"Виктор Суворов, Ирина Ратушинская. Золотой эшелон " - читать интересную книгу автора

временами в перископ поглядывая. Обзор почти на полный круг, только прямо
назад смотреть мешает зенитная башня и корпус тепловоза.
Вот и первая пташка: Салымон у последней платформы поднатужился да и
поставил перевернутый ГАЗ-166 обратно на колеса. Не иначе - сорваться решил.
Вообще-то правильное решение: что хорошему солдату в этой банде делать? Но
вы, голубчики, у меня к вечеру бандой уже не будете. И ты, Салымон, никуда
сейчас не поедешь. Пока я не прикажу. Хотел уж Зубров выйти, но передумал:
не пойдет же хороший солдат в степь, не захватив запаса с собой. Особенно
если банки консервные кто-то в грязь высыпал.
Точно. Вот Салымон расстелил брезент, где посуше, - и давай банки и
ящики собирать. Собирай, Салымон, собирай. А мы пока последний глянец на
левом сапоге наведем. Поглядывает Зубров на Салымонову работу и думает: сам
Салымон не уйдет. Эту свою бубновую кралю прихватит. А вот и она, голубушка,
из вагона выглядывает. Так. Взвалил Салымон на спину узел, для нормального
человека неподъемный, и к машине его потащил. Вот теперь пора. Открыл Зубров
броневой люк и легонько на землю спрыгнул.
Гадостное было утро. Угрюмое и серое. Рваные облака над землей несутся,
того и гляди, крыши вагонные зацепят. Лужи необозримые. Холодно, сыро и
противно, как в бане нетопленой. Плюнул Салымон под ноги себе: не ожидал он,
что служба военная так вот безрадостно кончится для него в такой поганый
день. Но, видно, кончилась служба, и пора было уходить.
Спит эшелон, не соображая еще, каково будет его пробуждение. Окна зияют
разбитые, чей-то выпотрошенный матрас ветер рвет, а там под вагонами - ноги
чьи-то. Кто знает: спящего ли, убитого?
Снять с платформы новенький ГАЗ Салымону совесть не позволила. Но рядом
с платформой валялся еще один, вверх колесами. Его-то Салымон и возьмет. А
то ведь так его тут и бросят ржаветь, как трактор на колхозном поле. По
такому принципу он и припасы брал: из вагонов - вроде как воровство
получается, а уж что в грязь побросали - то теперь ничье. Посадит он сейчас
Зинку в кабину - и айда в других местах счастья искать.
Несет узел, в землю смотрит. Под таким грузом шею не разогнешь. Не
поскользнуться бы в грязюке этой! Хуже, чем на широколановском полигоне,
хотя хуже, как известно, не бывает.
Тут-то Салымон и увидел прямо по курсу два ослепительных сапога.
Солнечные зайчики на них танцевали, хотя и солнца не было. И хоть головы
Салымону было не поднять, чтобы рассмотреть владельца, - знал он прекрасно,
кто такими фокусами с зайчиками знаменит.
- Куда же это ты, Салымончик, собрался? - спросил ласковый голос. И,
видимо сообразив, куда именно Салымон собрался, похвалил его:
- Славненько, славненько. Повару Тарасычу помогаешь, о людях
заботишься, продукты носишь. Славненько.
Бросил Салымон узел, выпрямился, вытянулся. Зубров перед ним свежий да
чистенький стоит, выглажен, как на строевой смотр, выбрит - аж на Салымона
одеколоном пахнуло. И глаза у Зуброва веселые.
- Славненько, славненько, - продолжал Зубров. - А как ты, Салымон,
думаешь - хватит нам теперь продуктов до Москвы дотянуть?
- Хватит, - уверенно отрезал Салымон. - Едоков-то поубавилось. Скрипнул
Зубров зубами, но улыбку беззаботную с лица не убрал.
- На сколько же едоков батальон сократился?
- Убито человек тридцать-сорок.