"Клеймо змея" - читать интересную книгу автора (Брейген Джордж)

Глава вторая

К морским воротам Херриды на рассвете подошла галера «Орел», на палубе которой стоял могучий киммериец. Конан занял свою каюту на этом небольшом маневренном судне в Аргосе накануне утром – с ветрами повезло, и не успел он осушить пузатый бочонок темного мессантийского, как на горизонте показалась Зингара.


Справа темнели отроги Рабирийских гор, поднимающееся за кормой солнце золотило их вершины. Утренний воздух был пропитан запахом свежести, и варвар с наслаждением вбирал в свою необъятную грудь густые пряные ароматы Западного моря.

Впереди уже можно было различить мощные укрепления, преграждавшие вход в гавань Херриды. Острые глаза киммерийца замечали даже суда, подошедшие к бухте и ожидавшие открытия морских ворот. Пара крупных кораблей с квадратными парусами, скорее всего зингарские галеоны, да с десяток всякой мелочи вроде купеческих барков, спустившихся по Громовой реке или доставивших грузы из Кордавы, да неопределенного вида галеры, вроде той, на которой сам он приплыл из столицы Зингары. Властям капитан «Орла» наверняка клянется всеми благами Митры, что перевозит одни лишь тюки и мехи с вином. Да только вряд, ли кого-нибудь обманет эта команда, прожженные физиономии и плотоядные ухмылки моряков.

Сегодня они и впрямь могут перебросить какой-нибудь безобидный груз вдоль приморской полосы, представив себя перед портовой стражей честными ребятами. А завтра… Кто их знает, сколько оружия у них там припрятано в трюмах? По крайней мере, нос юркой галеры, выполненный из бронзы в виде злобного орла, раздиравшего крючковатый клюв, не навевал мысли о мирном нраве тех, кто служил, в команде судна.

Но, честно говоря, разбойничьи эти рожи были симпатичны Конану, хотя он и не заметил, среди них ни одной знакомой. Было бы времени побольше, можно было бы потолковать с ними – наверняка кто-то да слышал имя Амра, еще недавно гремевшее по всему побережью.

Амра… море… туго надутые ветром паруса… Все это в одно мгновение рождало целый шквал пережитого, и шквал этот обрушивался на сознание варвара.

Суровый, киммериец не любил попусту вспоминать то, что происходило с ним раньше. Он ненавидел воспоминания ради самих, воспоминаний, ради непонятного самоуслаждения. Нужно жить только настоящим, только сегодняшним днем, всегда, считал он, но бывали странные моменты, когда его память сама словно открывалась и становилась огромной, как весь Гирканский Материк с Западным морем в придачу! Кром, а как же иначе? Как тогда, в голову, пусть даже и киммерийца, вмещается Башня Слона, что пронзает небо над Аренджуном? Как в лабиринтах памяти умещается огромное подземелье, раскинувшееся под зингарской столицей Кордавой?

Стоит только вот так выйти утром на палубу галеры и набрать в грудь густого морского воздуха, как перед глазами возникает белоснежная улыбка Белит, а в ушах начинает звенеть ее гортанный голос, через мгновение уже вдоль спины пробегает какая-то странная дрожь и колени вроде как слабеют…

А, Нергал только знает, что это за шутки… что это за непонятная вещь – человеческая память…

Варвар раньше не поверил бы, что можно вот так, с быстротой удара меча, представить себе давно прошедшие события. Одно дело – шрамы, бесчисленные отметины на его крепком теле. Шрамы, если постараться, могут многое рассказать о прошлом. Только о таком не всегда хочется вспоминать, потому что тогда в жилах сразу закипает кровь.

Конан невольно бросил взгляд на свои огромные ладони. Никакие мозоли от рукоятки меча и поводьев скакуна никогда не смогут скрыть округлых рубцов, белеющих в центре каждой ладони. Кажется, только вчера ухмыляющийся Констанциус приказал прибить эти руки к кресту, вкопанному в землю неподалеку от Хаурана. Киммериец тогда провисел на гвоздях несколько часов, впервые в жизни ощущая себя совершенно беспомощным.

Даже в бушующем море он никогда не чувствовал такого бессилия, как в те страшные мгновения, когда, стервятники уже хлопали крыльями над его головой. Но Констанциус все-таки проиграл, и именно его глазами полакомились смердящие хищники. А Конан уцелел и по-прежнему дышал благословенным воздухом. С той поры прошло уже несколько лет, судьба снова занесла варвара и к морю Вилайет, и в Замбулу, и в Афгулистан – до сих пор его грудь стягивал короткий жилет, а на ногах доживали свой век видавшие виды калиги, походные сапоги на ремнях, скроенные специально для него еще в Пешкаури.

«Хороша была обувь, – с сожалением подумал, киммериец, – только недолго ей осталось странствовать со мной». Подошвы почти отвалились, и из прорех высовывались огромные пальцы.

…Херрида приближалась с каждым мгновением. В рассветном небе уже реяли голодные чайки, утренний бриз разносил их желчные резкие крики.

Рядом с Конаном на палубе остановился капитан галеры, коренастый зингарец с острой черной бородкой. Его карие глаза лукаво поблескивали в свете утреннего солнца.

– Что, путешественник, вот мы и в Зингаре, – сказал капитан, хитро улыбаясь.

Накануне киммериец уклончиво назвал себя странником, обыкновенным странником, пересекающим вдоль и поперек пределы королевств. В ответ зингарец только гоготнул, смерив взглядом мощные плечи Конана, покрытое шрамами лицо и длинный забарский кинжал, к которому варвар так привык в Афгулистане. Да, что ни говори, не очень-то киммериец напоминал безобидного странника, передвигающегося от одного храма Митры к другому.

– Прекрасная страна Зингара, – улыбнулся Конан. – Все в ней нравится мне: и дома, и дворцы, и площади… Красиво…

– Клянусь Светом Митры, что именно это интересует тебя больше всего в жизни, – ухмыльнулся моряк, поглаживая ладонью острую бородку. – Добавь еще, что ты едешь послушать ученые диспуты митрианских риторов. Этих философов-болтунов в Херриде можно встретить на каждом шагу.

Варвар с удовольствием потянулся и расправил необъятные плечи, в очередной раз, наполняя грудь свежим бризом, после чего признался:

– Нет, по правде говоря, я сел на твою галеру, потому что спешу на праздник троверов. Очень, знаешь ли, нравятся мне их сладчайшие песни о любви, когда они голосят, тренькая на лютне и притопывая ножкой, обутой в башмачок с бантиком. Вот это мне по душе!

Морской воздух, легкий шум: бриза, равномерные удары весел о воду, гортанные крики: впередсмотрящего – все это кружило голову не хуже выдержанного вина. Настроение у Конана со вчерашнего дня оставалось приподнятым, и он не смог отказать себе в удовольствии немного пошутить.

Начиналась новая жизнь. Он возвращался к морю. Или море возвращалось к нему, как женщина? Несколько лет назад киммериец пытался уйти от этих волн, вспенивающихся под острым; носом корабля, от хлопков парусов и пьянящего чувства погони, когда пузатое судно какого-нибудь купца становится все ближе и ближе, когда команда уже дрожит от нетерпения, зажав в руках абордажные крючья, мечи и секиры.

Несколько лет назад он расстался с морем, и судьба, гнала его на Восток, к висячим садам Хаурана и горам Афгулистана, но и тогда порой его вдруг настигало видение моря. Это налетало на него редко, и только Кром; мог бы объяснить, почему это происходило. Но стоило иногда в конце дня устало сомкнуть воспаленные солнцем веки, как перед глазами возникала синяя гладь, бескрайняя, как; гирканская степь, – а на самом краю видимости небольшая черная точка, корабль, который еще нужно настигнуть.

Капитан галеры, по-прежнему любовно поглаживая бородку, спросил:

– И чем же ты, странник, собираешься заняться в Зингаре? Может, вечером встретимся в какой-нибудь таверне, потолкуем за кувшинчиком доброго мессантийского о жизни? Мне для одного похода, нужен помощник, нет ли у тебя, случаем, кого на примете?

Невольная улыбка тронула губы Конана. Бородатый зингарец, хоть и считал себя сильно проницательным, все-таки плохо понимал, кого он взял на борт, если решил прозрачно предложить стать его помощником. Ха, великое дело – галера! Пусть даже и пятидесятивесельная – такая мелкая рыбешка уже не интересует киммерийца! Прошли времена, когда он довольствовался малым. Тридцать пять весен уже далеко за плечами, а это едва ли не половина пути, которым Кром разрешит ему пройти по хайборийскому миру. Не нужна ему уже галера!

Поэтому варвар с нарочитым равнодушием пожал плечами:

– Вряд ли я смогу тебе помочь, приятель, в Зингаре у меня нет знакомых…

«Наивный чурбан, зингарская медуза, тупоголовый моллюск! Он еще решается предложить ему стать помощником на какой-то грязной посудине, лоханке Нергала!»

Конан никому еще не открыл, зачем он добирался в Зингару, а между тем планы его были вполне определенны. Море неотвратимо манило его, и самым жгучим желанием киммерийца было снова стать капитаном. Слишком многое в его жизни было связано с именем Амра, чтобы можно было так просто оставить иссеченную ветрами палубу.

Он собирался пройтись по тавернам Херриды и Кордавы, окинуть взглядом знатока все причалы и пирсы, чтобы собрать на свой будущий корабль крепкую команду. Многие из его прежних знакомых, конечно, уже покоятся где-нибудь на морском дне. Редкий корсар доживает до преклонного возраста, немного ему задавалось видеть старых пиратов. Слишком бурную жизнь они ведут – кто получает топором по голове при абордаже, кто нож в спину в пьяной драке в таверне. Поэтому и не видно в городах Зингары и Аргоса пожилых морских гуляк, опирающихся на тросточки и кормящих крошками лебедей в каналах.

Но кого-нибудь из своих старых знакомых он обязательно должен был встретить. А если нет, то наметанный глаз выберет здесь самых лихих абордажников, самых метких лучников, самых опытных кормчих на всем побережье Западного моря. Славное имя Амра снова должно сплотить вокруг него лихую компанию.

А корабль… Что же, не раз киммериец слышал, что зингарские власти продают каперские свидетельства, дающие право на аренду приличного морского судна. Должность капера предоставляет полную свободу в наборе экипажа и столь же полную свободу действий на море. И только два условия нужно выполнять, чтобы не ссориться с высокими чиновниками: не грабить суда из Зингары да отдавать часть выручки в казну.

Конан не сомневался, что вскоре он будет стоять на капитанском мостике какого-нибудь крупного корабля, имея под командой добрую сотню отборных головорезов. Тогда этот сильно воображающий о себе капитанишка с острой бородкой еще с благодарностью вспомнит имя Митры за то, что Владыка не сделал Конана помощником на галере «Орел». Не прошло бы и седьмицы, как прежний капитан перестал бы командовать своей командой…

«Орел» вплотную подошел к морским воротам Херриды, закрывавшимся каждую ночь. Уже опустилась в воду огромная цепь, преграждавшая вход в бухту, и скопившиеся за ночь корабли осторожно направлялись в узкий проход, расходясь с судами, покидавшими гавань.


* * *

Астрис Оссарский, знаменитый аквилонский путешественник, по справедливости считался философом, хотя никто ни разу в жизни не видел его среди ученых, предающихся рассуждениям на избранную отвлеченную тему, вроде таких: «Что есть красота света Митры?» или «Есть ли тайный смысл в фигурах птичьих полетов?» – а именно к подобным темам наиболее благосклонно относились многие известные хайборийские мыслители.

Эти чахлые умники, не посетившие за свою жизнь ни одной страны и с трудом ориентировавшиеся даже на улицах родных городов, будь то Нумалия, Бельверус или Тарантия, строили свое представление о мире исключительно на основе густой пыли увесистых манускриптов, да вида в полузапущенный сад, открывавшегося из узкого окна библиотеки, где протекали их дни.

Не таков был Астрис Оссарский. За свою жизнь неутомимый аквилонец не только успел объехать невероятные пространства хайборийского мира, но и в точных полновесных словах описал свои путешествия. Ученый мир Аквилонии и Немедии узнавал о нравах и обычаях мифических стран Востока во многом из писем Астриса к Алкидху Мудрому, немедийскому наставнику. Астрис писал о джунглях Вендии, о чародеях с лицами, напоминающими маски из желтой кожи, о кутрубах-людоедах, знающих толк в хорошем мясе и поэтому предпочитавших мягкие части молодых стигиек…

Немедийцу Алкидху обычно сначала приходилось расшифровывать послания своего друга, потому, что они были начертаны особым шифром, эзотерическим языком, понятным лишь посвященным. Только истинный философ поймет, что чем сложнее язык общения, тем свободнее становится мысль. Проницательный взгляд аквилонца зачастую отыскивал в жизни восточных земель такие вещи, за упоминание о которых можно было бы заплатить головой.

Но ни один восточный жестокий сатрап не узнал о язвительных пассажах Астриса, ни один владыка не догадался о той желчи, которая порой явственно ощущалась в суждениях путешественника о правителях и богах стран, через которые пролегал маршрут его длительных путешествий.


* * *

Хлодвиг и Хундинг, братья-близнецы и ученики Астриса Оссарского, отправились в свое первое путешествие, лишь только минула шестнадцатая весна, дарованная им Митрой, Подателем Жизни. После смерти Алкидха, их отца, аквилонский странник без колебаний стал опекуном молодых немедийцев. Их страны в очередной раз находились в состоянии войны, Нумалия враждовала с Тарантией из-за границ, но разве это могло иметь хоть какую-то связь с отношениями между людьми?

Опытный Астрис рассудил, что неразумно было бы вместе с юношами, с этими впечатлительными неофитами, отправляться в дальнее странствие и держать путь к Вендии или Афгулистану. И тогда взгляд аквилонца упал на Зингару. Давно уже он не посещал это приморское королевство, к тому же его старинный друг Томезиус (на зингарский манер – месьор Томезиус) в своих последних посланиях сообщал о неких таинственных находках, обнаруженных неподалеку от Храма Небесного Льва. Астрис счел эти послания чрезвычайно интересными, и, таким образом, стрела маршрута будущего путешествия нацелилась на Зингару.


* * *

… Братья-близнецы, Хлодвиг и Хундинг, проснулись почти одновременно, что случалось с ними довольно часто. За свою жизнь они так привыкли друг к другу, что порой действовали как один сложный и взаимосвязанный организм – почти всегда они одинаково реагировали на события, испытывали схожие чувства и постоянно ловили себя на одних и тех же мыслях. Одновременно они свесили вихрастые головы с плетеных гамаков, болтающихся под самым потолком душной каюты, и обнаружили, что ложе наставника Астриса пусто. Судя по всему, их наставник достаточно давно покинул каюту, потому что его спальное место было аккуратно прибрано и застелено покрывалом.

Братья в одно и то же мгновение ринулись спрыгивать со своих шатающихся коек и ощутимо столкнулись в полутьме лбами. Это окончательно разбудило их и вырвало из сладких объятий сна, так легко обволакивающего под утро под мерное покачивание речных волн. Близнецам, разумеется, хотелось поскорее выскочить на палубу, но сразу по пробуждении каждый воспитанный немедийский юноша должен был поблагодарить богов, позволивших благополучно проснуться: почтить священное имя Исиды, охранявшей сны, обратиться к Иштар, заботящейся о хлебе, и, конечно, вдумчиво прочитать вслух лауду, торжественный утренний гимн, посвященный Золотоокому Митре.

Под защитой богов несколько аквилонских судов, в том числе и купеческий барк «Шамар», спускались вниз по течению Громовой реки к ее устью, к месту, где Громовая впадает в Западное море. Именно там раскинулась Херрида, крупный зингарский город, в котором путешественников ждал Томезиус, долгие годы друживший с их покойным отцом Алкидхом Мудрым и с их наставником Астрисом Оссарским.

Когда братья поднялись на дощатую палубу, рассвет еще не наступил, но за громадой Рабирийских гор, темневших слева по борту, уже угадывались едва заметные золотистые полоски. Митра, Владыка Света, готовился вдохнуть жизнь в бескрайние хайборийские пределы и подарить всем живущим еще один ясный солнечный день.

Близнецы сразу заметили фигуру наставника, неподвижно стоявшего у бушприта. Переглянувшись, они осторожно приблизились к нему. Никто из них не осмелился окликнуть учителя, нарушив тем самым его размышления, поэтому братья почтительно остановились в нескольких шагах, ожидая, пока Астрис сам заметит их.

Купеческий барк успел продвинуться на несколько корпусов вперед по речной глади, прежде чем аквилонец обернулся и посмотрел на братьев, уважительно и благоговейно сопевших за его спиной. До этого взгляд его был устремлен вперед, в призрачный туман, стелющийся над водой и уже розовеющий в нежных первых солнечных лучах. Путешественник едва заметно улыбнулся отрокам и заметил:

– Владыка посылает нам доброе утро. Хороший знак в день прибытия…

– Доброе утро!.. Доброе утро! – одновременно выпалили братья, и Хлодвиг, более шустрый и смышленый, успел тут же подхватить: – Доброе утро! Да пошлет Всемогущий Митра для тебя, почтенный наставник, дней здравых, а не дней хворых!

– Ты прав, мой мальчик, – одобрительно кивнул Астрис. – Побольше здравых дней – вот все, что мне нужно в этой жизни. Клянусь богами, остальное стоит значительно меньше тех слез, которые проливаются за обладание теми или иными благами. Ничто в этом мире: ни золотые украшения, ни драгоценные каменья, ни роскошные ткани – ничто не может сравниться со здоровьем… Но почему вам не спится в это раннее утро, ученики?

Ученый ослабил тугую шнуровку на горле и откинул назад капюшон туники, плотно облегавший до этого его голову. Близнецы знали, что эта походная туника была скроена по рисункам самого аквилонца и сопровождала его во многих дальних путешествиях. Сшитая из очень плотного войлока, на который пошла шерсть почти сотни озерных кроликов, эта туника надежно защищала от палящего зноя и песчаных бурь туранских пустынь, от пронизывающих ледяных ветров горных перевалов Кезанкийских гор, и от стигийских раскаленных ветров, и от уттарийских ливней, струи которых способны свалить человека с ног, и от снегопадов Ванахейма, заметающих по самую макушку.

Кроме этого, с внутренней стороны туники располагались карманы, хранящие множество вещей, необходимых каждому путешественнику. Братья еще не знали до конца, что же хранится в этих тайниках, какие именно чудеса они содержат, но видели достаточно многое: тонкие метательные ножи со специально выверенным балансом, зубчатые зазубренные диски, легко срезающие в полете верхушки молодых деревьев, моток тонкой крепчайшей бечевы, изготовленной, как им удалось выяснить, из нитей паутины гигантского паука из Аренджуна; содержимое и назначение огромного количества небольших фляжек и пузырьков с витыми горлышками оставалось пока неизвестно близнецам и поэтому особенно притягивало их воображение, – часть бутылочек торчала из небольших кармашков, а часть находилась в кармашках широкого кожаного пояса, который Астрис не снимал даже ночью.

– Почему вам не спится в это раннее утро, ученики? – спросил он, подставляя лицо потокам свежего ветра.

Братья хотели что-то сказать, но Астрис, не дожидаясь ответа, обратил взор вдаль и с наслаждением вдохнул свежего речного ветра. Барк еще не вышел к морю, но в рассветной мгле уже обозначилась бескрайняя полоса.

– Посмотрите туда, – велел аквилонец, указывая рукой в сторону приближающегося моря. – Видите вы что-нибудь?

Близнецы с готовностью вытаращили глаза в серую темень. Ночной небосклон светлел с каждым мгновением, бесчисленное множество звезд бледнело, точно догорали костры в необъятной степи.

– Я вижу какие-то точки, – неуверенно заметил Хлодвиг.

– Мне кажется, это длинные лодки, – предположил его брат. – Неужели это опасно, наставник?

Еще в родной Немедии братья немало наслушались о бесчинствах аргосских пиратов и черных корсаров, постоянно грабивших поселения и корабли у всего побережья Западного моря. Конечно, «Шамар» спускался по Громовой реке в караване с тремя другими судами, на каждом из них находилось оружие и воины, способные оказать сопротивление. Но горячее воображение рисовало молодым путешественникам картины кровавой схватки!

– Не волнуйтесь, – усмехнулся Астрис, уловивший встревоженный тон Хундинга и сразу оценивший направление хода его мыслей. – Вы видите лодки мирных людей. Но кто они такие, вы никогда бы не догадались…

Братья переглянулись между собой, и Хлодвиг уже открыл рот, чтобы ответить, но аквилонец продолжил:

– Нет, это не рыбаки. Зингарские рыбаки ходят на баркасах. А на длинных катамаранах в море выходят только сборщики дубовых листьев.

– Наставник! Ты смеешься над нами! – вскричал Хлодвиг, забыв о всяких правилах почтительности. – Как можно в открытом море собирать дубовые листья?

