"Николай Флорович Сумишин. Белый шелест " - читать интересную книгу автора

Иван опять впился глазами в газету: "...Война его бросала из одного
угла в другой, потом лишила ноги. Долго лежал в госпитале, а когда
выписался, работал на уральском заводе. И только когда выгнали немцев с
Подолья, вернулся в Кирилловку. Но... Олекса стоял перед своим двором, виски
его белели, глаза наливались кровью. Вместо хаты - яма... Ни матери, ни
жены, ни сына. Подошли женщины, начали рассказывать ему, как все произошло,
а он думал: "Это конец!.."
"Все помню, все хорошо помню... Двухэтажный дом, чудом уцелевший,
высокомерно возвышается над сгоревшим селом. Двухэтажные нары, сбитые на
скорую руку колхозными плотниками... На огородах - автоматы с раздутыми
стволами, простреленные каски. Иногда сельские ребята приносят что-нибудь
съестное, но это - капля в море. А еще раньше... Заплаканные лица, тележки,
узлы, коровы - и мама упала посреди дороги. Он пришел однажды к нам, оглядел
всех добрыми глазами, остановил взгляд на мне и сказал: "Как дела, сынок?"
Он так и сказал: "Сынок..."
А когда ушел Олекса, я поплелся за ним, не упуская из виду, до самой
его новой хаты из глины на выгоне. В хату не зашел. Постоял какое-то время
за сиренью и вернулся в детдом.
На следующий день, это было воскресенье, потому что на обед давали хлеб
пшеничный, Олекса снова пришел к нам, малышне, но уже пьяный. Что-то
бормотал, перековырял весь пол костылями, да и упал посреди класса. Прибежал
директор, помог Олексе подняться, выпроводил его за ворота. А я стоял тогда
в уголке ни живой ни мертвый.
Опять пошел вслед за ним.
Олекса поковылял тогда в поле: первый снег упал на балки и перелески,
все вокруг было белым-бело. В той белизне стоял на костылях Олекса. А к нему
след - одной ногой... Олекса пел. Песня была грустная - о том, как горела
Кирилловка, как воронье кружилось над ней. Голос, помнится, был пьяный,
хриплый.
До полуночи я прокрутился тогда возле глинища, где спрятался Олекса. И
страшно было оставлять инвалида одного в заснеженном поле, и подойти боялся.
Все же решился.
"Дядя, дядя!"
...Теперь ежедневно Олекса приходил в детдом к Иванку, приносил ему
всякие лакомства. А однажды, как раз тогда, когда по селу пошел слух, что их
разберут на зиму колхозники, примчался Олекса сам не свой:
"Скажи, Иванко, ты хотел бы пожить у меня зиму?"
Еще бы! Ясное дело... В кузню с Олексой ходить, горн раздувать...
"Хотел бы..."
"Тогда идем!"
Странно шел дядька Олекса. Оттолкнется костылями, станет ногой,
оттолкнется, станет. А Иванко бежит следом и едва-едва поспевает за ним.
Вскоре добрели они до колхозной конторы, кузнец пропустил Иванка вперед. В
комнате дым, хоть топор вешай. Остановился Иванко посреди, смотрит по
сторонам, как загнанный зайчонок.
"Спросите его!" - сказал взволнованно запыхавшийся Олекса.
Председатель колхоза Корнейчик внимательно оглядел Иванка, потом
перевел взгляд на директора детдома Василия Яковлевича. Тот пожал плечами:
мол, делайте как хотите.
"Ну как, хочешь жить у Алексея Павловича?" - спросил Корнейчик.