"Евгений Сыч. Ангел гибели" - читать интересную книгу автора

акула и черно-желтый тигр. Так разглядывают, не отрывая глаз, каталоги
оружия: функциональность, законченность линий!
Надо было устраиваться на работу, но не получалось. Ничего не
получалось. Я сразу возненавидел все морды в отделах кадров. Интересно,
кто их туда таких собирает, выродков? Одна к одной, не иначе бывшие
особисты.
- Может, в институт поступишь, Юрочка? - сказала мать. - Ты ведь
собирался.
И я поехал в Москву решать первые задачи нормальной жизни. Чтобы стать,
как другие, чтобы не считали меня ненормальным. Я-то сам знаю, что псих,
все мы психи придурковатые, потому что не пойдет нормальный человек
убивать людей по первому слову. И умирать не пойдет. Но надо забыть.
Поехал я по гражданке. В форме, говорят, легче принимают, но меня
заломало. Только медали повез, показать в случае чего. А в Москве парад
абитуры. Все поступают куда-то. Кто куда. Разные экзамены. Испытания.
Игры. Старательные девчушки просиживают стулья, набирая сумму очков.
Конкурс медалистов особый. Наши медали тоже годятся. Не золотые, не
серебряные, афганские. Два года назад нам замечательно объясняли, в чем
состоит наш интернациональный долг, демонстрируя фотографии, на которых
наши солдаты утирали сопли ихним ребятишкам. Но медали заработаны не
соплями. И мы еще на что-то пригодны.
Судьба - баба-стерва, но все-таки она баба. Пожалеет - приласкает.
Кинула судьба кость не то чтобы мозговую, но все-таки кость, погрызть,
развлечься. Да, я поступил. Да, я помню: я пошел смотреть список, и по
дороге меня встретил Витька и сказал: "Ты поступил", - и потребовал у меня
персик, я как раз по дороге купил с лотка. "Вестнику полагается награда за
добрую весть", - сказал он и немедленно съел персик и только потом
добавил: "Я поступил тоже". Я все ж дотопал до деканата и сам увидел свою
фамилию в списке. Потом мы вечером отправились обмывать это дело - я,
Витька и Славик-гнида. Славик нас и потащил, гнида подмосковная. Терпеть
не могу всяких недомосквичей, которые рвутся в столицу и цепляются репьями
за грязные штаны московские и хают свои города - старые русские города,
виноватые лишь в том, что нету в них категорированного снабжения. Еще до
армии, давно, мы ездили с отцом к родственникам в Рязань вечерним поездом,
где, казалось, ехали мужики, разграбившие барское именье, потому что к
радости по поводу удачного хапа примешивалась извечная ненависть к
ограбленному барину. Ограбленному, но барину. Когда ночью пришел в Рязань
этот словно из гражданской войны выехавший поезд, битком набитые поползли
от вокзала троллейбусы и автобусы, и на каждой остановке сходили груженые
люди, растекаясь в ночи со своими сумками. В Рязани ни фига и в Сибири ни
фига. А в Афгане за молочную сгущенку можно выменять автомат. Если он тебе
зачем-то нужен. Или даже два автомата.
- Цена Москве - два рубля, - провозглашал Славик. - Трешку дать и рубль
назад стребовать. Главное, вовремя сдачу требовать, чтобы помнили себе
цену...
Мы поехали в кабак на моторе. Правда, расплачивался Славик все время не
трешками, а пятерками. И сдачи не требовал. Пятерку таксисту. И швейцару,
чья монументальная, почти каменная фигура грудью заслоняла дверь в родной
кабак, - тоже пятерку, в верхний карман швейцарова пиджака, где по
правилам хорошего тона должен быть платочек. Платочка там не было. Швейцар