Вокруг их родного города в Немедии вздымались огромные дубовые леса. Плотная, устойчивая к влаге древесина использовалась в хайборийских королевствах повсеместно, и это было хорошо известно близнецам. Из дубовых стволов делали опоры для мостов через небольшие речки, дубовой дранкой крылись крыши, в дубовых бочках выдерживался несколько лет крепчайший обжигающий бранд, – Хундинг однажды тайком попробовал этого напитка и чуть не сжег себе горло, – из дуба изготовлялись мебель и весла для галер, посуда для крестьян и украшения для красавиц. Да мало ли как можно было использовать эти могучие деревья…

Но Астрис мягко повторил, не заметив горячности ученика:

– Эти люди выходят ночью в море, чтобы собирать дубовые листья. Среди них самые искусные ныряльщики, ведь деревья растут под водой. А где еще, ученики мои, могут в наши дни подниматься валузийские дубы?

С лиц близнецов сбежало легкомысленное выражение. Еще мгновение назад им обоим казалось, что наставник шутит, но сейчас они видели его серьезным и понимали, что нужно сосредоточиться, чтобы не пропустить ни слова. Наставник всегда предпочитал говорить негромко, да и утренний ветер относил его тихую речь в сторону.

– Там, в море, – снова указал Астрис рукой вперед, – под кристальной толщей воды по-прежнему растут бескрайние леса древней Валузии. Когда-то под днищами тех катамаранов была жизнь. Вы помните еще, что я вам рассказывал об этой стране?

– Да, наставник! – почти одновременно откликнулись братья и торопливо, перебивая, как всегда, друг друга, стали извлекать из памяти все, что они знали: – От древних гор до моря землей владел царственный народ полулюдей-полузмей… Валузийцы построили роскошные города, но все поглотил Великий Потоп… Где-то в море оставался остров, последний оплот валузийцев…

– Да, Валузия погибла, – кивнул аквилонец. – Вода поглотила дворцы и святилища, улицы и площади. Но валузийские леса не погибли, даже опустившись под воду. Люди нашего времени не сразу обнаружили, что валузийские дубы продолжают расти, как и раньше. Эти деревья просто приспособились к новой жизни – стволы их стали такими огромными, что их даже можно сравнить с зиккуратами в Дамасте… а листья, листья по размерам часто превосходят шкуру молодого теленка!

Близнецы восхищенно переглянулись. Они прекрасно помнили небольшие волнистые дубовые листочки, устилавшие землю в лесах рядом с их родным городом.

– Лист валузийского дуба такой большой, что в него вполне можно завернуть поросенка. Поросенка, запеченного с маисом и пататами, – мечтательно добавил мудрец, невольно погладивший ладонью живот. – Только никому в голову не придет заворачивать поросенка в такой лист, ведь за один лист валузийского дуба можно получить тройной озз золота!

– Тройной озз! – изумленно прошептал Хундинг. – Но почему, осмелюсь спросить тебя, наставник?

– Вы видите, как лодки сборщиков торопятся к берегу? Они должны достигнуть суши, прежде чем наступит рассвет. Секрет в том, что дубовые листья, сорванные с ветвей, совершенно не переносят солнца. Сборщики валузийских дубов ныряют в море только ночью, иначе листья, попав на воздух, сразу расползаются на лоскуты. Представляете себе, дети мои, что значит нырять в ночные волны? Это значит – кидаться в неведомую темную пучину, где тебя в любое мгновение может схватить чудовище, проглотить голодная морская бестия. Зато потом, на берегу, из валузийских дубовых листьев выделывают особую ткань…

– Осмелюсь перебить, наставник, – но разве можно из листьев получить ткань? – не выдержал Хлодвиг.

– О, это не простая ткань! С ней не могут равняться даже лучшие кхитайские шелка. Листья подводных дубов даже не сшивают, а накладывают тонкими краями друг на друга, и они срастаются, точно живые, – после чего их длительное время натирают мякотью из живых устриц, пока не образуется легчайшая и прочнейшая ткань. Из нее потом шьются нижние рубахи для зингарских и аквилонских богачей. Стоит такая рубашка чрезвычайно дорого, целое состояние. В ней не жарко в летний зной, не зябко в сырой зимний вечер. Но самое главное, что ткань из листьев этих дубов придает мужчинам невероятные силы!

Астрис на несколько мгновений задумался, и близнецы терпеливо ждали, пока он мечтательно не продолжил, устремив взгляд вдаль:

– Эти рубашки дарят удивительные силы… Даже дряхлый старик, трясущимися руками опирающийся на трость, поносит только один день целебную рубаху, а к вечеру уже сможет порадовать цветущую пышногрудую девицу…

– Осмелюсь уточнить, наставник… Как именно трясущийся старичок может порадовать пышногрудую девицу? – невинно спросил Хлодвиг.

– Э-э-э, что ты спросил? – спохватился мудрый аквилонец. – Это все чепуха, болтают порой матросы всякое… А теперь быстро посмотрите на север!

Близнецы, повинуясь указанию учителя, развернулись лицами к корме барка.

– Взгляните на небосклон, – возвышенно сказал Астрис- Посмотрите на эту Звездную Степь… Замечают ли мои ученики самую яркую звезду, сияющую над Ванахеймом?

Братья послушно принялись отыскивать яркую звезду на бледнеющем небе, хотя золотистые лучи Ока Митры с каждым мгновением все явственнее выглядывали из-за вершин Рабирийских гор, громоздившихся вдали слева по борту «Шамара».

По правому борту появились пригородные поселения, да и сама Херрида уже отчетливо различалась впереди. Первые лучи утреннего солнца высвечивали основательные укрепления, тянувшиеся вдоль течения Громовой реки и до самой гавани, защищенной мощными морскими воротами-башнями.

– Херрида простирается вдоль Громовой почти на пять тысяч шагов, – пояснил Астрис. – Весь город окружен двойным поясом толстых стен. Сейчас вы, отроки, должны увидеть внешнюю линию, которая идет от устья реки и защищает город, как от грабителей, так и от наводнений. Ведь море во время бурного прилива может наполнить русло Громовой своими волнами и гнать их назад, в сторону Аквилонии.

Суда, спустившиеся по Громовой реке, выстроились в линию и направились к узкому входу в бухту, обнесенную мощными стенами. Хлодвиг и Хундинг жадно рассматривали укрепления, ясно говорившие о той опасности, с которой постоянно приходилось иметь дело жителям Херриды. То и дело между Зингарой и Аргосом вспыхивали войны, так что город, расположенный на расстоянии всего одного дня пути от Мессантии, главного порта аргосского флота, всегда принимал на себя первый удар, нанесенный Зингаре соседом с Восхода.

Братья уже отчетливо различали каждое звено охранной цепи из толстых звеньев, преграждавшей доступ в гавань Херриды. Цепь была растянута между двумя мрачными башнями-воротами, за ней следили не меньше сотни отборных морских гвардейцев, круглосуточно несущих свой пост.

На палубе «Шамара» появился хозяин барка, тучный аквилонец Лукейо, – ему принадлежали и все модные товары, заполнившие трюмы снизу доверху. Купец приветственно кивнул Астрису, рядом с которым стояли ученики, взглянул на приближающуюся Херриду и удовлетворенно потер пухлые ладони. Он явно уже мысленно подсчитывал то количество золота, которое рассчитывал получить от зингарских нобилем в обмен на свои великолепные товары…

Зингарцы и их жены-щеголихи ревностно следили за аквилонской модой и ни в чем не желали уступать своим северным соседям. А к счастью для купцов вроде этого Лукейо, в капризной и привередливой Тарантии мода менялась каждые несколько лун. Никто не мог объяснить, почему вдруг входили в моду ткани с орнаментом в виде морских волн, которые через некоторое время так же стремительно устаревали и почитались просто смешными. Дамы считали своим долгом немедленно их забыть, а приобретали длинные бархатные жилеты и носили несколько кружевных юбок, а потом так же внезапно жилеты шли на подстилки остроносым гончим, а из модных юбок шились нижние сорочки. Взамен появлялось всегда нечто такое, что просто необходимо было приобрести каждому уважающему себя благородному нобилю, как в Аквилонии, так и в любой цивилизованной стране, к которой, несомненно, по единодушному мнению ее обитателей, принадлежала и Зингара.

На этот раз Лукейо вез самые модные товары из Аквилонии. За время пути купец доверительно сообщил Астрису, что в трюмах стоят две огромные куклы – мужчина и женщина. Путешественнику, родившемуся на берегах Оссара, не стоило большого труда испросить разрешения взглянуть на этих разрумяненных деревянных истуканов, разряженных в полном соответствии с последними вкусами высшего света Аквилонии. Лукейо собирался выставить этих кукол в своей лавке в качестве образца для подражания. Глядя на деревянного кавалера и его даму, зингарцы должны были бы вблизи насладиться фасонами башмаков, самыми модными лентами и кружевами, бантами и поясами, – глядя на этакое великолепие, модницы Херриды должны были бы скупить все, даже опустошив до последней монеты кошельки своих мужей.

Следом за купцом на палубе барка появился кормчий Седэн, проведший «Шамар» по реке Ширке от самого Танасула до устьев Громовой, до волн Западного моря. С нижней палубы поднялись суровые охранники судна, воины в толстых кожаных жилетах. Барк с каждым мгновением приближался к конечной цели плавания по реке, и все с нетерпением ждали прихода в Херриду.

Огромная цепь между морскими башнями ослабла, звенья ее погрузились в море, чтобы вечером снова подняться из воды, преградив доступ в бухту.

«Шамар» осторожно вошел в узкий проход, образованный высокими мрачными стенами.

– Не хотел бы я находиться на борту неприятельского судна, прорвавшегося сюда сквозь цепь, – заметил Астрис братьям, показывая им на мрачные мощные стены, нависающие над барком. – В любой момент сверху может обрушиться ливень из стрел с зажженными наконечниками, горящая смола из котлов… А видите камни на самом верху?

Близнецы запрокинули головы так, что с затылков соскользнули капюшоны их походных туник, – только тогда они смогли рассмотреть исполинские валуны, замершие на самом верху стен.

– Ужасно вульгарно! – заметил Хундинг. – Эти безобразные камни портят вид, всю стройную линию здания…

– Никто и не думал о красоте, – вздохнул аквилонец. – Эти страшные глыбы поднимались туда не в качестве украшений. Достаточно выбить из-под каждого деревянный клин, толкнуть и… Как вы думаете, путешественники, что стало бы с нашим судном, если бы такой валун рухнул на него?

Мысленная картина падения такой глыбы на корабль исторгла из уст близнецов дружный горестный вздох.


* * *

Корабли довольно долго продвигались по ущелью, образованному огромными толстыми стенами, – иногда приходилось пропускать выходящие из защищенной гавани суда. Наконец близнецы увидели раскинувшуюся на склоне пологого холма Херриду, уже освещенную Оком Митры, которое почти наполовину вознеслось за это время над Рабирийскими горами.

В просторной гавани теснилось множество судов. Мачты колыхались в утренней дымке стволами причудливого леса, словно выраставшего прямо из воды, – после рассказа наставника о валузийских дубах и такое казалось братьям вполне возможным.

Снизу, из бухты, открывался удивительно красивый вид на просыпающийся город. Взгляд выхватывал узкие башни, высившиеся среди множества остроконечных крыш, крытых терракотовой черепицей.

– Взгляните, сколько шпилей! – чувственно произнес Астрис- Херрида знаменита своими храмами, ведь в Зингаре почитают Митру всем сердцем: страстно, исступленно, а не прохладно, как в наших с вами гордых странах. Или вы не согласны со мной?

Юноши не успели ничего возразить, потому что нос «Шамара» под крики матросов тупо уткнулся в потемневший помост пирса. С борта полетели канаты, и через несколько мгновений судно было пришвартовано, и на берег был переброшен деревянный трап.

Долгие сборы не требовались. Два вместительных походных кожаных мешка да посох Астриса – вот и вся поклажа, которую нужно было забрать из каюты, служившей путникам домом все время путешествия вниз по Громовой реке.

Хлодвиг и Хундинг не сразу смогли прийти в себя после того, как ступили на зингарскую землю. Несмотря на раннее время, вокруг гавани уже бурлила жизнь. У братьев возникло такое ощущение, что шум и гвалт поднимаются в Херриде, стоит только первым лучам солнца коснуться мостовых.

Братья ошеломленно озирались и глазели в разные стороны, в то время как их наставник уверенно шагал, рассекая пеструю разноязыкую толпу, кишевшую на набережной и на торговой площади. Тяжелый посох Астриса играючи взмывал в его руке и с металлическим стуком равномерно падал на гранитные плиты.

День только начинался, но на торговой площади уже все бурлило. Прилавки ломились от множества товаров, вокруг которых кружили купцы из самых далеких уголков Гирканского материка.

Близнецы ошеломленно осматривались по сторонам, порой даже теряя наставника из вида. По различным костюмам и головным уборам они пытались определить страны, из которых прибыл в Зингару этот торговый люд.

– Смотри, смотри! – возбужденно шептал Хлодвиг. – Видишь эти маленькие круглые шапочки с кисточками?..

– Вижу! – откликался его брат. – Это туранцы! А справа стоят трое в тюрбанах с жемчужинами, голову даю на отсечение, что они из Вендии!

Не успел Хундинг рассмотреть, как следует, костюмы вендийских купцов, как получил толчок локтем в бок:

– Не прозевай! Кхитайцы, самые настоящие кхитайцы!

Близнецы даже остановились, чтобы получше рассмотреть низкорослых щуплых мужчин, желтоватые лица которых были защищены от утреннего солнца соломенными округлыми шляпами, – и тут же на них налетел пухлый шемит в белоснежной длинной рубахе, расшитой загадочными красными знаками и фигурами. Шемит куда-то торопился и от неожиданности выронил сумку.

– Эй, бездельники! – гортанно крикнул он. – Нельзя ли поосторожнее!

Со всех сторон раздавался шум. Портовые смотрители громко командовали, купцы приветствовали друг друга, носильщики бегали со своими скрипучими деревянными тележками.

Братья, вынужденные извиниться перед шемитом, внезапно обнаружили, что потеряли Астриса из вида. Казалось, только что они видели перед собой его спину, но сейчас пестрая толпа, как волны моря, поглотила их наставника. Близнецы ринулись вперед, удобнее подбросив кожаные мешки за спинами, и снова столкнулись с прохожим, на этот раз – со смуглым мужчиной огромного роста.

Хундинг первым врезался в проходящего по площади гиганта, и у него возникло ощущение, что он с разбега наскочил на ствол толстого дуба, из тех, что в достатке росли в их родной Немедии, – настолько крепким оказался высокий молодой мужчина. Следом за братом и Хлодвиг ткнулся головой в спину незнакомца и тоже в первое мгновение подумал, что боднул лбом каменную стену.

– Кром! Вы что, хотите с ног меня свалить? – усмехнулся тот, глядя сверху на ошеломленных близнецов. – Не успел я приплыть в Зингару, как на меня уже нападают…

Незнакомец стоял против солнца, и его фигура отбрасывала такую огромную тень на гранитные плиты, что в ней оказались не только Хлодвиг с Хундингом, но и еще пара прохожих. Братья переглянулись и обменялись немыми вопросами, потому что ни один не мог определить, из какой страны прибыл этот гигант.

То, что он не мог быть местным жителем, становилось понятно с первого же мгновения, – длинные густые черные волосы незнакомца не были защищены от солнца никаким головным убором; хотя загорелое обветренное лицо говорило о том, что он приехал не из северных земель, в то же время его черты свидетельствовали о том, что это не уроженец Востока. Наставник Астрис, недавно вернувшийся из Пешкаури, показывал близнецам свои зарисовки костюмов афгулистанцев, и братья могли бы поклясться, что расшитый короткий жилет на этом гиганте носят именно в тех краях, но вряд ли эти голубые глаза могли быть глазами афгула…

Вот если бы его голову обтягивал красный платок, схваченный узлом на затылке, а в ухе покачивалась бы круглая серьга, близнецы в один голос воскликнули бы, что видят перед собой одного из морских разбойников, наводящих ужас на всех купцов Западного моря.

Гигант хмыкнул и двинулся вперед, уверенно рассекая пеструю гомонящую толпу. Следом за ним направились и близнецы, по-прежнему не обнаружившие своего наставника, – нашли они его только у выхода с торговой площади. Астрис стоял опершись обеими руками о посох и внимательно разглядывал запруженные народом улицы.

– Наставник, прости нас… – виновато обратился к нему Хлодвиг.

– Прости нас, наставник… – подхватил его брат, выглянувший из-за плеча. – Мы вели себя неразумно! Мы потеряли тебя…

Астрис лукаво посмотрел на своих питомцев, боявшихся поднять глаза, и наставительно заметил:

– Прелесть каждой потери порой в том, что за ней следует находка. Вы потеряли меня, зато теперь нашли – и это теперь навсегда останется в вашей памяти, на ее широких полях. Двинемся же теперь вперед. Нас уже, наверное, ждет Томезиус, мой большой друг.

Путники свернули на узкую улочку и направились к монастырю Небесного Льва, настоятелем которого и был давний знакомый Астриса Оссарского. По дороге аквилонец, прекрасно знавший Херриду, рассказывал питомцам о том, что она состоит, как бы из нескольких городов. На этом месте много эонов лет назад уже существовал роскошный валузийский полис, с причудливыми роскошными дворцами, широкими площадями и высокими башнями. Великая Катастрофа погрузила жизнь в небытие, и только пыль металась многие зоны лет по руинам мертвого города. Только потом образовалась Зингара, и ее жители должны были основать здесь город, чтобы защищать свои границы от воинственных аргоссцев и черных корсаров, промышлявших грабежом торговых судов, спускавшихся к морю по Громовой реке.

Как объяснял ученикам Астрис, Херрида делилась на Нижний город и Верхний, защищенный внутренним кольцом укреплений. В Верхнем городе, конечно же, располагались замки и дворцы зингарских нобилей, здесь жили советники и крупные торговые магнаты. А внизу обосновался народ повеселее, но попроще – ремесленники, рыбаки, мелкие купцы. А за границей внешних стен селились те, кто не боялся ничего потерять, – нищие, воровавшие масло из уличных светильников для еды, да чернокожие беглые невольники, сумевшие улизнуть, прежде чем их продали бы на Рабском рынке для работ на зингарских плантациях. Здесь жил своей жизнью как бы еще один город, жилища в котором зачастую вырастали внутри барков и галер, доживавших на берегу свой век. Самой распространенной пищей здесь была барда, нечто вроде кочанной капусты, в изобилии произраставшей на морском дне вдоль побережья. Барда росла даже на мелководье, так что собирать ее могли и дети, не умевшие плавать. Вареная на костре барда, политая маслом из фонарей с улиц и площадей, да морские ракушки, выброшенные приливом на берег, – вот и вся еда, о которой могли мечтать жители гниющих галер.

Обо всем этом поведал братьям Астрис, пока они шагали по старинным узким улицам Херриды. Часто на пути им приходилось пересекать площади, и тогда восхищенным взорам юношей открывались величественные храмы. Святилищ в Херриде было множество, еще с моря близнецы заметили обилие взметнувшихся над городом куполов храмов Иштар, невольно напоминавших молодым путешественникам огромные женские груди, рубчатые обелиски святилищ Исиды и, конечно же, выкрашенные охрой шпили храмов Митры, число которых, скорее всего, не уступало числу мачт, легко колыхавшихся на волнах у причалов херридской гавани. Наставник обратил внимание учеников еще в бухте, когда они смотрели на город снизу вверх, задрав головы:

– Смотрите, ученики мои, такое впечатление, словно не существует разницы между городом и гаванью. Здесь мачты, а в Херриде шпили…

Уже на городских площадях Хлодвиг и Хундинг смогли вблизи рассмотреть дивные храмы, вытянутые в длину и действительно напоминавшие морские суда, даже шпили их располагались в центре крыш, словно мачты без парусов.

– Каждый раз, глядя на зингарские святилища, я думаю, что Храм Митры и в самом деле является тем ковчегом, что способен перевезти нас от одного берега жизни к другому, – проникновенно заметил Астрис, откидывая назад седую голову. – Только на палубе такого судна можно не бояться ревущих валов Зла. Ведь в бушующих волнах мне всегда видятся изгибы чешуйчатых колец мерзкого Сета… Нужно каждое мгновение остерегаться его ловушек, никто на свете не может чувствовать себя спокойно, пока по земле ходят его слуги, Рабы Вечной Тьмы.

Шли они довольно долго. Коварная дорога то вела как будто к Храмовому Холму, но потом, точно издеваясь, сворачивала куда-то вбок и, не удаляясь от храмов, все же к ним и не приближалась. Солнце уже нещадно припекало, близнецы изнывали от зноя и жажды, но никто и словом не обмолвился о своей усталости, потому что Астрис словно не замечал духоты, бодро вышагивая по мостовым, набросив на голову войлочный капюшон походной туники.

– Скоро вы увидите нашего старого друга, – жизнерадостно сказал он, указывая на высокий шпиль, выкрашенный яркой охрой. – Когда-то мы с вашим покойным отцом, да пребудет в мире его мудрый дух, короновали неуемного Томезиуса! Мы признали этого могучего Льва царем нумерологии, вождем философии, верховным командующим всех древних и ныне существующих языков, на каких только изъясняются народы! Трепещите, неофиты, скоро вы предстанете перед его мудрыми очами и почувствуете себя мокрыми мышатами, которых рассматривает величавый Лев, подняв за хвостики из лужицы…

Наконец путники миновали узкую улочку и оказались на углу прямоугольной площади, противоположная сторона которой образовывалась оградой Храма Небесного Льва. Одновременно из уст близнецов вырвались вздохи облегчения, но тут же они насторожились, взглянув на учителя. С губ Астриса неожиданно сползла радостная улыбка, и на лице его появилось озабоченное выражение. Он даже невольно остановился на краю площади, и в то же мгновение с обеих сторон рядом с ним застыли Хлодвиг и Хундинг.

– Ничего не понимаю… – тихо промолвил аквилонец. – Врата храма закрыты и завешены белым пологом…

Близнецы устремили взгляды вслед за учителем и увидели, что на самом верху створок ворот белеет какая-то ткань. Они напряженно молчали, не осмеливаясь ни о чем спросить, потому что ясно видели, какое тяжелое впечатление произвела на Астриса эта деталь.

– Белый цвет всегда был в Зингаре цветом горя, – тяжело вздохнув, объяснил он. – Его вывешивают над вратами в дни траура. Томезиус, этот лохматый неуемный старик, всегда очень переживает утрату близких. Как жаль, что мы прибыли в день его печали! Но что поделать, не отплывать же нам обратно в Аквилонию…

Сопровождаемый учениками, аквилонец под палящим солнцем не спеша пересек безлюдную площадь, и они оказались перед высокими воротами.

Астрис три раза звучно ударил в дверь металлическим кольцом, висевшим под горлом металлической львиной морды, красовавшейся в центре каждой из двух створок. Не успели близнецы вдохнуть и выдохнуть воздух из груди, как под бровями львиной морды отодвинулась в сторону узкая пластинка и в образовавшемся просвете с внутренней стороны возник чей-то настороженный глаз.

– Мое имя Астрис Оссарский! – с достоинством объявил аквилонец. – Вместе со своими учениками я прибыл в славную Херриду по приглашению достопочтенного Томезиуса, да пошлет Всемогущий Митра ему дней здравых, а не хворых!

Громыхнул запор, и створка ворот подалась, но очень немного, так что образовалась лишь узкая щель, в которую еще нужно было протиснуться.

– Хороший прием, – пробурчал Астрис, проталкивая свое тело в тесный проем. – Сейчас я выскажу все этому лохматому умнику, сейчас я примусь трепать его нечесаную гриву…

Близнецы, проникшие внутрь за учителем гораздо проворнее, обнаружили, что изучавший их сквозь львиную морду взгляд принадлежал молодой жрице, из-под белой повязки которой на плечи падали густые рыжие локоны. Хлодвиг встретился с ней глазами и почему-то почувствовал, как сердце в груди дрогнуло и качнулось куда-то в сторону, настолько прекрасной показалась ему эта юная служительница Митры.

– Адальджиза, добрая моя девочка, мы приветствуем тебя, – сказал аквилонец. – Мы видим, что у вас случилось горе. Представляю, как переживает месьор Томезиус, да пошлет ему Податель Жизни здоровья и побольше толстых фолиантов…

– Ах, вы опоздали! – со слезами отозвалась рыжеволосая жрица. – Митра уже никогда не пошлет здоровья доброму месьору Томезиусу! Два дня назад страшная смерть настигла нашего любимого друга…


* * *

Разваливающиеся на ходу калиги не давали Конану покоя. Всем были хороши в свое время эти мягкие сапоги – в горах Химелии их мягкие подошвы не скользили даже на самых отвесных кручах, а в забарских тиковых лесах делали походку бесшумной, как у барса. Но здесь, на зингарских площадях и улицах, мощенных неровными булыжниками, они не доставляли особой радости при ходьбе, да и выглядели, надо признаться, отвратительно.

Будущий капитан не должен выглядеть жеманным щеголем, кто спорит. Дело молодых зингарских нобилей холить свои тоненькие усики, подпиливать и полировать ногти да с жадностью следить за последней аквилонской модой. Какое до всего этого дело моряку?

Но будущий предводитель морского вольного братства должен выглядеть достойно. Никто, понятно, не хихикнет за его спиной по поводу драной обуви, – какой бы ветер ни свистел в головах пиратов, кулаки варвара не позволили бы им брякнуть что-нибудь обидное.

Но ему предстояло встречаться с зингарскими чиновниками, с советниками, выдающими каперские патенты. А знатные вельможи, хитрые змеи, всегда уделяли большое внимание одежде, Конан это прекрасно понимал. Придешь в приемную к советнику – тут тебе и полированное дерево, и роскошные драпировки, золотые подсвечники и фарфоровые кхитайские вазы до потолка. На полах везде ковры из Иранистана… Да на такой ковер еще могут и не пустить в запыленных рваных калигах…

Невольно взгляд киммерийца остановился на деревянном сапоге, болтавшемся над вросшей в землю дверью, обитой снаружи толстой кожей. В нерешительности он остановился перед этой вывеской, задумавшись на несколько мгновений, и сразу почти перегородил людской поток на узкой полутемной улице. Спешащие по своим делам горожане оказались перед необходимостью огибать исполина-чужеземца – никто не осмеливался попросить его посторониться.

Хозяин, видимо, заметил в окно небольшое столпотворение перед своей лавкой, потому что, обитая кожей, дверь широко распахнулась и на пороге возник худощавый зингарец в фартуке.

– Прошу вас, почтенный месьор, входите! – темпераментно закричал он, приветственно раскинув руки. – В моей лавке вы найдете лучшую обувь на побережье! Клянусь Светлыми Лучами Митры, Подателя Жизни, Пастыря Рассвета, Охранника Заката, в лавке Хромого Риэго почтенный месьор найдет все, что только пожелает его душа!

Конан, вообще-то, и не собирался ничего находить. Взгляд его просто упал на деревянный сапог, висящий над дверью. В Херриде можно было увидеть сотни таких эмблем – над тавернами висели днища бочек, а то и целые бочонки, над харчевнями красовались деревянные морды свиней, а над рыбными лавками, понятно, выпиленные из досок рыбины.

По всей видимости, покупатели не баловали вниманием Хромого Риэго, поэтому зингарец почти вцепился в руку варвара, приглашая его зайти внутрь.

– О, все Святители-Покровители-Хранители-Податели-Возжигатели… – тараторил безумолку хозяин. – О, клянусь кончиками волос Светлоокой Иштар, у меня вы отыщете все, что только захотите!

– Ладно, молчи! – рявкнул Конан. – Нергал с тобой, морская трещотка, показывай, что там у тебя…

Он двинулся вперед и низко наклонил голову, чтобы не врезаться лицом в дубовую притолоку. Какие гномы строили эти дома…

На узкой улочке людской поток сразу пришел в нормальное состояние, как и раньше, понеслись в обе стороны по своим делам шумные зингарцы.

Хозяин лавки, заметно припадая на левую ногу, отошел к узкой длинной скамье, на которой красовались сапоги и башмаки самых разнообразных форм и размеров. Очутившись внутри, киммериец невольно поморщился от резкого дубильного запаха.

– Конечно, почтенный месьор носит прекрасную обувь, кто спорит, – не прекращал трещать Риэго. – Но и прекрасную обувь иногда приходится менять. Поэтому уважаемый месьор совершенно правильно поступил, что пришел именно ко мне, именно к лавке Хромого Риэго. Только здесь лучшая обувь на всем побережье от Кордавы до Мессантии, от Мессантии до Асгалуна, от Асгалуна…

– Закрой рот, Риэго Стоптанный Каблук! – оборвал варвар его болтовню, свободно изливающуюся и могущую продолжаться, судя по всему, бесконечно. – Я еще не решил, что мне нужно…

– Так, может, почтенного месьора интересуют перчатки? У меня имеется несколько отличных пар из тончайшего кордавского шевро. А пояса! Какие здесь вы увидите пояса и перевязи! Почтенный месьор…

Риэго осекся, потому что возле его носа возник солидных размеров башмак. Конан легонько ткнул его каблуком в губы и, грозно насупив брови, предупредил:

– Если ты не захлопнешь свой клюв, отродье крикливой чайки, то тебе придется сожрать башмак собственного изготовления, вместе с каблуком и гвоздями. Причем я не дам тебе запить это лакомство ни каплей вина… Понятно?

Смысл обещания дошел до хозяина мгновенно. Он только взглянул снизу в глаза киммерийцу, судорожно сглотнул и кивнул в знак согласия.

– Мне нужны сапоги, – сообщил варвар, задумчиво похлопывая башмаком по своей ладони. – Хорошие правильные сапоги, которые может носить уважающий себя капитан каперского корабля. Есть у тебя такие?

– Э-э-э, почтенный месьор, понимаете ли, – осторожно заметил Риэго, не выпуская из вида башмак в руке Конана. – Наметанным глазом я вижу, что у вас огромная ступня…

Киммериец опустил взгляд и посмотрел на свои ноги. Что значит огромная ступня? Нога как нога. Как и он сам…

– Длина вашей ступни, почтенный месьор, осмелюсь заметить, почти достигает локтя. Сожалею, но в моей лавке не найдется ничего, что подходило бы почтенному месьору по размерам.

– Чтоб ты провалился к Нергалу в задницу, – с отвращением сплюнул варвар. – Тебе только башмаки там чистить языком своим, рыбья требуха! «Лучшая обувь, лучшая обувь!»

Он бросил в угол башмак и уже развернулся, чтобы уйти, как Риэго снова заголосил:

– Клянусь Ресницами Митры, почтенный месьор, я смогу скроить для вас самые красивые, самые правильные сапоги капитана каперского корабля, лучше которых не сыщешь на всем побережье от Кордавы до Херриды, от Херриды до…

– Открой-ка пошире свою пасть, – рявкнул Конан, молниеносно схвативший со скамьи башмак с модным в Зингаре длинным носком, загибающимся кверху в виде птичьего клюва. – Разевай челюсти пошире, крысиный хвост, сейчас тебе придется сожрать это!

– Нет, прошу вас, уважаемый месьор капитан! – взмолился зингарец. – Выслушайте меня! Сейчас я сниму с вашей ноги мерку… это будет очень быстро – вы только сядете в кресло, поднимете ногу, и мерка уже окажется у меня… и очень скоро вы выйдете из двери в самых роскошных сапогах, каких не было еще на всем побережье!

На мгновение киммериец нахмурился, рассуждая – впихнуть все-таки в глотку шельмеца каблук или позволить ему снять мерку. Потом бросил на скамью модный башмак и махнул рукой. Оставалось только сесть в кресло.

– Действуй, мерзавец, – вздохнул он, поднимая ноги, обутые в разваливающиеся афгульские калиги. – Сам Сет с тобой не справился бы…

– Что вы, что вы, месьор капитан! – испуганно взвился боязливый зингарец, делая рукой защитные пассы. – Разве можно в честном доме упоминать это страшное имя! Особенно когда гнусное чудище бродит по ночным улицам Херриды…

Понимая, что заказчик уже не уйдет, Риэго снова дал волю своей болтливости. Стаскивая с ног Конана порванные пыльные сапоги и снимая с его ступней мерку, он без умолку молол языком:

– Как думает почтенный месьор капитан: скоро ли добрая Херрида избавится от Ночного Губителя? Долго ли еще мерзкий душегуб будет мучить честных жителей жестокими убийствами?.. Ну и нога у могучего месьора!.. Светлое Око Митры должно рассечь уже сплошной мрак и прекратить убийства… В лавке Риэго еще никогда не шились сапоги такого огромного размера!.. Клянусь Дарами Пухлых Грудей Иштар, теперь ночью даже стражники боятся выходить на улицы… Ну и подошва выйдет у этих сапог!

– О, Кром… – не выдержал варвар и выдернул левую ногу из ловких рук зингарца. – Твой язык вертится, как хвост у старой ослиной задницы, а толку никакого. Что ты несешь, морская пена? Я ничего не мог разобрать, о каком еще губителе ты мелешь?

Зингарец от легкого толчка опрокинулся назад, не выпуская, однако, из рук деревянную мерку. Тут же он приподнялся и вытаращил на Конана изумленные блестящие глаза.

– Уважаемый месьор не знает, что творится в Херриде? – удивленно пролепетал сапожник.

– Плевать я на это хотел, – хладнокровно заметил киммериец. – Сегодня я приплыл сюда, а через пару-тройку дней, надеюсь, уже забуду о твоем вонючем городишке. Есть на свете места и получше…

Варвар и в самом деле не рассчитывал долго задерживаться здесь. Конечным пунктом его маршрута все-таки оставалась Кордава. Именно в столице можно было надеяться получить приличное каперское судно, да и с самим патентом капера там не должно возникнуть существенных трудностей. Кое-кто там, понятно, еще и держал на него зло, – у многих в Зингаре имя Амра вызывало зубовный скрежет. Но все решают, в конечно счете, деньги, золотые кордавские золотые с солнечным диском Митры. А их Конан мог добыть порядочно, к тому же ему бы не понадобилось слишком много времени, чтобы в казну полилась золотая струя, половина той реки, которую он в будущем собирался повернуть в сторону своего кармана.

А насчет того, что Херрида – вонючий городишко… Так тут не особенно он и преувеличивал. За свою жизнь Конан видел города сказочной красоты, удивительные, непохожие друг на друга полисы. Разве можно забыть, как сверкают в лунном свете золотые купола бесчисленных храмов в Аренджуне? Как сотня высоченных зиккуратов поддерживает расплавленное небо над Дамастом? Разве можно с чем-то сравнить роскошь дворцов Султанапура, этой восточной красавицы, у стройных ножек которой распростерлось прирученным диким медведем бескрайнее море Вилайет? Да что там говорить с каким-то колченогим зингарским сапожником, проторчавшим всю жизнь в лавке среди стелек и каблуков… Конечно, он станет клясться каждым волоском в бороде Митры, что краше его родной Херриды нет города на всем побережье от Кордавы до…

– Ужасные убийства сотрясают Херриду, – обиженно взвился хромой. – Через каждые три дня новая смерть!

– Ну и что? – равнодушно пожал плечами киммериец.

Сколько он себя помнил, вокруг постоянно ходила смерть. Даже во сне варвар не мог никогда расслабиться, и сон его всегда был чуток, так что никто не смог бы спокойно приблизиться к изголовью его кровати, как бы крепко Конан ни спал. Детский лепет… каждые три дня – новое убийство. Да ему столько пришлось повидать на своем веку убитых, что из них можно было бы составить целую армию. Киммериец даже невольно усмехнулся при мысли о такой армии, хотя улыбка вышла достаточно зловещей, ведь он подумал, что такая армия была бы самой страшной на свете. Воображение помимо его воли нарисовало картину наступления безмолвного войска: залитые кровью бойцы с зияющими глазницами разрубленных черепов… лучники с отрубленными головами… конники, прошитые насквозь десятками стрел, но продолжающие управлять тяжелым бегом своих скакунов, защищенных мощными доспехами… Перед атакой такой армии в ужасе отступили бы самые доблестные защитники.

– Через каждые три дня в Херриде происходит новое убийство, – продолжал сапожник. – И самое страшное, что каждой жертве Губитель вырезает сердце, а потом ставит на лицо несчастного огромное клеймо!

– Да, это противно, – поморщился варвар, – Кром, бог моей родины, велит нам вырезать печень своему врагу. Но ведь это происходит во время схватки, когда воины дерутся друг с другом и все находятся в равных условиях. Ты согласен, хромой? Воин не станет убивать по ночам безоружных!

– Конечно, – поспешил согласиться сапожник, никогда не державший в руках оружия, кроме, разве что, широкого ножа для кожи.

– Ну что, трещотка, снял ты, наконец, мерку? – недовольно спросил Конан, которому надоело торчать в вонючей мастерской.

Он поднялся с кресла и понял, что вряд ли сможет еще раз надеть свои любимые калиги. После того как этот херридский болтун небрежно стащил их с ног киммерийца, его ветхая обувка совсем развалилась. Не шлепать же ему по зингарским мостовым босыми ногами!

– К завтрашнему вечеру почтенный месьор капитан сможет надеть новые сапоги, – сладко улыбаясь, сообщил Риэго. – Это будут лучшие сапоги, клянусь Дыханием Митры, и…

– Что ты несешь, мерзавец? – взревел киммериец. – Да я вырежу тебе не только сердце, но и заставлю сожрать собственные кишки вместе со всей требухой! Клянусь Взглядом Крома, я поставлю такое клеймо на твою воровскую морду, что тебя не узнает сам Нергал, когда встретит на краю своей помойной ямы! Сапоги мне нужны немедленно!

Но, как бы велик ни был его гнев, варвар понимал, что чудеса встречаются на этом свете редко, тем более в сапожной лавке. Хромой зингарец меньше всего походил на чародея вроде Витариуса, – тот, наверное, смог бы с помощью заклинаний быстро создать необходимые сапоги, – а Риэго умеет действовать только иглой да молотком.

Сапожник кричал и клялся всеми мыслимыми клятвами, что не сможет быстрее обещанного выполнить работу, а Конан громогласно обещал содрать с него кожу и сделать из нее подметки в следующей мастерской. В конце концов, стало ясно, что раньше вечера этого дня сапог ему было не видать.

Скрепя сердце, киммериец согласился и все-таки стал натягивать рваные калиги, хотя они с каждым мгновением все меньше и меньше напоминали обувь.

– Но мы еще не поговорили о цене, – промурлыкал хитрый Риэго. – Мы еще не выяснили, из какой кожи мне шить сапоги почтенному месьору капитану…

– Из какой кожи? – хмыкнул Конан. – Да разве это не все равно?

– Нет, конечно! В лавке Риэго шьются сапоги из кожи рабирийских козлов – для стражников, из кожи пуантенских ягнят – для нежных дам, из кожи ванахеймских оленей – для моряков. Но почтенному месьору я могу предложить самую лучшую кожу, которая вообще существует на свете, клянусь Дарами Митры и всеми…

– Ты опять захотел попробовать на вкус свой башмак? – зловеще поинтересовался киммериец. – Говори коротко, мошенник!

– Хорошо! Скажу прямо: лучшей кожей для сапог почтенного месьора будет кожа гликона. Ничего более подходящего нет, – понизил голос сапожник.

Варвар озадаченно почесал затылок.

Он, конечно, слышал о существовании гликонов, огромных змей, живущих в мутных водах Черной и Громовой рек, но никогда не видел этих жутких тварей, способных утащить с деревянных мостков зазевавшуюся селянку, стиравшую белье у реки, или даже опрокинуть лодку рыбаков. Гликоны подстерегали людей и около купален, близ речных причалов и безобидных заливчиков. Никому не удавалось вернуться из их подводных нор, и поэтому жрецы Митры из зингарских храмов прокляли гликонов: было строжайше запрещено использовать их кожу и есть мясо (весьма вкусное), потому что змеи-людоеды считались прямым порождением Сета, Змея Вечной Ночи.

– Это, конечно, не совсем законно, – заговорщицким тоном объяснил Риэго. – Королевским приказом запрещено даже прикасаться к шкуре гликона, если удастся поймать змею, ее следует немедленно сжечь. Но вдоль рек никто не слушает приказа… из гликонового мяса получается дивное жаркое… одним змеиным яйцом можно накормить целую крестьянскую семью… но, главное, кожа гликона носится вечно! Она очень мягкая и приятная на ощупь, но прочнее ее ничего не создано на этом свете… Месьор капитан будет носить сапоги до самой старости и передаст их в наследство своим внукам, а они будут как новые!

– Ты опять завертел языком, бездельник!

– Нет, нет, уверяю тебя, благородный месьор! Я сразу подумал об этой коже, как только увидел почтенного месьора. Не каждому ведь в Херриде можно предложить запрещенные вещи, а почтенный месьор капитан упомянул, что скоро уплывет от нас…

Сапожник проковылял к окну и осторожно выглянул, убедившись, что с улицы никто не заглядывает в его лавку. Потом запер дверь и вернулся к объемистому деревянному сундуку. Нырнув туда так глубоко, что в какой-то момент его ноги даже оторвались от пола, Риэго извлек свернутый рулон.

– Вот она… – благоговейно прошептал он, смахивая пыль с лица, красного от прилившей крови. – Самое лучшее, клянусь Дарами… э-э-э, простите меня, почтенный месьор!

В глазах Конана, без предупреждений схватившего со скамьи ботинок, блистала такая решительность, что болтливый сапожник счел за лучшее умолкнуть, не дожидаясь дополнительных угроз.

– Хорошо, шей из этой кожи или из шкуры самого Сета, но только делай это побыстрее, мерзавец! А не то я нарежу твою задницу себе на подметки!

– Почтенный месьор может не волноваться! Все будет очень быстро. И подошва выйдет самая крепкая – я сделаю ее в пять слоев кожи и прошью крепкими гвоздиками по краю всей ступни. А не хочет ли почтенный месьор, чтобы я изобразил на подошве рисунок его герба?

– Чего это ты еще мелешь?

– Это сейчас очень модно! Нобили просят, чтобы гвоздями на подошвах обуви выбивались их гербы. Почтенный месьор имеет собственную эмблему?

– Мой меч – мой герб, – ухмыльнулся киммериец.

– Прекрасно! Вот меч я и могу изобразить на твоих подошвах. Десять гвоздиков вдоль это будет лезвие с рукояткой, а три гвоздика поперек, это, стало быть, защитная гарда…

И Риэго выложил шляпками гвоздей на скамье абрис меча.

– Это и будет твоим гербом, почтенный месьор! – угодливо захихикал он. – А уж как я буду стараться! Очень, очень… особенно когда вы заплатите мне шесть кордавских золотых.

Конан прекрасно понимал, что сапожник просит за сапоги немыслимую цену, но в таких случаях он вел себя беспомощно как ребенок. Что поделаешь – когда Кром одаряет своих детей искусством воевать, он не наделяет их искусством торговаться.

– Сколько это будет на вес? – скривился варвар, заглядывая в свой мешочек с золотом. – Я здесь недавно и еще не успел обменять монеты.

Лицо Риэго вытянулось. Сапожник испуганно посмотрел на кожаный кошель гостя и попросил:

– Пусть почтенный месьор обменяет свое золото на зингарские монеты… Совсем недалеко есть лавка менялы. Ее легко найти: перед дверями висит эмблема весов, две такие чаши… Меняла взвесит золото, тогда Риэго сможет спокойно начать работу.

– Где эти твои весы? – хмуро спросил Конан. – Чтоб Кром сожрал твою печень…


* * *

Кладбище Четырех Фонтанов примыкало к задней стене Храма Небесного Льва. Здесь находились фамильные склепы знатных зингарских родов – даже живущие в глубине страны нобили привозили усопших сюда, потому что традиция предписывала хоронить их недалеко от моря.

В центре кладбища возвышалась усыпальница семьи Фредегара, герцога Херридского, на протяжении многих лет властвовавшего в приморском городе. Здесь были захоронены его благородные предки, всегда властвовавшие в Херриде.

День и ночь печальная влага струилась в четырех фонтанах, окаймлявших их огромную усыпальницу, по черному мрамору, добывавшемуся в каменоломнях герцога в отрогах Рабирийских гор. Место каменоломен было известно лишь немногим, потому что использовать черный рабирийский мрамор имели право лишь принадлежавшие к династии Фредегара. Каждый, осмелившийся в Херриде заказать себе хотя бы небольшую вазу из священного камня, приговаривался к немедленной казни, а его имущество переходило в собственность городской казны, то есть казны Фредегара. Такова была воля светлейшего герцога, такова была воля Митры, Хранителя Священного Дома.

Вокруг герцогского склепа, черного периптера с каннелированными колоннами, располагались усыпальницы из полированного рабирийского обсидиана и несокрушимого барахского базальта, из морского гранита и белого речного бушонга. Здесь можно было увидеть все богатство зингарских и аквилонских пород камней, кроме черного рабирийского мрамора, потому что много лет назад придворный астролог герцога Фредегара вычислил, что черный мрамор является незыблемой основой герцогской династии, но он же может и привести ее к гибели. Никто из знатных зингарских нобилей не возмущался этим законом публично: слишком сильны всегда были находящиеся у власти члены династии Фредегара, родственники королевской фамилии. Хотя многие охотно использовали бы черный мрамор для семейных усыпальниц, потому, что священные манускрипты предписывали хоронить усопших в склепах именно из черного камня, а не было в ближайших пределах других пород, кроме рабирийского мрамора.


* * *

Астрис довольно долго водил близнецов по Кладбищу Четырех Фонтанов и рассказывал им о священном значении этой породы камня. Вечером здесь должны были захоронить его дорогого друга, месьора Томезиуса, поэтому аквилонец находился в скорбном состоянии духа и в сопровождении учеников гулял по кладбищу, печально сложив руки на груди.

– Сегодня вы увидите зингарский похоронный обряд… – печально сказал он, остановившись напротив очередного памятника. – Зингарцы считают, что смерть не означает полный разрыв с миром, а умерший погружается в особый сон, от которого может потом очнуться и снова вернуться к жизни…

Аквилонский мыслитель болезненно поморщился и задумчиво спросил себя:

– Но как сможет очнуться несчастный Томезиус, если у него вырезано сердце?

Близнецы услышали тихий голос наставника и почти одновременно содрогнулись от воспоминания об его убитом друге.

Утром, когда рыжеволосая Адальджиза открыла им ворота с львиной мордой и сообщила страшную весть, Астрис от изумления выронил из рук посох. Но он просто почернел лицом, когда узнал ужасные подробности смерти своего друга: благородное сердце было вырвано из груди Томезиуса, а на искаженном от боли лице стояло непонятное клеймо, напоминающее след огромной птичьей лапы.

Все обитатели храма дрожали от страха, потому что Томезиус стал очередной жертвой Ночного Губителя, оставлявшего каждый раз на их лицах жуткое клеймо.

– Славного настоятеля похоронят в согласии с зингарскими обрядами, – со слезами в голосе вздохнул Астрис и печально повернулся к близнецам: – Сколько самых разных обрядов я видел за время своих странствий. Об этом можно написать целый манускрипт, да только мне не очень хочется к нему подступаться… Почти в каждой стране хоронят по-разному… Кочевники-шанки, живущие в туранских пустынях, просто оставляют мертвецов на песке – ветер за несколько дней смешивает их тела с песком и соединяет с родной пустыней, из которой они и вышли… У ирани-станцев есть особые «башни молчания», они не могут осквернить земли трупами, поэтому затаскивают их высоко на крыши башен, пока дожди, солнце и стервятники не сделают свое дело… у северных варваров есть обычай насыпать курганы над погибшими. Есть там даже бог Кром, Владыка Могильных Курганов… Стигийские жрецы владеют жутким искусством: они могут превратить тело умершего в черную мумию…

Хлодвиг и Хундинг боязливо оглядывались по сторонам. Им совсем не нравилось гулять по кладбищу, да еще слушать жуткие подробности разных похоронных обрядов. Но ни один из братьев, естественно, не мог признаться в этом учителю, который прочувственно предавался воспоминаниям:

– Стигийцы возводят для повелителей и пирамиды колоссальных размеров… Возле Кеми их можно видеть издалека, а внутри каждой такой пирамиды целый лабиринт, целый подземный город. Стигийские жрецы всегда боятся мстительной души усопшего владыки мало ли что душа может вспомнить? Поэтому они стараются задобрить душу умершего и отправляют вместе с ним в нижнее царство всех его жен, всех слуг, собак и певчих птиц… Мало ли кто там может понадобиться?

Близнецы были вынуждены согласно кивать, хотя им больше всего хотелось уйти подальше от давящей кладбищенской тишины. Не очень-то весело начиналось их первое путешествие. После тяжелого известия, услышанного ими прямо у врат храма, все представлялось им в мрачном свете. Даже сама величественная постройка не произвела на братьев того восторженного впечатления, которое ожидалось, ведь Астрис несколько раз говорил им, что это сооружение принадлежит к одним из самых совершенных в Зингаре.

Но после известия о смерти, мучительной и загадочной смерти Томезиуса здание храма казалось Хлодвигу и Хундингу тяжелым и мрачным. Собственно, само храмовое помещение, увенчанное высоким восьмигранным шпилем, покоилось на двух возвышенных прямоугольных террасах, расположенных одна над другой. И нижняя терраса, большая по размерам, и верхняя со всех четырех сторон были окружены крытыми галереями с двойными рядами каннелированных колонн, покрашенных яркой охрой и натертых горным воском до блеска снизу доверху, от базы до капителя.

В храм можно было попасть только через крытый ход, ведущий через священную рощу от Привратни. В Привратне и остановились путешественники: Астрису выделили отдельные покои, а братьев поселили в крохотной каморке рядом с кладовой. Здесь жили жрецы и служители храма, здесь перед вратами у крытого хода располагались источники, день и ночь струящиеся из камня, – перед посещением храма каждый должен был пройти очищение.

Как успели заметить близнецы, Привратня представляла собой не одно здание, а целый ряд строений различной высоты, тесно прилепившихся друг к другу, так что узкие окна одних покоев порой смотрели в окна других.

Когда они рассматривали Привратню изнутри, то вплотную подошли к крытому входу, ведущему к террасам храма. Тут же с обеих сторон из мрака вынырнули молодые прислужники в белых длинных плащах.

– Сюда вам нельзя приближаться! – зловеще прошептал один из них, видимо старший, потому что его подбородок украшала острая бородка такой черноты, что выделялась в полумраке даже на его смуглом лице. – Кто вы такие? За нарушение правил мы посадим вас в подвал!

Хлодвиг и Хундинг в одно и то же мгновение растерянно повернули головы, уставившись друг на друга в поисках поддержки. Но не успели они по-настоящему испугаться, как из-за угла показался знакомый силуэт и уверенный голос произнес:

– Простите юношей! Они не знали здешних правил. – Астрис приблизился вплотную к близнецам и приобнял их за плечи. – Это мои немедийские ученики, они только первый день в Херриде, поэтому о многом еще не подозревают.

– Прошу прощения, уважаемый месьор Астрис, – почтительно поклонился прислужник с бородкой. – Мы не знали, что это ваши воспитанники, но все равно, входить в это время в Священный Ход запрещено даже избранным!

– Да пошлет Митра много света в вашей жизни, – отозвался аквилонец. – Мы удаляемся и приблизимся к Ходу только вечером, когда служители снова отступили в темноту, а путешественники удалились от охраняемого места на безопасное расстояние, наставник отчитал братьев и строго запретил им заходить в незнакомые места, особенно в ближайшие дни. Он задумчиво пояснил:

– Сейчас тут очень неспокойно. Даже в лучах божественного света многое остается для меня неясным. Покойный, да пребудет его дух с нами, занимал очень высокий пост. Долгие годы он был теннетором – настоятелем и Верховным Жрецом главного храма Херриды. И неожиданно смерть настигает его, причем какая! Ужасная, мучительная смерть…

Они шли по длинному мрачному коридору, словно прорубленному в цельном огромном куске камня. Приглушенный голос Астриса едва был слышен братьям из-за шороха шагов и шелеста одежды, гулко отдававшихся под высоким сводчатым потолком.

– Осмелюсь спросить, уважаемый наставник, – не выдержал Хлодвиг. – Неужели мы должны сидеть в каменной конуре в то время, пока ты отсутствуешь? В твоих покоях есть высокое окно, там достаточно светло… а мы не можем даже читать, так тускло в нашей каморке! Что нам делать?

– Думайте о милости богов. В темноте и безмолвии вы можете вызвать в памяти самые достойные мысли о Дивном Свете Митры, о благах Иштар и милости Исиды. Глаза сообщают нам о свете, обо всех красках и разнообразных формах. Уши – о всевозможных формах звуков, о сладких мелодиях песен и суровой скорби погребальных гимнов. Ноздри знакомят нас со всеми существующими запахами. Со всевозможными вкусами пищи – рот. Но какой орган сможет поведать нам о милости богов?

Спутники вышли из темного коридора и оказались в просторной высокой зале, свет в которую проникал сквозь просторное круглое отверстие в потолке. Братья уже знали, что если повернуть в коридор, начинающийся напротив, то можно упереться в толстые дубовые двери кладовых, – рядом с ними и располагалась отведенная им каморка, похожая, скорее, на объемный каменный сундук с крохотным оконцем. Из просторной высокой залы вырастала и крутая каменная лестница, ведущая в главные покои Привратни, в покои теннетора Храма Небесного Льва – круглую башню, возвышающуюся над всеми строениями жилых помещений.

Долгие годы башню занимал Томезиус, и Астрис неоднократно бывал у него наверху, проводя долгие вечера в ученых беседах. Теперь покои теннетора стояли закрытыми, и никто в храме не знал имя их будущего хозяина. Близнецы видели, как их учитель вполголоса переговаривался с некоторыми жрецами, своими старыми знакомыми, – они вели речи осторожно, внимательно поглядывая по сторонам, так что даже стоящим в нескольких шагах братьям не удавалось разобрать ни слова.

До наступления вечера оставалось недолго, и погребальная служба должна была скоро начаться, – это становилось понятным уже по тому, что в зале Привратни появлялось все больше людей из города, не проживающих постоянно у храма. Томезиуса знали и уважали многие зингарские нобили, поэтому они пришли в этот вечер проводить его в последнее странствие.

В длинном коридоре, ведущем ко входу в храм, воспылали укрепленные на стенах факелы, осветившие неясным пламенем мрачные своды. Близнецы шли следом за Астрисом, в знак траура задрапировавшим плечи белоснежным покрывалом, – даже в эти скорбные мгновения он не пожелал расстаться со своей походной туникой, в то время как и Хлодвига, и Хундинга заставил облачиться в длинные белые плащи, поглотившие обилием своих складок хрупкие фигуры юношей.

Наступал Час Лилии. Как объяснил аквилонец, лишь дважды – в полдень и полночь – над Храмом звучал звон главного Гонга. Время здесь обычно бесшумно отмерялось Часами Цветов, одним из удивительных чудес Херриды.

Часы Цветов представляли собой обширную круглую клумбу, разбитую перед центральным порталом Нижней террасы храма. Круг разделялся на двенадцать сегментов, каждый из которых был засеян особым сортом цветов. Секрет часов, видных из окон жилых помещений и из храма, состоял в том, что бутоны различных цветов раскрывались и закрывались в определенное время, сменяя друг друга в строгом порядке, предустановленном божественной природой, человеческой мудростью и волей всемогущих богов.

Ранним утром, стоило только первым Ресницам Митры коснуться спящей земли, просыпались и расправляли лепестки чашечки шамарской орхидеи – наступал Час Каттлеи, прихотливого и своенравного цветка, закрывавшегося сразу, как только лучи солнца начинали пригревать. Тогда наступал Час Козлобородника, вместо орхидеи распускал бутоны этот яркий коринфийский цветок. Затем время показывали красные кровохлебки из гирканских пойм, мессантийские нарциссы, скромные северные наперстянки и другие цветы.

Вечер начинался с Часа Лилии. Как только раскрылись их белоснежные лепестки, всем пришедшим на погребальный обряд было позволено омыть руки и лицо в источниках очищения. Тихо струились прозрачные струи. В скорбном молчании каждый подходил к источникам и плавными движениями омывал священной водой лоб и щеки, чтобы войти в храм незапятнанным.

Близнецы делали все вслед за Астрисом, послушно повторяя каждое его движение. Казалось, они даже дышали в том же ритме, что и их учитель, благоговейно копируя каждый его поворот. Совершив обряд очищения, Хлодвиг и Хундинг получили право войти в Ход и направились к храму по этой крытой низкой галерее, освещенной редкими факелами.

Внутренние помещения храма, обнесенные рядами колонн, состояли из Столбовой Залы, куда разрешался вход обычным мирянам и молодым жрецам, и Святилища, доступного только посвященным, высшим жрецам.

Под сводами Столбовой Залы поплыла строгая погребальная мелодия. Зазвучал старинный зингарский похоронный напев, по обычаю исполняемый только мужскими голосами в унисон. Когда-то эта суровая мелодия звучала на полях брани – после страшных боев оставшиеся, обступив кругом павших, хриплыми голосами пели о вечной дружбе. И сейчас голоса молодых жрецов дрожали от скорби, каждый плавный поворот простой, но страстной мелодии наполнялся истинным чувством, сразу же передававшимся всем присутствующим в Храме.

Близнецы невольно тесно прижимались плечами друг к другу, когда взгляды их падали на тело несчастного Томезиуса. Убитый лежал в свинцовом гробу, покоившемся на мраморном постаменте, вокруг которого располагались жрецы в белых траурных одеяниях.

Согласно старинному зингарскому обычаю, покойного должны были проводить в фамильный склеп, находящийся на Кладбище Четырех Фонтанов, и там залить его тело прозрачной смолой, состав которой держался в строгом секрете. До этого в усыпальницу следовало доставить чашу со священным огнем из храма. Таков был древний обряд, пришедший в Зингару из тьмы времен. Никто не мог уже объяснить, что именно он означает, но все уважаемые граждане Херриды погребались в полном согласии с ним.

Хундинг печально вздыхал и благоговейно внимал суровым напевам, а Хлодвиг… Хлодвиг ничего не мог с собой поделать. Пылкий взгляд его постоянно устремлялся в сторону Адальджизы, рыжеволосой молодой жрицы, отворившей сегодня утром храмовые ворота. Еще тогда сердце юноши почему-то наполнялось сладкой дрожью, стоило ему лишь на мгновение встретиться с кроткими глазами девушки. И теперь, как только Хлодвиг видел ее рыжие локоны, ниспадающие на белый каласирис, служивший одеянием всех обитательниц Храма, дыхание его точно прерывалось.

– Я все расскажу наставнику, – шипел ему в ухо Хундинг. – Ты невнимательно читаешь траурную лауду!

Но Астрис, похоже, и сам все прекрасно видел. От его проницательного взора не укрылось и то, как рыжая Адальджиза порой бросала украдкой взгляды в сторону близнецов, и тут же щеки молодой жрицы загорались румянцем.

– Слушайте песнопения и смотрите только на священное изображение диска Митры, – строго прошептал он братьям. – Этот траурный гимн сочинил несколько лет назад сам месьор Томезиус…

Днем Астрис долго вспоминал своего покойного друга, человека весьма религиозного и обладавшего многими талантами. Искусный оратор, тонкий знаток философии и астрологии, полиглот, владевший многими хайборийскими языками, настоятель Томезиус питал особенную страсть к музыке и сам написал в свое время немало вдохновенных мелодий на слова хвалебных лауд в честь Митры. Он любил пышную и торжественную службу, совершаемую по праздникам в Храме Небесного Льва, особенно сложнейшие песнопения, исполняемые капеллой.

«Музыка – это искусство прекрасного движения. Кто умеет ее чувствовать, тот пьет божественный напиток из брызжущего источника жизни…» – вспоминал Астрис слова покойного настоятеля, признаваясь, что именно Томезиус научил его полностью воспринимать то богатство молитв в честь Митры, в которых проникновенная мелодия подчеркивала смысл, божественных обетов, где музыка, соединяясь с текстом, наделяла слово высшей, сверхъестественной, магической силой, воздействовавшей на воображение каждого благоверного.

Близнецы, стоявшие во время заупокойной службы среди митрианцев, были вынуждены подчиниться приказанию своего учителя и сосредоточиться на печальной музыке, в равномерном медленном темпе которой угадывался ритм неумолимой поступи, равномерное колыхание похоронной процессии. Взгляды братьев, как и велел наставник Астрис, обратились к священному изображению золотого диска Митры, сиявшего в середине центрального портала, а губы их беззвучно шевелились, повторяя сакральные слова плывшей над куполом храма погребальной молитвы.

Хлодвиг разрешил себе бросить взгляд в сторону Адальджизы только тогда, когда в гулкой тишине растаяли последние ноты заключительной каденции траурного гимна. Жрецы на некоторое время смолкли, давая своим голосам краткую передышку перед следующим, заключительным песнопением, и в храме стало так тихо, что слышно было потрескивание толстых фитилей чашеобразных позолоченных светильников, свисавших на цепях вдоль стен святилища.

Когда Хлодвиг украдкой посмотрел на рыжеволосую послушницу, то увидел, что Адальджиза покорно кивает, видимо, в ответ на чьи-то слова. Она смиренно склонила голову и скрестила руки на груди в знак своего подчинения, но с кем именно она разговаривала, юноша не мог определить. Ее собеседник стоял за колонной, и полутьма скрывала от взоров черты его лица.

Торжественный звук огромного круглого гонга возвестил о продолжении заупокойной службы, и капеллане, глядя в священные книги, начали следующее суровое песнопение, последнее звено обязательного похоронного ритуала, после которого гроб с телом настоятеля отправился бы к фамильному склепу, к своему последнему приюту. Жрецы, в согласии со старинным обрядом, должны были залить тело особой смолой и закрыть свинцовой крышкой до того момента, когда Податель Света Митра не призвал бы Томезиуса к новой жизни.

Хлодвиг посмотрел в сторону Адальджизы и увидел, что девушка направилась к выходу. Глаза ее были опущены, а руки бережно поддерживали позолоченную чашу с горящим фитилем, напоминающую светильники, свисающие на цепях возле каждой колонны храма.

Брат в очередной раз толкнул Хлодвига локтем в бок, но тот даже не заметил этого, потому что почувствовал непонятную тревогу. Горло юноши словно стиснул невидимый обруч, когда он увидел, что Адальджиза одна вышла из храма в ночную темень. Взглядом он проводил ее фигуру, девушка словно почувствовала это и обернулась на пороге святилища. Глаза их встретились, Хлодвиг боковым зрением заметил, что Астрис внимательно наблюдает за ним, но ничего не мог с собой поделать, не смог отвести взора.

Позже он так часто вспоминал это краткое мгновение, и в его воображении мимолетная сцена казалась очень долгой, потому что навсегда в память Хлодвига впечатался стройный силуэт, освещенный сверху лампами на фоне черного прямоугольника врат храма…


* * *

Адальджиза шла по ночному кладбищу, и сердце ее наполнялось ледяной дрожью. Ладони девушки бережно поддерживали круглую чашу с зажженной лампой, колеблющийся свет которой едва рассеивал тьму вокруг, выхватывая из ночной черноты то распустившийся ночной кладбищенский цветок, а то и очередной фасад фамильного склепа, круглые окна которого так напоминали пустые глазницы черепа.

Старинный обряд требовал, чтобы чаша со священным огнем из храма стояла в усыпальнице до того момента, когда наступит полночь и главный гонг Храма ударом должен возвестить о наступлении нового дня. Каждый раз чашу в склеп относила послушница, и Адальджиза с ужасом ждала своей очереди. Грудь ее беспомощно холодела от одной мысли, что ей придется одной идти ночью по кладбищу. Хотя многим из ее подруг уже пришлось пройти тяжелое испытание, – ведь похоронные службы совершались в Храме Небесного Льва не так уж редко, – Адальджиза думала, что умрет от страха, участвуя в старинном мрачном обряде.

И вот сейчас она осторожно ступала по мелкому гравию узкой дорожки, пугаясь звука собственных шагов и шороха ткани каласириса, плотно обтягивающего тело, облегающего икры и не позволяющего делать широкие шаги. Каласирис специально кроился так, чтобы послушница не могла быстро ходить в знак своего смирения перед Владыкой Света. Как бы девушка ни спешила поскорее доставить священную чашу из храма в фамильный склеп Томезиуса, ее походка была словно заранее предписана узкой юбкой, поэтому путь по кладбищу длился невыносимо долго. Адальджиза безостановочно повторяла про себя слова священного гимна, она взывала к Митре о помощи и просила Владыку защитить ее.

Внезапно ее чуткий слух уловил непонятные звуки, явственный шорох где-то неподалеку. От неясного предчувствия по телу девушки пробежал озноб, и фитиль, горевший в центре чаши, которую она несла в руках, ощутимо задрожал. Ноги ее остановились сами по себе, и Адальджиза не могла заставить себя сделать хотя бы шаг вперед. Она пыталась убедить себя в том, что шум ей только послышался, что на кладбище в полночь никого не может быть, но…

Зловещее шуршание повторилось снова! Адальджиза беспомощно оглянулась назад, на храм, светящийся изнутри. Там, внутри, находилось много людей, но все они были так далеко…

Шум раздался совсем рядом с ней, где-то в кустах у ближайшего склепа. Сердце девушки дрогнуло, и она ринулась назад. Трещал по швам плотно облегающий тело каласирис, не хватало дыхания, и крики вырывались у нее из груди, но Адальджиза пыталась бежать, не выпуская из рук чашу с сакральным огнем.

Ей показалось в неясном свете лампы, что в кустах вился хвост огромной змеи, стелющийся по траве, растущей рядом с могильным склепом.

– Сет! – вырвалось у нее из уст проклятое имя Змея Вечной Ночи.

Сам Властитель Тьмы подстерег ее и пытался преградить путь со священным огнем. Она не смогла далеко убежать, через несколько мгновений нога девушки подвернулась, и Адальджиза не удержала равновесия и повалилась на гравий кладбищенской дорожки, роняя чашу. Сзади раздавался страшный звук чьих-то шагов.

– Помогите! – закричала она. – Помогите!

Девушка успела еще подняться на ноги и оглянуться, но тут же словно окаменела от того, что увидела за спиной.

– Помогите! – исступленно взывала Адальджиза.

На нее из темноты надвигался чудовищный монстр огромного роста. Девушка визжала от ужаса, но не могла стронуться с места, не могла сделать и шага из-за предательски ослабевших ног. Комок тошноты подступил к горлу Адальджизы, когда она увидела чешуйчатое лицо монстра, его горевшие злобной радостью красные глаза. Он неумолимо приближался к ней.

Девушка попыталась крикнуть еще раз, но из ее горла вырвалось лишь сдавленное сипение. От страха все ее тело точно окаменело и сжалось в комок.

Монстр хрипло засмеялся, откинув голову назад, если только дети Сета могут когда-либо смеяться, потому что это было похоже, скорее, на рычание голодного зверя. Он сделал шаг вперед и поднял руку.

Адальджиза еще успела заметить, как в неясном лунном свете что-то блеснуло, но тут же почувствовала боль, дикую боль в сердце…


* * *

Конан покинул лавку Хромого Риэго только поздним вечером. Как он ни грозил неисправимому болтуну, как ни обещал нарезать ремней из его дряблой зингарской спины, но примерить сапоги варвар смог только после захода солнца. Кожа гликона и в самом деле оказалась хороша – сшитые из нее сапоги удобно сидели на ноге, и было видно, что им не страшна ни морская волна, захлестывающая палубу во время бури, ни полуденный зной безжалостного южного солнца.

– День пропал из-за тебя, колченогий петух! – бурчал Конан, дабы скрыть удовольствие, что появлялось у него при каждом взгляде на новые сапоги. – Я сегодня собирался поговорить с советником насчет каперского патента… уже наступил вечер, а я все торчу в твоей вонючей конуре…

Как бы ни стенал сапожник о своей усталости, как бы ни утверждал, что никому еще на всем побережье не удавалось сшить такие огромные сапоги за такой короткий срок, в его хитрых зингарских глазах сквозило явное удовлетворение. Глядя на Риэго, становилось понятно, что Митра сегодняшним утром послал ему весьма привлекательного заказчика.

Зингарец по-собачьи преданно смотрел Конану в глаза и нахваливал свою работу:

– Почтенный месьор капитан нигде больше не увидит такую подошву! Пусть он специально покажет сапоги другим обувщикам! Каждый из них будет хвалить мою работу, клянусь Свежим Дыханием Митры и его Утренним Священным Взглядом! Вам ведь нравится, не правда ли?

– Нравится, нравится… – сквозь зубы замечал Конан, разглядывая новую обувь. – Только мне сказали, что шесть золотых для такой работы слишком много…

– Кто сказал это почтенному месьору? – изумленно таращил глаза Риэго. – Да пусть Владыка лишит того сна до конца жизни! Пусть Податель Жизни пошлет ему мужское бессилие, а жене его любовную трясучку! Да я еще сделал скидку!

Он делал вид, что рвет свои жидкие черные волосы, и тут же предложил:

– А не хочет ли почтенный месьор приобрести еще и пояс из кожи речного гликона? Если он купит пояс вместе с замечательными перчатками, это будет стоить всего два золотых… Клянусь…

Варвар не смог уже дальше терпеть безостановочную болтовню хромого шельмеца, поэтому выложил на скамью полновесные золотые монеты и направился к двери, с удовольствием впечатывая в пол подошвы новых сапог.

«Кром, – скрежетал он про себя, – после этого хромоногого бандита и золота-то почти не осталось»!

Но что оставалось делать? Можно было бы, понятно, не платить, а просто размозжить зингарцу голову и уйти, не попрощавшись. Но никто в хайборийском мире никогда не поверил бы, что он, сын гордой Киммерии, способен на такое! Эти руки принадлежали некогда искусному вору, пирату и воину, но они никогда бы не поднялись на немощного ремесленника, почти весь день корпевшего над огромными сапогами.

Сумерки длились в Зингаре недолго, и черная ночь наступала всегда стремительно, точно Хранитель Света Митра в один момент задувал невидимый светильник. Солнце очень быстро скрывалось за морем, и на городских улицах появлялись фонарщики с лестницами – их зажженные фитили заставляли вспыхивать уличные лампы в богатых кварталах. Узкая улочка, на которой находилась сапожная лавка Риэго, никогда не освещалась такими фонарями, поэтому Конан, шагнув за порог, оказался в полной темноте. Все вокруг уже смолкло до утра, и городской народ устроился на ночлег, прочитав перед сном благодарственные лауды Митре Всемогущему.

Киммериец прошел несколько кварталов, не встретив никого на пути. Тишину городских улиц нарушали только звук его шагов да лай собак, выпущенных на ночь во внутренние дворы зажиточных херридских жителей. Он двигался в сторону гавани, к постоялому двору «Западный ветер», где еще утром договорился о ночлеге за умеренную плату.

Несмотря на темноту, варвар прекрасно ориентировался в городском лабиринте и готов был поклясться, что возвращается тем же путем, каким следовал и днем, когда наткнулся на лавку Хромого Риэго, чтобы Митра лишил его всех ресниц…

Поэтому изумлению его не было предела, когда очередная улица вывела его на запертые ворота, возле которых к тому же оказалась ночная стража. Звякнуло оружие, небольшой отряд ощетинился копьями и длинными зингарскими ламирами, а грубый голос спросил:

– Чужестранец, зачем ты идешь в Верхний город?

Рукоятка забарского кинжала удобно торчала за спиной Конана, в одно мгновение он мог бы обнажить его, но ничто пока не угрожало его жизни, и поэтому киммериец спокойно отозвался:

– Не нужен мне Верхний город… я иду к гавани, утром я проходил через эти ворота.

На всякий случай он остановился на безопасном расстоянии от гвардейцев, боковым зрением внимательно изучая темноту вокруг себя.

– Этот проход закрыт до утра, поэтому иди прочь, бродяга, – насмешливо произнес стражник, видимо главный в этом отряде. – Иди жрать барду на берег моря, а Верхний город не для таких, как ты!

Холодный взгляд Конана уперся в офицера. Киммериец в считанные мгновения успел оценить ситуацию и сразу понял, что вполне мог бы справиться с семерыми зингарскими гвардейцами, самонадеянными гусаками, которым ничего не стоило бы перерезать горло и вытащить печень на радость мрачному Крому. В молодости он так бы и поступил, никакая сила на свете не помешала бы ему вступить в схватку с обидчиками. В сознании варвара в одно мгновение возникла картина короткой стычки, в ушах вдруг появился тяжелый гул, сквозь который до слуха Конана уже доносились чавкающие звуки ударов его длинного кинжала, хрипы и стоны умирающих, крики остающихся в живых…

Если бы эти олухи попались ему на пути еще десяток лет назад, никто бы не смог помешать ему засунуть горящий смоляной факел в вонючую глотку заносчивого зингарского офицера, ведь только так можно проучить наглого болтуна. Но сейчас варвар сдержался и только заставил себя ухмыльнуться со сжатыми намертво зубами. Гвардейцы не спускали с него глаз и держали оружие наготове, но он развернулся и спокойно направился в темноту. Слишком многое сулил завтрашний день, чтобы ввязываться в драку с первыми попавшимися зингарцами, пусть Нергал выжрет их гнилые языки! Будущему капитану корабля не следует, как мальчишке бросаться в драку из-за одного обидного слова…

Киммериец шел по улицам и старался утихомирить себя, хотя чувствовал, как кипит от обиды кровь и рука невольно тянется к рукоятке кинжала. Несколько кварталов он миновал, не задумываясь о том, куда нужно идти, и спохватился только тогда, когда прямая улица вывела его к большим воротам, над которыми виднелось изображение солнечного диска с протуберанцами, подсвеченное с обеих сторон зажженными лампами.

– Храм мне нужен меньше всего, – буркнул Конан. – Лучше бы попалась на дороге веселая таверна…

Изображение священного диска Митры ясно говорило о том, что на пути ему попалась смиренная обитель, коих в Херриде насчитывалось много, а желудок постоянно напоминал, что с утра так и не удалось толком закусить. Остановившись на мгновение у ворот, варвар определил, в какой стороне плещется море, и повернул налево, вдоль металлической ограды, украшенной затейливыми коваными листьями.

Но не успел киммериец миновать квартал, как внезапно слух его уловил какой-то странный звук. Конан даже остановился у каменного столба ограды и внимательно прислушался. Женский крик! Несомненно, женщина отчаянно звала на помощь! Она кричала так жалобно, и это происходило где-то совсем рядом, недалеко от того места, где он остановился…

Много раз в своей жизни варвар приходил на помощь женщинам, и достаточно часто это приносило только неприятности в дальнейшем, но сейчас он не задумываясь прыгнул на каменный парапет и легко перемахнул через металлический забор.

– Кром! Да это кладбище! – выругался Конан.

Киммерийцы не боятся ничего, но даже они предпочитают лишний раз не приближаться к могилам, тем более, ночью, когда лишь слабый лунный свет едва рассеивает кромешную тьму. Оказавшись по другую сторону ограды, Конан поморщился, но не от страха, а от инстинктивного чувства опасности, перешедшего к нему от варварских предков. Ни за что на свете он не позволил бы себе тут же прыгнуть обратно, на улицу, только потому, что внимательный взгляд передвигался от одного могильного склепа к другому.

Крик повторился еще раз, и это было совсем рядом… В несколько шагов варвар миновал надгробия и выскочил на дорожку.

– Во имя Крома! – грозно рявкнул он. – Кто бы ты ни был, исчадие тьмы, оставь несчастную!

Лезвие его забарского кинжала было готово встретить нападение, но Конан увидел лишь, как огромная тень метнулась в сторону и исчезла в глубине кладбища, с треском ломая кусты цветов, оставляя на дорожке недвижно лежащее тело.

Слегка согнувшись, напрягая слух и зрение, киммериец осторожно подошел ближе, едва слышно ступая по мелкому гравию. Слабый серебристый свет луны осветил лицо лежащей девушки, и лицо это не понравилось Конану. Что скрывать, он любил женщин, но только живых, а не мертвых.

Девушка распростерлась вдоль дорожки, закинув обе руки за голову, ее белое монашеское одеяние было залито кровью, а грудь ее была рассечена двумя страшными ударами крест-накрест.

– Да у нее вырвано сердце! – прошептал варвар, наклонившись над телом несчастной. – Это шутки самого Нергала!

Многое ему довелось увидеть за свою жизнь. На его глазах во время войн киммерийцы, его старшие братья, для смеха сбрасывали со скал маленьких детей, взятых в плен со своими родителями; он не раз видел, как туранские солдаты ножами вскрывали животы беременных хауранок, чтобы посмотреть, что таится там, внутри; мунгане каждый год в честь праздника привязывали выбранную в жертву девушку за руки и за ноги к гривам необъезженных степных кобылиц, и те за несколько мгновений оставляли от несчастной куски пыльного мяса…

Но сейчас киммериец чувствовал, что сердце лежащей на дорожке монашки вырвано для какого-то непонятного чудовищного обряда. Конан ощущал, что здесь только что побывала странная сила, и от этой неизвестности странно холодели пальцы.

Внезапно слух его уловил какой-то шум. Подняв голову, варвар увидел, что из ворот храма высыпали люди. Несколько ярких факелов колыхались в их руках, и в темноте было хорошо заметно, как они приближаются, петляя между надгробиями.

Конан мгновенно оценил обстановку. Подсознательное чувство не сулило ему ничего хорошего, а оно никогда не обманывало киммерийца. Он стоял над трупом девушки и ничего не смог бы объяснить приближавшимся…

– Нергал пусть все им расскажет, – злобно выругался он. – Нет у меня на это времени…

Мягко прыгая от склепа к склепу, варвар быстро достиг ограды и снова очутился на длинной улице.


* * *

Заупокойная служба в Храме Небесного Льва подходила к концу. Мрачно звучали раскатистые акценты ритуального гонга, близился к финалу похоронный распев. Звучавшая в унисон мелодия заключительной каденции, с каждой нотой поднималась все выше и выше, становясь более напряженной, точно суровые мужские голоса шаг за шагом совершали горнее восхождение в память о покойном теннеторе Томезиусе.

Взор пылкого Хлодвига туманился. Он чувствовал, как от пения жрецов на глазах неотвратимо набухают слезы, и в то же время в памяти все время оставался силуэт рыжеволосой Адальджизы, замершей на миг в проеме Северных врат на темном фоне ночных небес. При мысли о ней юноша испытывал мгновенный трепет, он ощущал, как тайная робость сладостно стесняет душу.

Адальджиза вышла через врата, расположенные за колоннами, она покинула храм с сакральной чашей в руках, и неясное предчувствие внезапно посетило душу Хлодвига, с каждым новым мелодичным поворотом погребального хорала оно усиливалось все больше и больше. Юноша невольно отошел в сторону от учителя и брата и все время бросал взгляды сквозь раскрытые Северные врата. Его взор словно пытался пронзить ночную тьму и увидеть рыжеволосую жрицу, в одиночестве шествующую по темному кладбищу.

Длинная громкая нота возвестила о завершении погребальной службы, как жирная точка свидетельствует об окончании длинного сложного предложения. Певцы смолкли и скорбно опустили головы, готовясь проститься с любимым многими Томезиусом. Но прежде, чем тело его двинулось бы на плечах жрецов в последнее странствование, новый теннетор должен был произнести последнее слово о своем предшественнике, и оно связало бы их как два звена цепи.

Имя нового хозяина башни до этого момента оставалось неизвестно всем присутствующим в Столбовой Зале, поэтому находящиеся здесь замерли в нервном ожидании. Шесть высших жрецов, уединившихся в Святилище, решали, кто именно станет полноправным хозяином в Храме. Астрис заметил вскользь перед службой, что, конечно же, они уже знают имя избранника, но древний обычай предписывал держать его в тайне до последнего мгновения.

Взгляды присутствующих были прикованы к золотым створкам высоких дверей центрального портала – именно в этих дверях скоро должен был возникнуть новый теннетор. В томительном ожидании все молчали, и в напряженной тишине отчетливо раздавалось шипение фитилей многочисленных светильников. Невольно откашливались после долгого пения молодые жрецы, кругом стоявшие около свинцового гроба Томезиуса.

Но все внимание Хлодвига по-прежнему оставалось приковано к Северным вратам. Душа его продолжала пребывать в непонятном смятении.

Два служителя в белых плащах, держа в руках зажженные факелы, торжественно проследовали к Золотым Дверям и встали по обе стороны от них, развернувшись лицом к Столбовой Зале. Бросив беглый взгляд на них, Хлодвиг сразу узнал тех внимательных стражей у крытого входа, что грозились упрятать его вместе с братом в подвал.

Раздался гулкий удар храмового внутреннего гонга, и все напряженно уставились на сверкающие в свете факелов и светильников створки дверей, медленно отворяющиеся и открывающие взглядам присутствующих преемника Томезиуса, нового теннетора Храма Небесного Льва.

Высокий мужчина, стоявший до этого за дверями в полумраке, сделал шаг вперед и оказался на широкой ступени, освещенной многочисленными светильниками и факелами.

Величественным жестом он поднял правую руку, вытянутые вверх длинные пальцы разлетались от ладони, словно солнечные лучи от божественного диска Митры. Затем так же плавно эта ладонь легла на левое плечо, и мужчина слегка наклонил бритую наголо голову, отчего на его темени заблестели золотые блики, отражающиеся от золотых створок.

В первые мгновения после его появления в храме царила полная тишина, было такое ощущение, что никто не решался даже дышать. Но наступила пора вздохов, и по рядам митрианцев пронесся ошеломленный шелест. Судя по гулу, повисшему над сводами, никто не ожидал, что именно этот человек выйдет к ним из-за створок Золотых Дверей. Жрецы и служители, миряне, пришедшие на похороны Томезиуса, – все изумленно переглядывались и вполголоса бросали отрывистые реплики.

Хлодвиг приблизился к Астрису, чтобы понять, почему все так взволнованы, и заметил, что даже умудренный опытом аквилонец, обычно умеющий прекрасно сдерживать свои чувства, на этот раз выглядит несколько обескураженным.

– Это Оровез из Междуречья, – тихо пояснил он братьям. – Вот уж кого я не ожидал увидеть на ступени теннетора, так это его. Почему не Лолл? Почему не Фарасманс? Не Каррисдас?.. Вот мужья, действительно достойные носить Пурпурный саккос и золотую цепь с диском Митры…

Видимо, и остальные, присутствующие на похоронной службе, разделяли точку зрения Астриса, потому что шум в зале не утихал, а, скорее, даже нарастал.

– Оровеза очень не любил мой бедный Томезиус, – едва слышно шепнул аквилонец. – Этот человек был его ярым противником и всегда придерживался противоположных взглядов. Зато его почему-то привечал сам Фредегар, правитель Херриды. Без Фредегара никогда бы пришелец из Междуречья не смог бы стать теннетором главного городского храма… Но мне казалось, что еще недавно Оровез появлялся в Столбовой Зале. Ведь это он послал Адальджизу со священной чашей к усыпальнице Томезиуса. Вот почему девочка так послушно пошла…

– Учитель, ты видел, как он приказал Адальджизе? – встрепенулся Хлодвиг.

Аквилонец кивнул и хотел что-то ответить, но в это время громкий голос нового теннетора прорезал возбужденный гул:

– Волей богов отныне ключи от врат Храма Небесного Льва будут в моих руках, – уверенно произнес Оровез. – Месьор Томезиус сейчас ступит в Царство Вечной Благодати и оттуда будет направлять нас в беспрестанном служении Светлому и Священному имени Митры, Подателю и Хранителю нашего дыхания…

Митрианцы замерли, все их внимание было сконцентрировано на новом настоятеле, так неожиданно появившемся в сей скорбный час. Только Хлодвиг, повинуясь безотчетному чувству, медленно пробирался к выходу из храма. Он даже осмелился оставить наставника Астриса, внимательно слушавшего речь Оровеза. Хлодвиг слышал голос Оровеза словно сквозь пелену, словно сквозь завесу густого тумана, плохо понимая смысл патетического надгробного слова.

