобы подчеркнуть торжественность момента. А тетка Одарка преградила
ему дорогу: "Не смей! Не время..." - "А если он не зазвенит завтра?" -
засмеялся Митька Важко. "Протарабаню ручным..." - уперлась тетка. "Да никто
же не учится сейчас, звони сколько влезет!" - горячился Любарец. "Нет!" - не
отступала тетка Одарка. "Тетя..." - "Завтра утром позвонишь..." - и
захлопнула перед носом ребят каморку, где установили кнопку. Так и пошли ни
с чем. А на следующий день уборщица сама позвонила. Лицо ее было
торжественным, а когда дотронулась до кнопки, даже порозовело от напряжения
и волнения...
"Все здесь родное и дорогое тебе, Иван Иванович, все! Нет, так просто
ты не сможешь положить перед глазами Тулько заявление и пойти прочь", -
думал Майстренко, идя асфальтовой дорожкой, которая вела от школы к шоссе.
Из-за малопобеянских садов выкатилось солнце и ударило копьями-лучами по
шоссе. Ударило мощно, уверенно, хотя вокруг властвовала осень. Штакетник
упал на дорогу вдвое увеличенными тенями, спроецировался резко, рельефно.
А это что?
Возле штакетника возились с ведрами и банками завхоз Пахарчук и Дмитрий
Важко. Пахарчук сливал в ведро краску, Дмитрий помешивал ее палочкой.
Половину штакетника от дороги они уже покрасили, теперь, видимо, готовились