"Джонатан Свифт. Полное и правдивое известие о разразившейся в прошлую пятницу битве" - читать интересную книгу автора

нужных местах, пока, наконец, не добралась до милого ее сердцу острова
Британии. А паря над его метрополией, каких только благословений не посылала
она своим питомникам, Грэшемскому и Ковент-Гарденскому! Но вот наконец она
достигла роковой равнины Сент-Джеймсской библиотеки - как раз в то время,
когда две армии были уже готовы вступить в дело. Войдя туда незаметно со
всем своим караваном и разместившись в шкафу на полках, теперь опустевших,
но некогда населенных колонией ученых мужей, она принялась осматривать
расположение обеих армий.
Но тут нежные материнские заботы овладели ее мыслями и стеснили грудь.
Ибо в первом ряду отряда новых лучников она узрела своего сына Уоттона,
которому парки даровали весьма короткую нить жизни. Уоттон, младой герой,
был некогда зачат безвестным отцом из рода смертных в тайных объятиях сей
богини. Он был любимейшим из всех ее детищ, и она решила приободрить его. Но
прежде, согласно доброму старому обычаю богов, она сочла за лучшее изменить
свой образ, опасаясь, как бы божественные черты ее лика не ослепили его
смертного взора и не отягчили прочих чувств. А потому она сжала свою особу
до размеров октаво, тело ее стало белым, сухим и от сухости распалось на
лоскутья; толстые обратились в картон, а тонкие - в бумагу, на которую ее
родители и дети искусно нанесли черный сок, то есть отвар желчи и сажи,
придав ему форму букв; голова ее, голос и селезенка сохранили первичную
форму, и то, что прежде служило ей кожным покровом, осталось неизменным. В
таком обличье она предстала перед новыми, не отличимая ни видом своим, ни
одеянием от божественного Бентли, дражайшего друга Уоттона. "Храбрый
Уоттон, - сказала богиня, - почему наши войска праздно медлят, понапрасну
утрачивая свой пыл и упуская удобный случай? Поспешим же к полководцам и
присоветуем им немедля идти на приступ". С этими словами она незаметно
засунула ему в рот мерзейшее из своих чудищ, дополна налитое ее злобою,
которое, влетев прямо в голову, выпучило ему глаза, перекосило взор и
наполовину перевернуло мозги. Затем богиня тайно повелела двум любимым своим
чадам, Глупости и Грубости, неотступно сопровождать его особу во всех
схватках. Снарядив героя таким образом, она исчезла в тумане, и тогда-то он
уразумел, что то была богиня, его матушка.
Час, назначенный судьбою, настал, и сражение началось. Но прежде чем я
отважусь начертать подробное его описание, мне надобно, по примеру других
сочинителей, испросить себе сотню языков и уст, и рук, и перьев, каковых тем
не менее все равно не хватит для исполнения столь непомерного труда. Ныне
поведай, богиня, ты, что царишь над историей, кто же первый вступил на поле
брани? Парацельс, возглавлявший драгун, заметив на противной стороне Галена,
метнул со страшной силою дрот, но отважный древний принял его своим щитом, и
острие сломалось на втором слое кожи .......................................
Hic pauca desunt*.

* Здесь небольшой пробел (лат.).
Они несли на щитах раненого агу к его колеснице
............................................................................
Desunt nonnulla* ..........................................................
* Кое-что отсутствует (лат.).
Тогда Аристотель, заметив наступающего со свирепым видом Бэкона, поднял
лук и выпустил стрелу, которая, не попав в доблестного нового, пролетела со
свистом над его головой; но Декарта она поразила: стальной наконечник быстро