– Митра дает каждому из нас шанс! Митра дарит каждому из нас земную жизнь только для того, чтобы выяснить наше истинное значение, – высокопарно изрекал новый настоятель. – После смерти человек обретает то, чего глубоко жаждал на земле, и только после кончины каждый из нас может попасть в общество тех, кого по-настоящему заслуживает… Месьор Томезиус уже предстал перед Божественным Оком Митры и…

Незаметно для себя Хлодвиг оказался у открытых ворот храма. Он почувствовал доносящееся снаружи дуновение теплого вечернего ветерка, и в тот же момент по спине юноши пробежал ледяной озноб – из тьмы до его слуха донеслись истошные женские крики! Дыхание перехватило, и сперва он не поверил своим ушам, но тут же крики повторились.

Сомнений не было: о помощи взывала Адальджиза!

– Скорее! Она в беде! – взвился Хлодвиг. – Она кричит о помощи!

Голос его от нервного напряжения сорвался в фистулу, и никто в храме в первый момент не понял, в чем дело. Хлодвиг хрипло повторил:

– Она в беде! Она в беде!

С этими словами он выбросил руку в сторону, указывая на открытые врата храма. В зале поднялся нестройный гул.

– Кто этот чужеземец? – прорезал стихийно возникший шум зычный голос Оровеза. – Как смеет он прерывать речь настоятеля?

Хлодвигу стало не по себе от тяжелого взгляда, которым испепелял его стоящий у Золотых Врат Оровез, но он еще раз закричал во все горло, уже плохо соображая, что именно. Похоронная процессия готовилась покинуть храм с гробом покойного, поэтому у открытых врат стояло шестеро прислужников с зажженными факелами в руках. Они тоже услышали вопли несчастной и ринулись в темноту, не обращая внимания на грозные приказы Оровеза, запрещающего двигаться с места.

Дорожка, ведущая от святилища к кладбищу, делала большой круг, огибая продолговатые клумбы с цветами. Хлодвиг первым нарушил негласный запрет и побежал к склепам по ухоженным клумбам, а за ним, слегка поколебавшись, последовали и митрианцы с факелами в руках. В лунном свете впереди мелькали неясные силуэты, поэтому они примерно представляли себе место, откуда взывала о помощи девушка, и неслись, огибая на своем пути склепы.

Навсегда Хлодвиг запомнил свое прерывистое дыхание, которое он слышал на бегу как бы со стороны, так же как и хриплую одышку бегущих за ним монахов, не привыкших к столь быстрому способу передвижения. Скользила под ногами влажная от вечерней росы трава, хлестали по лицу ветки кустарника, но юноша не замечал боли.

Он выскочил на дорожку и остановился, боясь сдвинуться с места. В нескольких шагах от него лежала Адальджиза, и лунный свет мертвенно играл на ее искаженном мукой лице, застывшем в жуткой гримасе. Хлодвиг успел услышать, как голова его наполняется гулким тупым звоном, звучащим на одной низкой ноте. Через мгновение колени юноши предательски подломились, и он рухнул набок, проваливаясь в бесконечную темноту…

Возвратил его к жизни необычный резкий запах. Подоспевший вместе с остальными монахами Астрис наклонился над потерявшим сознание воспитанником, откупорил небольшую бутылочку с витым корпусом, приподнял голову Хлодвига и поднес к его носу открытое горлышко. Острый аромат пронзил обоняние юноши, ему показалось в первый момент, что невидимая тончайшая игла пронзила его голову насквозь от ноздрей, уперевшись в затылок с внутренней стороны колким лучом. Невольная судорога сотрясла все тело.

– Он пришел в себя?.. – услышал Хлодвиг откуда-то издалека встревоженный шепот брата. – Наставник, это не опасно?

Потом из тумана донесся голос наставника Астриса:

– Возьмись-ка с другой стороны, Хундинг. Нужно приподнять его, тогда сознание быстро вернется. Кхитайская соль любого возвратит к жизни.

Глаза Хлодвига все еще не открывались, но он чувствовал, как, поддерживая с двух сторон, его поднимают с земли. Расслабленное тело не повиновалось ему, и руки безжизненно болтались вдоль туловища.

Он поднял тяжелые веки. В неверном колеблющемся свете полыхающих факелов мелькали темные силуэты фигур, доносились крики ужаса, сливавшиеся в сознании Хлодвига в сплошной гул. Юноша разобрал только слова «Ночной Губитель», несколько раз со страхом повторенные монахами. Наконец, собрав все силы, он смог самостоятельно подняться на ноги.

Громовой голос Оровеза перекрыл возбужденный гул:

– Следы! Здесь остались следы Ночного Губителя! Отойдите в сторону и посветите оттуда факелами!

Жрецы и служители, все высыпавшие из храма покинули дорожку, и отошли, уступая место тем, кто держал горящие факелы. В их колеблющемся свете Хлодвиг снова увидел распростертую на земле Адальджизу…

В глазах его потемнело, как и несколько мгновений назад, и если бы Астрис не поддержал его за локоть, душевные силы снова покинули бы юношу. Все наблюдали со стороны, как Оровез из Междуречья внимательно смотрит на безжизненно лежащее тело прекрасной девушки и на пустую дорожку.

– Здесь хорошо отпечатались мужские следы! – громко сообщил он. – Это отпечатки ног огромных размеров! Ступня его в длину достигает локтя! Такие следы не могут принадлежать обыкновенному человеку!

Астрис подался вперед, чтобы лучше рассмотреть отпечатки, четко выделяющиеся в свете факелов на мелком гравии дорожки, но Оровез предостерегающе выставил вперед руку с поднятой вверх ладонью и грозно произнес:

– Запрещаю кому-либо ступать на дорожку! Теперь Ночного Губителя, наводящего ужас на мирных жителей Херриды, можно будет изловить по оставленным им следам!

Все с ужасом взирали на мертвую девушку и со страхом повторяли, что только три дня назад точно так же был убит добрейший теннетор Томезиус. Эта мысль заставляла всех цепенеть от жути, жрецы боялись даже произнести ее вслух и едва слышно перешептывались.

– В центре каждой подошвы Ночного Губителя я вижу какой-то знак! – громко объявил Оровез. – Десять гвоздей в линию идут вдоль подошвы, а три – поперек! По форме напоминает кинжал, орудие убийств, которым Губитель вырезает сердца своих невинных жертв. Митра Всемогущий, защити нас от этого порождения Сета Проклятого, защити нас от Вечного Зла Черной Ночи!

Все судорожно подхватили его слова, их губы зашевелились, повторяя слова охранительных лауд. Страх настолько владел людьми, что, когда теннетор приказал жрецам приблизиться к телу Адальджизы, они боялись подойти близко к следам Ночного Губителя. Несчастную девушку осторожно уложили на длинный белый плащ из прочной ткани и понесли между усыпальницами, а не по дорожке, идущей кругом от храма. Слишком силен был ужас, чтобы ступать на те же самые места, которых еще недавно касались ноги гнусного чудовища, похитителя человеческих сердец.

Адальджизе суждено было занять место в подвальной части Привратни, там, где двое суток до этого ожидал своей участи Томезиус, так и не завершивший в эту ночь скорби свой земной путь. Гроб с его телом было решено выносить через Южные врата, дабы не проходить мимо того места, где только что была убита Адальджиза, и не осквернять последние шаги мудрого теннетора напоминанием о крови, недавно пролившейся на землю.

Астрис отправился провожать своего ученого друга до усыпальницы, приказав братьям возвращаться в покои. Хундинг, вздыхая, пробубнил, священные слова молитвы перед сном и, громко зевнув, спросил:

– Как ты считаешь, Губитель не сможет взломать дверь наших покоев? Может, подпереть ее чем-нибудь изнутри? Я так устал с дороги, что мечтаю о хорошем сне…

Хлодвиг едва сдержался, чтобы не вспылить. После смерти Адальджизы всякие разговоры о собственной безопасности казались ему кощунственными. Он находился в таком состоянии, когда рассудок противится сну, хотя изнуренное тело, усталое после долгой дороги, и жаждало покоя.

Он положил набок неказистый стул и толстой прочной ножкой подпер дверь изнутри.

– Теперь, братец, можешь спать спокойно, – мрачно сказал он. – Никто не причинит вреда твоему сердцу…

Но Хундинг не заметил язвительного тона и добродушно поблагодарил:

– Спасибо, Хло, я очень благодарен тебе.

После этого он дунул на светильник, и в тесной комнатке воцарилась полная темнота. Измученный и возбужденный Хлодвиг прилег на свое место. Он никак не мог успокоиться. Раз за разом, перед его внутренним взором возникало прекрасное бледное лицо Адальджизы, лежащей в лунном свете. Юноша был уверен, что не заснет в эту ночь, и неожиданно подумал, что не сможет теперь заснуть никогда, что обречен на вечное бодрствование, дабы искупить хоть как-то мучения рыжеволосой девушки.

Занятый своими мыслями, Хлодвиг даже не заметил, как крепко заснул. Просто точно погас на время светильник его рассудка, и он погрузился в бесконечную темноту.

Проснулся Хлодвиг еще до рассвета. Он привстал, опершись локтем о свое ложе, потому что кто-то словно толкнул его в плечо. Юноша даже осмотрелся по сторонам, но, конечно же, в крохотной каморке никого, кроме сладко сопящего Хундинга, рядом не оказалось. Сквозь маленькое, размером с оловянную тарелку, оконце едва проникал снаружи серый свет.

Неожиданно со стороны двери раздался легкий шорох. Хлодвиг затаил дыхание и замер, напряженно вслушиваясь в тишину. Сомнений не было – шорох снова повторился, и дверь слегка качнулась, как будто кто-то пытался отворить ее снаружи.

Взгляд юноши был прикован к толстой ножке стула, которой он предусмотрительно подпер ночью дверь. Именно она крепко держала сейчас створку, не давая ей распахнуться. Хундинг по-прежнему ничего не ощущал, и даже в предрассветной мгле было заметно, как порозовели от крепкого сна его щеки.

Прошло не так много времени, всего несколько глубоких вздохов, и едва различимая суета за дверью прекратилась. Хлодвиг осторожно спустил босые ноги на холодный каменный пол и привстал со своего ложа. Каморка была очень небольшая по размерам, поэтому стоило ему сделать пару шагов, как ухо его оказалось около двери. В коридоре, с другой стороны, стояла полная тишина – как юноша ни прислушивался, ничего нельзя было различить.

Мысли его, до этого момента разрозненные, словно собрались в тугой пучок. Хлодвиг ясно понял, что Ночной Губитель, опьяненный кровью Адальджизы, забрался в мирные покои Привратни в поисках новой жертвы.

Можно было бы переждать опасность, укрывшись за толстой дверью, подпертой изнутри стулом, но юноша сразу же подумал о наставнике. Его уже не волновала собственная судьба, в это предрассветное время сознанием завладел страх за судьбу Астриса. Наверняка наставник поздно вернулся в свои покои после погребения своего друга и, скорее всего, не запер за собой дверь. В воображении Хлодвига с быстротой молнии пронеслась картина: утомленный ночными переживаниями Астрис неподвижно лежит на своем ложе, а в его комнату украдкой проникает Губитель с острым ножом в руке…

От подобных жутких видений кровь мгновенно прилила к лицу юноши. Не раздумывая, он схватил свою одежду и быстро облачился в нее. Нужно было предупредить наставника!

В длинном каменном коридоре царила полная тьма, только впереди: в узком проеме брезжил неясный серый свет. Здесь было гораздо холоднее, чем в тесной каморке, поэтому от свежего воздуха, а может быть, и от волнения по спине Хлодвига пробежала дрожь. Юноше казалось, что он не чувствует под собой ног, но, тем не менее, он заставил себя двинуться вперед, к покоям Астриса. Неясное беспокойство постоянно подгоняло юношу, толкало вперед.

Хлодвиг старался идти тихо и все равно с досадой отмечал, что в гулкой пустоте отчетливо раздается звук его шагов. Он пытался ступать только на носки, крадучись, не сводя глаз с проема дверей.

Повернув направо, он стал искать дверь в комнату учителя. Но, так как днем они с братом только мельком видели, куда он направился, а двери в этой части строения походили одна на другую, найти нужную дверь ему не удалось. Хлодвигу казалось, что все-таки он припоминает, в каком месте коридора была та дверь, поэтому он решил открыть одну из комнат, которая, по его мнению, могла оказаться именно той, какую он искал. Ни малейшей опасности, по мнению юноши, в этом не было, – если Астрис окажется в комнате, то можно будет его предупредить о возможной опасности, а если комната не та, он просто извинится и уйдет. А если хозяин ее спит, что представлялось самым вероятным, то он и не заметит прихода Хлодвига…

Ухо юноши вплотную прижалось к двери: внутри стояла полная тишина. Тогда он постучал так тихо, что спящего стук бы не разбудил, а бодрствующий непременно откликнулся бы. Но снова за дверью ничего не было слышно. Хлодвиг обхватил пальцами круглую холодную ручку и осторожно толкнул вперед дверь. И тут из груди его невольно вырвался глухой вскрик.

В этот самый миг сильная ладонь плотно обхватила его рот, не давая произнести ни одного слова. Кто-то бесшумно подкрался к юноше сзади и из-за спины обхватил его за туловище, прижимая руки к телу и зажимая губы.

Не прошло и мгновения, как Хлодвиг попрощался со своей жизнью. Он был совершенно уверен, что сильные руки эти принадлежат Ночному Губителю и сейчас они безжалостно вырвут сердце из его груди. Юноша успел судорожно сглотнуть, ясно представив, что если сейчас: блеснет лезвие жуткого ножа, он никогда больше в этой жизни не увидит Хундинга, никогда не выйдет на солнце и не поваляется на траве…

– Нужно внимательно следить, что происходит за твоей спиной, – наставительно прозвучал над его ухом знакомый до слез тихий голос. – И думать, в чью комнату ты собираешься вломиться на рассвете…

От облегчения у Хлодвига даже невольно подогнулись колени. Он так перепугался до этого, что готов был залиться слезами от счастья.

– Повернись, – велел сзади Астрис. – Я должен понять, кто из братьев пытался проникнуть в покои невинных жриц, помышляющих только о благолепном служении имени Митры Всемогущего.

– Учитель видит перед собой Хлодвига, – торопливо прошептал юноша. – Мне показалось, что Ночной Губитель пытался открыть дверь нашей комнаты, и я поторопился предупредить тебя об опасности, наставник! Поэтому я и хотел войти в эту дверь… Я не думал, что здесь могут спать девушки.

– Ты повернул в женские пределы. Моя опочивальня находится в противоположной стороне. Это я пытался открыть вашу дверь, чтобы посмотреть, насколько спокоен ваш сон.

– Так ты видел, как я выходил из дверей?

– Да, мой юный друг.

– И все это время ты шел за мной?

– Да, мой юный друг.

– Но я ничего не замечал! – изумленно признался Хлодвиг. – Мне казалось, что я совершенно один в длинном коридоре…

– Хорошо, теперь ты спокоен? Можешь возвращаться к себе и охранять мирный сон Хундинга. У меня еще есть дела.

Астрис повернулся и пошел по направлению к выходу. В неясном свете его фигура была не совсем ясно видна, но Хлодвиг мог бы поклясться, что учитель уже полностью одет, то есть, облачен в свою неизменную тунику, а значит, собрался выйти из Привратни.

– Осмелюсь спросить, наставник, куда ты направляешься? – жалобно проговорил ему вслед юноша. – Не позволишь ли ты пойти вместе с тобой?

Аквилонец на мгновение остановился и повернул голову.

– Будь я на твоем месте, я бы пошел и так, не спрашивая разрешения, – усмехнулся он. – Пойдем, но, надеюсь, ты уже успел вспомнить утренние благодарения богам? Произнес слова утренней лауды? Хотя солнце еще не поднялось, Митра уже проснулся! Зайдем ко мне и захватим светильник…


* * *

Склепы и надгробья выплывали из клубов серого тумана, как чудища, и сердце Хлодвига сжималось от ужаса, несмотря на то, что впереди уверенно шел опытный наставник. Юноша сознавал, что они идут к тому месту, на котором ночью произошло ужасное преступление, и от этого трепетал от страха, вдыхая свежий утренний воздух.

– Пока тут никто не появился, мы сами рассмотрим следы, – едва слышно сказал Астрис, остановившись у склепа. – Зажги пока лампу, я позову тебя, когда будет нужно… Следует поторопиться, а то скоро все проснутся.

Хлодвиг увидел, что аквилонец зачем-то обматывает кусками материи ступни своих сапог. Но когда через мгновение наставник вышел на мелкий гравий дорожки, стало понятно, что он не оставляет почти никаких следов.

– Внимательно слушай и смотри по сторонам, – приказал он Хлодвигу. – Если кто-нибудь появится, немедленно дай мне знать!

Укрывшись во влажных от тумана кустах, Хлодвиг напряженно вглядывался и вслушивался в утреннюю тишину, пока наставник Астрис с лампой в руках изучал место, на котором ночью лежала бедная Адальджиза, отходил в сторону, приседал и смотрел куда-то вдаль, углублялся в кусты и пропадал, причем так долго, что юноша уже начинал беспокоиться.

Когда аквилонец в очередной раз приблизился к отпечатку тела рыжеволосой девушки, Хлодвиг неожиданно услышал слабый шум. Острые юношеские глаза разглядели мелькнувший между склепами силуэт, и тут же Астрис услышал предупреждение. Аквилонец неслышно и очень ловко исчез с дорожки и укрылся рядом с Хлодвигом в густых кустах.

Через несколько мгновений из-за поворота показался чернокожий мужчина огромного роста, судя по всему, уроженец Куша. Туман уже начал рассеиваться, поэтому юноша и его наставник смогли хорошо рассмотреть этого наголо обритого пришельца, ведь дорожка была всего в нескольких шагах от них.

Он шел неторопливо и тяжело, как каменный истукан, с хрустом припечатывая гравий почти негнущимися ногами. Хлодвиг дрожал от утренней прохлады и от волнения, его обостренный слух уловил, что к равномерно повторяющемуся звуку шагов примешивается легкий постоянный скрежет. Когда темнокожий поравнялся с кустами, где укрылся Астрис со своим учеником, юноша заметил, что он за своей спиной обеими руками тащит какое-то приспособление. Обрезок толстого бревна в ширину дорожки катился вслед за ним, крепясь парой округлых дуг к длинной прочной ручке, – Хлодвиг сразу вспомнил валик для окраски стен: как-то ему довелось видеть работу маляра, ловко орудовавшего подобным приспособлением. Бревно ехало по дорожке и ровно разглаживало гравий, еще недавно бугрившийся следами, как утренняя скомканная простыня.

Темнокожий прошел так близко, что слышно было его тяжелое хриплое дыхание. Он добрался только до того места, где ночью лежала бедная Адальджиза, а потом повернул обратно, продолжая тащить за собой бревно по уже гладкому гравию.

Хлодвиг вопросительно посмотрел на наставника, но тот приложил указательный палец к губам в знак молчания и внимательно вслушался в утреннюю тишину. Астрис убедился, что грузные шаги и скрежет гравия окончательно смолкли, и только тогда позволил себе громко вздохнуть полной грудью.

Никогда еще юноша не видел учителя таким озабоченным.

– Осмелюсь спросить, наставник, что происходит? – не выдержал он. – Что здесь было и почему мы должны прятаться от всех?

Но аквилонец даже не повернулся в сторону ученика. Казалось, он даже не слышал обращенных к нему вопросов – все внимание наставника было обращено на склеп, высившийся неподалеку. Астрис сначала перевел взгляд с усыпальницы на дорожку, потом обратно, пошевелил беззвучно губами, снова посмотрел на дорожку и наконец осторожно двинулся к склепу, отгибая руками ветки кустов. Шаг в шаг за ним последовал и Хлодвиг. Он тоже пытался смотреть в те же точки, куда падал взгляд обожаемого учителя, так же прищуривался и морщил лоб, но абсолютно ничего не мог разглядеть. Склеп как склеп, вокруг стоял не один десяток подобных… Но Астрис осмотрел его вход, потом землю вокруг и направился к внешней ограде, не отрывая взора от земли, словно перед ним находились страницы увлекательного манускрипта.

У ограды аквилонец наконец прервал молчание. Он удовлетворенно хмыкнул и шепнул Хлодвигу, следовавшему за ним по пятам:

– Да, я был прав! Смотри!

Юноша наклонился и увидел на рыхлой земле около ограды след. Отпечаток ноги можно было назвать огромным, не менее локтя в длину. Хлодвиг даже подставил свою ногу для сравнения. Выходило, что в гигантский след в длину поместилось бы два отпечатка подошвы дорожных немедийских башмаков, да еще осталось место и для куриного яйца.

Наставник в это время рассматривал другой след, такого же размера.

– Взгляни-ка сюда! – шепнул он ученику.

Хлодвиг с готовностью повернулся и уперся взглядом в гигантский отпечаток. Он мечтал увидеть что-нибудь значащее и поэтому не смог сдержать радостного возгласа:

– Наставник! Смотрите, здесь особый знак! Это эмблема… Десять гвоздей идут вдоль подошвы, и три – поперек…

Но тут же в его сознании вспыхнула прежняя картина, помимо своей воли юноша увидел ночную тьму, озаряемую факелами, мелькающие тени, возгласы ужаса и громовой голос:

«Здесь следы Ночного Губителя!»

Хлодвиг снова почувствовал странную слабость, охватившую его ночью у дорожки, и со страхом прошептал, обращаясь к наставнику Астрису:

– Это же следы страшного убийцы… О, Митра… Он погубил Адальджизу!

Ему казалось, что аквилонец оценит его наблюдательность. К невольному ужасу примешивалось чувство гордости, ведь Хлодвиг не сомневался, что наставник должен был обязательно отметить способности своего ученика. Но все вышло совсем не так. Астрис печально улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Боюсь, что все далеко не так просто…

– Осмелюсь напомнить тебе, наставник, что ночью у тела бедной послушницы все видели точно такие же следы. Десять шляпок гвоздей вдоль подошвы и три поперек – разве не такая эмблема была на отпечатках ног Ночного Губителя на дорожке? Утром вы изучали эти следы! – выпалил Хлодвиг.

Аквилонец внимательно осмотрелся вокруг, бросил взгляд поверх ограды и не спеша двинулся вдоль нее, не поднимая глаз от земли. Юноше пришлось снова послушно следовать за наставником, пока тот не воскликнул:

– Вот, смотри! Я так и думал!

Шагах в десяти от первых следов рядом с оградой чернели еще два, такого же размера. Хлодвиг мог поклясться, что в центре каждого из них находилась эмблема Ночного Губителя…

– Взгляни на эти отпечатки, – кивнул Астрис. – Чем они отличаются от первых?

Догадка осенила юношу, и он услышал свой возбужденный голос:

– Направлением! Здесь носки глядят внутрь монастырской ограды, а там идут к улице!

Судя по лицу аквилонца, Хлодвиг попал в точку. Астрис: одобрительно кивнул:

– Правильно, потому что здесь он проник на кладбище, а там – место, где он покинул его.

– Значит, Губитель выскочил на улицу?

– Нет, тот, кому принадлежат огромные следы, вряд ли может называться Ночным Губителем, – твердо сказал наставник, не переставая внимательно осматриваться вокруг. – Настоящий Губитель скрылся в другом направлении.

С каждым вздохом Светлое Око Митры все выше поднималось над землей, заставляя пробуждаться от сна спящую Херриду. На узкой улице, прилегающей к ограде кладбища, уже слышались голоса, скрип деревянных повозок и цокот копытец низкорослых зингарских осликов, трусящих по древней мостовой.

– Полагаю, мы с тобой должны вернуться в свои покои, – решил Астрис. – Жрецы уже пробуждаются ото сна, и нам неплохо бы находиться в Привратне. Не следует лишний раз привлекать к себе внимание… Да и добрейший Хундинг вот-вот может проснуться. Тогда он будет бегать по галереям, искать нас и всех спрашивать…

Они ускорили шаг и стали пробираться между склепами. Хлодвига все время жгли изнутри мучительные вопросы: что же увидел учитель в свете лампы, что означает разное направление гигантских следов, почему эти следы не могут принадлежать Ночному Губителю?

Но юноша не мог решиться задать эти вопросы на ходу, а аквилонец, казалось, настолько погрузился в свои размышления, что не замечал нервозности ученика.

Они обогнули продолговатые клумбы, и вышли к Северным вратам храма, тем самым, через которые этой ночью вышла в свой последний путь бедняжка Адальджиза, затем миновали крытый ход и вышли прямо на Часы Цветов перед центральным порталом Нижней террасы.

Час Каттлеи, этой прекрасной и капризной орхидеи, уже закончился, и вступил в свои права Час Козлобородника, на всем сегменте круглой клумбы раскрылись корзинки с желтыми цветками, с которых свисали узкие мохнатые листья, напоминающие бородки молодых козлов.

Хлодвиг взглянул на часы и снова мысленно восхитился их устройству, совершенному, как сама божественная природа. Но не успел он выразить свое восхищение, как его учитель заметил:

– Смотри, Хлодвиг, одна каттлея не хочет подчиняться общему порядку, Что-то случилось с цветком, раз он не хочет жить в том же ритме, что и его собратья.

Действительно, крупная орхидея по-прежнему гордо красовалась в центре своего поля. Все остальные каттлеи уже закрылись, успев подставить тончайшие соцветия самым первым солнечным лучам, и теперь ждали наступления следующего рассвета. Сочная зелень толстых, причудливо изогнутых стеблей блестела от бесчисленного множества капелек росы, и на этом фоне особенно отчетливо выделялась та единственная орхидея, что не пожелала подчиниться зову природы.

– Когда-то в Пайканге, в удивительном граде Пагод, меня величали Знающим Язык Цветов, – заметил Астрис. – Кхитайцы были чрезвычайно изумлены, что человек может с жасминами и ирисами беседовать так же свободно, как и со своими друзьями во время пирушки в фарфоровом павильоне.

Аквилонец приблизился к часам, склонился над полем орхидей и начал осторожно вращать правой рукой вокруг, не желавшего закрываться, цветка. Хлодвиг с изумлением осознал, что почти видит магическое кольцо, повисшее в воздухе около нежно-молочных лепестков, испещренных затейливым узором тончайших бордовых прожилок. Точно фосфоресцирующий пояс засветился вокруг бутона, и юноша услышал, как наставник тихим, баюкающим голосом шепчет:

– Засыпай, засыпай… Вечно лишь солнце, безбрежное море и небо… Засыпай, засыпай, час твой пока завершился… Засыпай, засыпай…

Плохо спавший ночью Хлодвиг и сам почувствовал, как веки его начинают слипаться, он уже ощущал слабость в коленях. Голос Астриса начал доноситься до него словно издали, и сквозь застлавшую взгляд пелену юноше казалось, что мерно звучащие слова обращены именно к нему. Наконец глаза его сомкнулись, сладкая улыбка заиграла на губах, и Хлодвиг рухнул в мягкую траву, влажную от утреннего тумана…

Очнулся он от резкого запаха, снова пронзившего голову насквозь, впившись тончайшим острием в затылок с внутренней стороны. Потом он услышал над собой голос Астриса:

– Второй раз за последнее время тебе приходится наслаждаться кхитайской солью. Мне кажется, ты просто пристрастился к этому аромату…

Хлодвиг пытался возразить, что никогда в жизни он не привыкнет к невероятному запаху, заставляющему мгновенно пробуждаться от забытья, но учитель уже поднялся на ноги, пряча в потайной кармашек небольшую бутылочку с витым горлышком.

Они двинулись по направлению к покоям, но перед этим юноша на мгновение остановился перед полем орхидей. Он даже не смог определить, какая именно каттлея еще совсем недавно стояла с раскрытым бутоном, потому, что все цветы спали, склонив головки набок.

На пороге галереи их встретил встревоженный Хундинг. Он простер руки:

– Где вы были? Я так перепугался!

Но его жалобный возглас словно разбился о мягкую улыбку Астриса. Аквилонец нарочито спокойным и ровным тоном заметил:

– Кажется, Владыка посылает нам всем доброе утро…

– Доброе утро! – смущенно спохватился юноша. – Да пошлет для тебя, наставник, Владыка Света дней здравых, а не скорбных.

Аквилонец не замедлил шага и продолжал идти по сводчатой галерее, поэтому Хундингу пришлось развернуться и устремиться вслед за учителем и братом, подбирая обеими руками полы длинной митрианской хламиды, которую он накинул, чтобы спастись от утренней свежести.

На ходу он попытался вопросительно заглянуть в лицо брату, но Хлодвиг принял нарочито неприступный вид и не отвечал на его немые вопросы, на многие из которых он и сам бы жаждал получить ответы.

Но им не сразу пришлось проследовать к крытому входу и совершить очищение, перед тем как вступить в галерею, ведущую к храму. Завернув за угол, путешественники почти налетели на Оровеза из Междуречья. Первым остановился Астрис, а следом за ним замерли на месте и близнецы, расположившись, как обычно, по обе стороны от наставника.

Хлодвигу стало не по себе, когда он встретился глазами с Оровезом. А тот, казалось, впился взглядом в юношу. Впервые Хлодвиг видел нового теннетора так близко, и чувство неосознанной тревоги охватило его в это мгновение точно так же, как и прошлой ночью, когда Адальджиза, подчиняясь приказу, вынуждена была выйти из храма с зажженной чашей в руках.

Глубоко посаженные глаза теннетора внимательно изучали фигуры всех троих путешественников, они словно сверлили их насквозь.

Хлодвиг ощутил, что ему хочется спрятаться за спину учителя. Астрис, однако, нисколько не растерялся и с подчеркнутой обходительностью воскликнул:

– Владыка посылает доброе утро Храму Небесного Льва и его достопочтимому теннетору! Мои немедийские ученики желают здравия тебе, уважаемый месьор Оровез…

Близнецы дружно подхватили, повинуясь требовательному взгляду, который украдкой бросил им аквилонец:

– Да хранит Митра, Податель Жизни, Храм Небесного Льва и его теннетора!

Тонкие бескровные губы Оровеза слегка раздвинулись в стороны, что должно было, по всей видимости, означать дружелюбную улыбку. Он как-то странно выдвинул нижнюю челюсть вперед и глубоким, очень низким голосом произнес:

– Хранит Митра, Податель Света, и знаменитого путешественника с его неофитами…

Братья уловили движение головы Астриса и одновременно с ним склонили головы в вежливом поклоне, почтительно скрестив на груди руки. Краем глаза Хлодвиг все время следил за длинным, вытянутым лицом теннетора, почему-то тоже не спускавшего с него взгляда.

– Еще не настал рассвет, а ты уже приступил к исследованиям, уважаемый наставник, – вкрадчиво начал Оровез. – Что же обнаружил твой пытливый взор среди клубов утреннего тумана? Что заставило тебя подняться до того, как на землю пали первые лучи Благодати Митры?

От звука этого низкого, почти хрипящего голоса у Хлодвига по спине побежали мурашки. Он знал, что ни в коем случае нельзя рассказывать о том, что они изучали место, где ночью рассталась с жизнью Адальджиза.

И действительно, Астрис с вежливой улыбкой быстро отозвался:

– Мы ходили к Часам Цветов. Еще в пути я много рассказывал ученикам об этом чуде, и они с нетерпением ждали того момента, когда один час будет сменяться другим. Нам посчастливилось узреть, как гордые каттлеи закрываются и уступают свое место жизнерадостному козлобороднику…

– Вы действительно были у цветов? – быстро спросил Оровез. – Скажите, не заметили ли вы чего-нибудь необычного?

– Мы действительно были у Часов Цветов, – внушительно ответил аквилонец. – Конечно, мы заметили необычное: одна каттлея почему-то не желала засыпать и продолжала бодрствовать, хотя ее час уже прошел.

– Это началось после убийства нашего друга Томезиуса, да пребудет его дух вместе с: нами. После его смерти орхидея не желала закрываться, и мы ничего не могли сделать…

– Теперь она закрылась. Я велел ей заснуть, – произнес Астрис.

Узкое лицо теннетора вытянулось еще больше, и он уставился на аквилонца, словно задаваясь немым вопросом – говорит ли тот истину. Но так продолжалось недолго, потому что в следующий момент всеобщее внимание было отвлечено шумом, донесшимся со стороны главной аллеи, ведущей от врат храма к привратной постройке.

Хлодвиг вместе со всеми повернул голову и увидел шествующий по направлению к ним небольшой отряд зингарских гвардейцев. Впереди шел высокий худой мужчина с узкой бородкой – судя по всему, он был начальником этого патруля. За его плечами виднелись два могучих алебардиста, несущих у груди свои грозные орудия. От них; не отставал коротышка, который тащил на плечах арбалет, а замыкали шествие два молодых парня: один – с волосами, черными как смоль, а другой – огненно-рыжий. Хлодвиг невольно отметил, что рыжие волосы этого гвардейца точь-в-точь напоминают тот оттенок, который окрашивал пряди Адальджизы.

– Капитан Селинас приветствует теннетора Храма Небесного Льва, – с достоинством изрек начальник, отряда, когда гвардейцы приблизились к ступеням. – Нам сообщили, что ночью опять было совершено ужасное убийство…

– Теннетор Храма Небесного Льва приветствует капитана Селинаса, да хранит Митра, Пастырь Света, его жизнь во время ночных обходов, – отозвался Оровез. – С глубокой скорбью мне приходится сообщить, что страшный убийца снова, расправился со своей жертвой! На этот раз ею стала беззащитная девушка, одна из молодых жриц храма. Черная тень Ночного Губителя мелькнула совсем близко от нас. Каждый, пришедший проститься с убитым Томезиусом, да пребудет его дух вместе с нами, мог бы распрощаться прошлой ночью со своим: сердцем. Но кровавый взор Губителя упал именно на Адальджизу!

Оровез неуловимым движением руки достал из необъятных складок своего пурпурного саккоса тонкий свиток и развернул его. Хлодвиг увидел, что на листе изображен огромный отпечаток, в центре которого гвоздями выбито нечто вроде ножа с рукояткой.

– На этот раз убийца оставил свои следы, – грозно сказал теннетор. – По этим отпечаткам вы должны изловить Ночного Губителя!


* * *

Ночью Конан плохо спал и проснулся в отвратительном настроении. Перед сном ему удалось подкрепиться только вареными подводными трюфелями, приправленными соусом из пиниевых яблок. Ничего попроще у хозяина постоялого двора «Западный ветер» не нашлось, Конану не досталось даже куска хлеба или лепешки из маиса, и ему пришлось давиться морскими грибами. Хозяин предлагал еще крайне аппетитных, по его словам, улиток, их можно было бы доставать живыми из раковин и глотать, поливая соком цитрона, соблазнял он Конана, но киммериец зарычал:

– Я ведь не бессмертен! Ты что думаешь, я смогу выжить после такой дряни? Старая ты дырявая сковородка, раздобудь мне кусок нормального мяса!

– Сейчас ночь! – взмолился розовощекий упитанный хозяин. – Мясо и рыба кончились еще до захода солнца, а хлеб съели сразу после этого… Ни за какие блага я не выйду ночью на улицу, да если бы и вышел – без толку: все боятся Ночного Губителя, поэтому крепко запирают замки. Почему бы почтенному месьору не попробовать улиток? Их много, целая корзина, и они совсем свежие, потому, что переложены водорослями. Так они могут храниться несколько дней, оставаясь прохладными.

– Нет! – отрезал варвар и, скроив брезгливую гримасу, пододвинул к себе глиняную миску с подводными скользкими грибами.

Есть хотелось невероятно, в это мгновение он проглотил бы, пожалуй, и самого хозяина, если бы тот был хорошо приготовлен, а сам Конан родился не в Киммерии, а в Дарфаре. Не так давно ему довелось столкнуться с подобными гурманами на одном постоялом дворе в Замбуле. Интересно, хорош ли оказался на вкус Арам Бакш, хозяин этого заведения, собиравшийся отправить киммерийца на ужин черномордым людоедам? Оценили ли они по достоинству мясо своего знакомого? Долго ли пришлось его варить?

Но этим вечером варвару пришлось оставить хозяина «Западного ветра» в сыром, неприготовленном виде и набить живот грибами, а наутро он проснулся в гнусном состоянии. За время странствий по пределам Хайбории его организм привык, конечно, к разной пище. Таков удел странников и солдат удачи – сегодня есть одно, а завтра другое. Даже вода для питья везде разная, не говоря уже о хлебе. Конечно, герой должен совершать ратные подвиги, повергать недругов, защищать королевства, но и за столом ему есть, где развернуться.

Прибрежные города Зингары всегда жили морем, воды которого давали рыбу и креветок, грибы и капусту, мясо черепах и съедобные водоросли. Только для того, чтобы получать от всего этого удовольствие и оставаться наутро живым, нужно обязательно родиться зингарцем…

Утром Конан даже не потребовал от хозяина «Западного ветра» завтрака, настолько его мутило от подводных грибов. Всякое киммериец пробовал в своей жизни, но такой отравы еще не доводилось.

– Кром, для чего я начал войну против себя! – брезгливо заметил он, с мучительной гримасой потирая мускулистый живот.

Варвар вышел с постоялого двора и направился в сторону порта. Утро еще только начиналось, но наверняка в тавернах уже появился всякий интересный народ, с которым можно было бы потолковать. Всю ночь он ворочался на жестком топчане постоялого двора, и перед глазами стояло море. Море в Херриде чувствовалось везде, оно пропитывало воздух, как солнечные лучи, оно настигало в самых укромных уголках порывом соленого ветра и постоянно дразнило ноздри запахом гниющих водорослей. Вот это уж аромат так аромат…

Вонял этот город не меньше других, за свою жизнь Конану довелось побывать в самых грязных кварталах Шадизара и Султанапура, Аренджуна и Хоарезма. Каждый раз такое место называлось по-разному, но будь то Глотка, Пустынька или Лабиринт, смрад там стоял плотный и почти везде одинаковый. Нечистоты и помои выкидывались из окон, да и жители таких кварталов никогда не считали зазорным остановиться прямо посреди улицы и опорожниться на кучу рыбьей требухи, только что выброшенную со второго этажа.

Но в Херриде даже такие кварталы были пропитаны благородными запахами моря. Варвар обходил таверны, в которых обычно собирались любители морского воздуха, предпочитавшие носить на головах платки, туго затянутые узлом на затылке, и мысленно подбирал себе команду. Он понимал, что получить от властей каперский патент гораздо легче, имея под рукой собственный экипаж. Не доверит же, в самом деле, морской советник судно одному человеку, пусть даже и рожденному в Киммерии. Нужно обязательно сколотить свою команду или хотя бы намекнуть, что она уже существует.

Поговорив за утро с добрым десятком молодцов, готовых хоть к вечеру выйти в море, Конан составил себе примерный план действий. Опыт подсказывал ему, что получение каперского свидетельства и самого боевого корабля дело не одного дня – слишком много было бы в другом случае охотников за доступным королевским имуществом. Поэтому киммериец решил, не мешкая, нанести визит морскому советнику и напрямик высказать ему свои желания.

От гавани он свернул на узкую улочку и направился к Верхнему городу, где находился особняк высокого чиновника. По пути он миновал несколько площадей, запруженных народом: по традиции в Херриде рядом с храмом обычно располагались торговые ряды, где можно было выгодно купить или продать нужную вещь, и горожане, возвращаясь с утренней службы, по обыкновению заворачивали на рынки.

У одной лавки было особенно многолюдно. Конан обратил внимание, что по направлению к ней спешат компании хорошо одетых, явно богатых молодых горожан. Они о чем-то возбужденно переговаривались на ходу и старались обогнать друг друга.

Приблизившись, варвар увидел двух огромных кукол, деревянных истуканов, стоящих на площади перед лавкой. Одна из кукол, судя по всему, должна была изображать женщину, поэтому хозяин обрядил ее в пышное платье, кипящее пеной многочисленных оборок и каких-то замысловатых кружев, украшенное ворохом разноцветных лент и немыслимых побрякушек. А вторая кукла явно представляла из себя знатного кавалера – тончайшая сорочка с кружевными манжетами белела под красным камзолом, густо расшитым золотом, замысловато скроенные штаны поддерживались тонкими кожаными ремнями, на которых висело несколько пар перчаток из прекрасной кожи. Хозяин лавки хрипло выкрикивал:

– Лишь у Лукейо досточтимые херридцы смогут купить самые модные товары из Аквилонии!.. Прошу вас, благородные кавалеры, самые модные башмаки с носком «утиный клюв»! Такие башмаки носят только самые модные господа в Тарантии и Танасуле!.. Прошу вас, очаровательные дамы…

Было видно, что он постоянно выкрикивает одни и те же слова и, расхваливая свой товар, рискует окончательно потерять голос. Подручный купца едва успевал принимать деньги, бросая их в кожаный мешочек, и вытаскивать из лавки все новые и новые вещи.

Киммериец невольно взглянул на свои сапоги. В них он, конечно, не выглядел щеголем, но он никогда и не задумывался об этом для бойца не важно, насколько моден фасон меча, главное, чтобы он вовремя снес голову недруга. Варвар миновал площадь и попал на очередную узкую улочку, запруженную пестрым городским людом. Хозяйки возвращались с рынка с корзинами продуктов. Уличные торговцы громко предлагали улитки и орехи, мелкие украшения из кораллов и сласти из вываренного виноградного сока, причем каждый расхваливал свой товар на особый манер, выпевая, как мелодию, особый мотив.

– Ули-итки!.. Ули-итки!.. Ули-итки! – вопил над ухом Конана молодой парнишка с плетеной корзиной. – Купите ули-итки! Лучшие ули-итки!

После вчерашних подводных грибов киммериец поклялся, что не прикоснется ни к чему, кроме хорошего куска жареной телятины с краюхой хлеба. Он до сих пор ощущал какую-то непонятную слабость в животе, и от этого раздражение варвара только усиливалось.

– Клянусь Ресницами Пастыря Света, почтенный месьор капитан, ты приобрел самые лучшие сапоги на всем побережье от Кордавы до Асгалуна! – услышал он рядом с собой знакомый гнусавый голос, – Сначала я увидел твои сапоги и оценил их, а только потом понял, что сшил их сам специально для почтенного капитана!

Черные редкие волосенки тощего сапожника взмокли от жары и торчали слипшимися птичьими перьями. Он явно был намерен не проходить мимо Конана и продолжал расхваливать свою работу, втайне надеясь продать нескупому чужеземцу что-нибудь еще:

– Клянусь кончиками волос светлоокой Иштар! Почтенный месьор капитан, теперь к таким великолепным сапогам тебе просто необходимы перчатки по локоть и кожаная перевязь! Я продам это уважаемому месьору всего за два с половиной золотых!

Киммериец и не думал замедлять шаг, поэтому хромоногому зингарцу приходилось почти бежать, чтобы поспевать за ним. Рот Риэго не закрывался ни на миг.

– Два с четвертью золотых! – задыхаясь, шептал сапожник, цепляясь за край короткого афгульского жилета Конана. – Два с четвертью, и клянусь Светлым Взором Митры, таких добротных и вместе с тем дешевых вещей ты не встретишь на всем побережье от Асгалуна до Мессантии, от Мессантии до Херриды, даже в самой Кордаве ты… Месьор! – вдруг заверещал он. – Что ты делаешь?!

Мощная рука варвара опустилась сверху на воротник зингарца и подняла, как котенка, за загривок. Ноги Хромого Риэго болтались в воздухе, пытаясь нащупать твердую опору под собой. На узкой улочке в один момент застопорилось движение, прохожие не могли отказать себе в удовольствии поглазеть, как черноволосый гигант одной рукой держит в воздухе болтливого сапожника, вытряхивая из него пыль, как из коврика.

– Предупреждали тебя, что ты проглотишь собственный башмак? Да или нет? Вонючая ты подошва, ты, как я вижу, не понимаешь слов, – сквозь зубы цедил киммериец.

Настроение его никак не выравнивалось. Вчерашний случай на кладбище оставил гнусный отпечаток в душе варвара, а поганые подводные грибы по-прежнему воевали друг с другом в его желудке. Уличные зеваки показывали пальцами на болтающегося в его руке сапожника и весело смеялись.

– Иди и больше не попадайся у меня на пути, зингарская отрыжка, а не то я забью сапог тебе в глотку, – рявкнул для порядка Конан и наконец, опустил сапожника на землю.

Риэго под бурный хохот окружающих попытался сразу же скрыться в толпе, но прежде его вновь настигла могучая рука. Конан не смог сдержаться и задержал доведшего его до белого каления болтуна, легким тычком в живот заставил его согнуться пополам и всей подошвой несильно поддал по выпяченному заду. К восторгу прохожих Риэго пролетел несколько шагов и растянулся на мостовой.


* * *

Капитан херридской гвардии Селинас во главе небольшого отряда из пяти человек обходил свой участок. Он был тщеславным человеком и страстно мечтал о скорейшем продвижении наверх. Херрида изнемогала от страха, узнавая о новых злодеяниях Ночного Губителя, и порой месьор Селинас думал, что если бы все-таки ему удалось изловить страшного убийцу, наместник Херриды герцог Фредегар наверняка назначил бы его даже начальником гвардии.

Утром в Храме Небесного Льва Селинас увидел, наконец, следы таинственного преступника. Следы эти поразили его огромным размером, поэтому гвардеец справедливо полагал, что отпечаток ноги такой величины может принадлежать только гиганту, исполину, мужчине огромного роста.

Губитель был крайне опасен. Он обладал чрезвычайной силой, если мог легко рассекать грудные клетки своих жертв и извлекать их сердца. Среди обывателей Херриды только и говорили об этих кровавых преступлениях. Жители города не находили ничего сверхъестественного, когда человека грабили, отбирали у него золото и драгоценности, – такие преступления, конечно, тоже ужасали обывателей, но они были вполне объяснимы с точки зрения обыкновенных людей.

Ночной же Губитель не брал ничего, кроме сердец, и это вызывало дрожь у всех херридцев. Поэтому месьор Селинас мечтал о славе, которая пришла бы к нему в случае поимки жуткого убийцы.

Размышляя об этом, капитан неторопливо шел по улице, положив руку на рукоятку ламиры с четырехгранным; клинком. По обе стороны от него следовали верные бойцы – Кабрера и Алвар с мощными алебардами, Риккар с арбалетом, заряженным зазубренным болтом, способным догнать любого беглеца, а братья-близнецы Ареас Рыжий и Ареас Черный были вооружены только ламирами, как и сам капитан. Навстречу отряду хромал, держась за ребра, какой-то ремесленник, посылавший яростные проклятия незримому обидчику. За ним бежала стайка мальчишек, хохотавших во весь голос и швырявших мелкими камешками в нелепого, смешного человечка.

– О, Хранитель, Податель, Возжигатель! Пошли на его голову огненный дождь! Пусть Нергал обгрызет ноги чужеземца! Пусть его сожрет морской кракен! Пусть… – безостановочно ругался хромой зингарец, безуспешно отгонявший от себя гогочущих мальчишек и все глубже втягивавший голову в плечи под градом мелких камешков, пущенных их руками. – Да чтобы гнусный Сет забрал к себе этого бандита! Чтобы он вечно душил его своими кольцами!

Селинас невольно усмехнулся, проводив чудака взглядом. Капитан прошел несколько шагов, и улыбка внезапно сползла с его лица. Он нахмурил брови, не понимая, что его так беспокоит. Внезапно гвардеец остановился так резко, что следовавший за ним Ареас Рыжий грудью налетел на него.

– Вернуть ко мне хромого! – скомандовал Селинас. – Быстро!

Через несколько мгновений Ареас Рыжий и Ареас Черный уже тащили упирающегося ремесленника, легко подхватив его с двух сторон под мышки.

– Клянусь Светлым Оком Митры, я ничего не делал! Я не сделал ничего дурного, почтенный месьор капитан! – лепетал хромой, с ужасом озираясь вокруг.

– Разверните его! – приказал Селинас, и в следующий момент перед его взглядом предстал худой зад ремесленника, обтянутый штанами из светлой холстины. – Откуда у тебя это? Говори, или я размозжу тебе голову!

На светлой ткани отчетливо выделялся след огромной ноги. Отпечаток был настолько очевиден, что можно было разобрать даже эмблему, красовавшуюся в центре гигантской подошвы: десять шляпок гвоздей шли вдоль подошвы сверху вниз, а три шляпки образовывали что-то вроде защитной крестовины ламиры.

– Откуда у тебя на заднице след Ночного Губителя? – заорал Селинас. – Отвечай, пока я не бросил тебя в темницу на съедение крысам!

Хромой так испугался, что не мог вымолвить ни слова. Рот его беззвучно открывался, как у выброшенной на берег рыбы, и выпученные от страха глаза беспокойно перебегали с оружия гвардейцев к лицу их капитана.

– Так это был Ночной Губитель… – наконец просипел он.

Глаза зингарца закатились куда-то за орбиты, голова бессильно завалилась на плечо, и он без сознания рухнул на мостовую.

– Митра! Да этот идиот никак хлопнулся в обморок! – недовольно рявкнул капитан. – Немедленно приведите его в чувство!

Но гвардейцам пришлось немало повозиться, прежде, чем хромой снова открыл глаза и смог произнести что-либо внятное.

– Это был чужеземец огромного роста… – судорожно сглатывал он. – Черные волосы… синие глаза… и главное! Он носит сапоги из кожи гликона!

Селинас почувствовал, как; на него накатывает волна возбуждения.

Еще бы, перед ним открывалась невероятно удачная возможность схватить самого Губителя! В Зингаре запрещено использовать кожу гликона, и каждый, кто шьет себе сапоги из такой кожи, заключает сделку с самим Сетом, Вечным Змеем. Сапоги из кожи гликона и носят только морские разбойники да ночные убийцы вроде страшного Губителя!

Капитан гвардейцев не мог отделаться от соблазнительной картины, ярко вырисовывавшейся его воображению. Он видел себя на высочайшем приеме у герцога Фредегара, видел восхищение самых прекрасных дам Херриды и уважение и зависть кавалеров…

– Вперед! – нетерпеливо вскричал он. – Мы схватим его и приведем к наместнику в кандалах!


* * *

Конан разгуливал в приемных покоях морского советника, нисколько не смущаясь роскошью обстановки. За свою жизнь немало пришлось киммерийцу повидать богатых месьоров. Во многие, правда, он входил без приглашения, под покровом ночи, но это обстоятельство его совершенно не беспокоило.

В центре просторной залы тихо струился фонтан, огромные шпалеры с морскими видами закрывали арки, соединяющие залу с остальными покоями дворца. Над дверью, как и подобает покоям советника, виднелось изображение Священного Ока Митры, солнечного диска, изливавшего во все стороны длинные лучи.

Плечистые охранники внимательно следили, как варвар разгуливал по дорогим иранистанским коврам, рассматривал блестящие вазы из Кхитая, стоящие на мраморных постаментах и взмывавшие почти до сводчатого потолка. Конан еще не совсем представлял себе, как начнет разговор с советником, и полагался на удачу.

Взгляд его скользнул по голубовато-серым кхитайским вазам, покрытым изощренной росписью, фигурами обезьян и огнедышащих драконов, и остановился на просторной шпалере, за которой угадывалась полукруглая арка. Гобелен изображал море в солнечный ясный день, по которому летела сказочная ладья в виде затейливо изгибающейся раковины. Прекрасная девушка с развевающимися по ветру длинными волнистыми волосами управляла запряженной в ладью четверкой дельфинов, влекущих раковину в сторону солнца.

Невольно глаза киммерийца остановились на ее обнаженной фигуре, возбуждавшей страсть, насколько может воспламенить вытканное нитками изображение. За спиной его послышался легкий шум, но он даже не обернулся, с удовольствием разглядывая искусную работу. Наверняка не один он хотел увидеться с морским советником…

Но уже через несколько мгновений варвар кожей почувствовал, что непонятная суета за спиной непосредственно связана с ним самим. С юношества природный инстинкт самосохранения помогал Конану быстро ориентироваться в трудных ситуациях и мгновенно принимать единственно необходимые решения.

Шагом влево он отдалился от шпалеры. Опыт подсказывал, что это очень ненадежная вещь: за тканью в любой момент может вырасти вооруженный человек, поэтому, прежде всего, следовало подумать о безопасности спины.

Развернувшись, киммериец обвел взглядом просторную залу. Кроме двух охранников советника в помещении появились несколько гвардейцев. Глаза варвара сразу выхватили низкорослого зингарца, нацелившегося в него арбалетом. Арбалетчик находился всего в нескольких шагах и медленно приближался, не отводя глаз, от прорези прицела. Кроме него вокруг Конана сжимался полукруг из четырех человек.

– Не двигайся! – раздался властный голос. – Капитан Селинас объявляет, что ты арестован! Именем Митры и герцога Фредегара заключаю тебя под стражу, Ночной Губитель! Не двигайся с места! Ты обвиняешься в убийствах!

– Что? – изумленно спросил киммериец. – Где Ночной Губитель?

За свою богатую событиями жизнь Конану пришлось отправить на Серые Равнины немало народа. Никогда ему даже в голову не приходило подсчитать, скольких именно он послал в объятия к Нергалу, но никогда варвар не убивал ради удовольствия, никогда его оружие не поднималось на беззащитных людей.

– Не двигайся! – прошипел арбалетчик.

Он целился в грудь Конана, а с двух сторон от его шеи колыхались острия алебард, готовые в одно мгновение рвануться вперед и пронзить его. За спиной киммерийца в ножнах торчал добрый забарский кинжал, немало помогавший не так давно в Афгулистане, но чутье подсказывало ему, что как только он сделает движение рукой, болт арбалета сорвется со ствола и прошьет его грудь, а пики алебард немедленно воткнутся в шею.

Высокий капитан держал в руках кандалы.

– Вытяни вперед руки, Ночной Губитель! – торжествующе объявил он. – Именем Митры и герцога Фредегара ты заключаешься под стражу.

Охранники дворца вбежали в залу с оружием в руках, а за ними маячило толстое лоснящееся лицо насмерть перепуганного советника, облаченного в пурпурную тунику. Глаза толстяка выражали ужас, он негодующе воскликнул:

– В моем доме Ночной Губитель! Что делает этот злодей в моем дворце?

Конан усмехнулся и неторопливо протянул руки, всем своим видом показывая, что сдается без боя и готов дать заковать себя в кандалы. Он понимал, что если сейчас сделает, хотя бы одно резкое движение, напряженные нервы гвардейцев могут не выдержать и сорваться.

Но когда капитан приблизился, пальцы варвара цепко схватили цепь посередине, и он мощно рванулся назад, увлекая за собой зингарца. Арбалетчик не мог выстрелить, потому что Конан защищался его начальником как живым щитом, а капитан, выпучив глаза, не доставал ламиру из ножен, продолжая сжимать кандалы.

В одно мгновение варвар отволок его назад на несколько шагов, двигаясь спиной вперед, и пока зингарец успел что-либо сообразить, Конан, склонив голову, резко боднул того лбом, прямо в лицо. Селинас только успел тихо вскрикнуть, колени его подломились, и руки бессильно повисли вдоль тела. В следующее мгновение киммериец швырнул безжизненное тело на арбалетчика с такой силой, что тот повалился на пол, непроизвольно выпустив заряд арбалета в расписной потолок.

Против варвара оставалось три гвардейца и два охранника с копьями, но во дворце советника уже начался переполох, и чуткий слух Конана различал где-то за шпалерами лязганье оружия. В руках его бренчала тяжелая цепь, и он не спешил достать из ножен забарский кинжал.

Неожиданно в его памяти вспыхнула, картина двадцатилетней давности – закат зимнего солнца, золотивший зубчатые вершины: заснеженного леса, и стая волков, преградившая путь обессиленному киммерийскому парню, бежавшему из плена с обрывком цепи около четырех локтей длиной. Тогда Конан с такой дикой яростью раскрутил цепь, что через мгновение один серый зверь уже хрипел на снегу с перебитым позвоночником, а другой откинулся в сторону с размозженным черепом.

Что эти зингарские гусаки по сравнению со свирепыми лесными волками, рыскающими в поисках жертвы на излете зимы? Гвардейцы, воинственно завопив, ринулись на варвара, но уже в следующий момент звенья кандалов обрушились молотильным цепом сначала на одну алебарду, а потом на другую, и деревянные древки разлетелись в щепы. Несколько резких выпадов – ламиры нападавших пронзили пустоту, а их владельцы рухнули на мозаичный пол с проломленными головами. Два других гвардейца, ошеломленные быстротой кровавой расправы, нерешительно пятились назад, ко входу, но из внутренних покоев в зал вывалилась охрана советника, около десятка крепких зингарцев с самым разнообразным оружием в руках. Несколько человек сразу перекрыли путь к выходу из дворца.

– Ночной Губитель! Ты обречен! – закричал из-за спин своих охранников советник, благоразумно прячущийся за толстой створкой двери.

Цепь в руках киммерийца еще раз раскрутилась, превратившись в сверкающий круг, а потом с силой вылетела в сторону охранников. Первый еще сумел среагировать и увернуться, но стоящий за ним не видел, летящих кандалов, и металлические звенья со страшным хрустом врезались ему в лицо. Охранник успел только коротко вскрикнуть, но его товарищи непроизвольно повернули в его сторону головы. Воспользовавшись мгновенным замешательством, Конан подбежал к галерее и в один момент взобрался по богато украшенной колонне на верхний проход. Пока охранники успели что-либо сообразить, он ринулся внутрь дворца.

За спиной варвара раздавались крики, но он бежал через богато обставленные залы по направлению к внутреннему двору. Опыт подсказывал, что нельзя сейчас выскакивать из дома советника прямо на многолюдную улицу.

Просторная терраса, с мраморными статуями выходила прямо в цветущий сад. Конан легко спрыгнул вниз и устремился к. стене, белеющей за деревьями. За этой стеной находился двор другого дворца, который он быстро миновал, не обращая внимания на вопли служанок. Легко перемахнув через следующую каменную ограду, варвар оказался в заросшем, запущенном саду, в котором не было видно обитателей. Только здесь киммериец позволил, себе замедлить бег и отдышаться. Времени на то, чтобы обдумать свое положение, у него по-прежнему не было, но он отчетливо понимал, что попал в какую-то путаницу. Так это или не так, хладнокровно полагал Конан, в любом случае удобнее действовать без кандалов на руках.

Бесшумно передвигаясь от дерева, к дереву, он пересек обширный сад и за его стеной обнаружил следующий. Так варвар миновал несколько внутренних дворов, пока не оказался в ухоженном парке. За подстриженными вершинами деревьев сверкал золотой шпиль храма Митры.

Конан осторожно вышел из орешника и краем глаза уловил какое-то движение слева от себя.

Молниеносным движением руки он выхватил из-за спины забарский кинжал и мягко отпрыгнул в сторону, слегка согнувшись в ожидании нападения.

Но тут же он немного расслабился, потому что на дорожке стоял седой крепкий мужчина в длинной тунике, по обе стороны от которого испуганно выглядывали два паренька, удивительно похожие друг на друга. Оружия у них не было, и вид был самый, что ни на есть мирный.

– Далеко ли отсюда до моря? – хрипло спросил варвар, неторопливо отправляя кинжал обратно в ножны. – Я гулял и немного заблудился…

Он заметил, как умные, сверкающие искорками глаза седовласого внимательно изучают следы, которые его сапоги оставили на дорожке.

– До моря довольно далеко, почтенный чужестранец, – вежливо отозвался мужчина. – Только я на твоем месте первым делом сменил бы сапоги…

– Что? – изумился киммериец. – Во имя Крома, что ты несешь, старик?

– Я сменил бы сапоги, потому что все в Херриде считают, что это сапоги Ночного Губителя… А мне кажется, что ты таковым не являешься…

Пока Конан, прищурившись, размышлял над словами незнакомца, близнецы восхищенно воскликнули:

– Наставник Астрис, но как вам удалось все узнать?

Седовласый мужчина, которого назвали наставником, пристально смотрел на варвара, сосредоточенно нахмурив брови.

– Ты упомянул имя Крома… – заметил он. – Значит ли это, что ты родом из краев, где правит Владыка Могильных Курганов? Не очень-то ты похож на северянина…

Киммерийцу было в глубине души приятно, что в такой дыре, как Херрида, нашелся человек, имеющий представление о его боге, но он не собирался рассказывать о себе первому встречному. Тем более, что в любой момент из-за стены могла появиться погоня: вряд ли зингарские гвардейцы забудут так просто разнесенный в клочья патруль.

Наставник перевел взгляд на руки Конана и уставился на шрамы, белевшие на тыльных сторонах его ладоней. Вряд ли когда-нибудь они исчезли бы, эти страшные меты, следы толстых гвоздей, вбитых в его руки по приказу Констанциуса Сокола. Варвар не любил об этом вспоминать, поэтому губы его недовольно поджались, и он бросил незнакомцу:

– Мне пора. У моря меня ждет корабль…

Но он сделал всего несколько шагов в сторону ограды, как за спиной раздался тихий голос:

– Не встречал ли ты когда-нибудь некоего Конана?

Киммериец развернулся так резко, что заколыхалась рукоять забарского кинжала, спрятанного в ножны за спиной.

Густые брови Конана разлетелись от изумления, он сверлил взглядом лицо седовласого мужчины, но тот не отводил взгляда и едва заметно улыбался.

– Пусть Кром вырвет мне ноздри, если я знаю, кто ты такой… – наконец протянул варвар. – Как твое имя? Мы встречались когда-то?

Как он ни старался вспомнить, как ни напрягал обычно цепкую память, ничто не откликалось в сознании при виде этого человека. Мужчина не спешил представляться, давая Конану возможность самому определить, где именно могла произойти встреча. Опасности от седовласого незнакомца не исходило – это киммериец почувствовал сразу, поэтому даже позволил себе на мгновение расслабиться и забыть о погоне, возможно идущей в этот самый момент по его следу.

– На твоих руках следы страшных ран, – заметил мужчина. – На правой и на левой руках похожие шрамы. Могу поспорить с тобой на десяток местных золотых, что и на ногах твоих мы увидим такие же жуткие отметины. Ты готов поспорить? Готов снять свои роскошные сапоги и показать нам свои шрамы?

– Ты в своем уме, старик? – хмыкнул варвар. – Ты принимаешь меня за нищего с рынка, показывающего за пару монет свои язвы?

Он говорил себе, что пора уходить, но в то же время непонятная сила удерживала его и мешала сдвинуться с места. Что-то интриговало киммерийца во внешности и словах незнакомца.

– Но я все равно уверен, что и ноги твои носят такие же шрамы, – ничуть не смутившись, продолжил седовласый мужчина. – Все очень просто: когда человека приговаривают к распятию на кресте, то пробивают ему толстыми гвоздями ладони и ступни. Немногим удается выжить после такого наказания. Но тебе ведь это удалось, не так ли?

Конан выразительно сжал зубы и процедил:

– Если через мгновение ты не объяснишь мне все, любитель загадок, я ухожу, и мы больше никогда не сможем поговорить так просто… