"Валентин Сычеников. Ведьмино озеро" - читать интересную книгу автора

общительным художником. Стараясь не тревожить его слишком часто, она тем
не менее любила зайти вечером, попить чайку, поговорить. Дивясь, слушала
бабка рассказы Казанцева о разных городах и краях, выставках, академиях.
Сама же вспоминала о себе, деревне, родственниках и соседях. Казанцев уже
знал всех жителей, все прошлое Постничей, но всегда внимательно выслушивал
снова и снова одни и те же истории, вылавливая упущенные ранее мелочи,
уточняя подробности.
Петьке же интересно было все. И про "первую ампирялистическу",
свидетельницей которой была девяностолетняя баба Варя, и про революцию,
приплывшую в деревню как-то тихо, не сразу, и про коллективизацию,
перевернувшую все вверх дном, и про немцев и партизан, разруху, голод,
смерть последней кровавой войны, прошедшей по округе пожаром.
Повествовала баба Варя подробно, колоритно, на своем простом, но
казавшемся Петьке особом, музыкальном, языке. Кое-что, конечно,
присочиняла, но не кривя душой - увлекаемая воображением. Чем давней были
события, несомненно подлинные, тем богаче обрастали они неожиданными порой
деталями, дополнениями, штрихами. От этого некоторые рассказы
воспринимались как полубыли-полулегенды. А особенно бередили фантазию
воспоминания бабы Вари о молодости.

* * *

Кое-что о Постничах Петька уже знал от Казанцева. Видел эти края, здешних
людей на его картинах, этюдах, набросках. На них была, к примеру, сама
баба Варя, окруженная, как нимбом, хороводом лиц. Была и ее избушка - с
освещенными закатом окнами и орущим петухом на крыльце; летние зори и
осенние дожди, праздничные пляски и кресты на кладбище. Многие картины
совмещали реальность с фантастикой. На одной, например, в корне кряжистого
дуба почему-то торчала старая лодка, на другой сосна росла прямо сквозь
крышу дома; был там широкоплечий, совершенно лысый парень, прижимающий
костер к голой волосатой груди и красивая нагая женщина, протягивающая
руки из мрачного озерного омута... Многое, конечно, было откликом на
сказки, которые тут, несомненно жили.
Сам Иван Федорович не любил пересказывать чужие истории, а на отдельные
Петькины вопросы доброжелательно улыбался: "Вот приедешь - сам увидишь,
услышишь".
И теперь Петька, забыв и про рыбалку, и про этюды, слушал, удивлялся. А
непогода, как ничто лучше, помогала в этом.

* * *

Беда только, что чуть ли не в первые же дни приезда Иван Федорович
простудился. Теперь он лежал на высокой деревенской кровати, обливаясь
потом, смешно кряхтел, ворочался с боку на бок. Кое-какие лекарства,
прихваченные из города, не помогали. Казанцеву становилось все хуже. Баба
Варя еще пыталась отпоить его своими - особыми снадобьями. Но бессильны
оказались и они. Потому однажды, вспомнив некий чудодейственный рецепт,
она вздохнула: "Эх, гуся бы табе, Хведарыч, дикаго... да иде ж узять-то
яво..."
Петька не стал ничего уточнять, но принял фразу на свой счет. На следующий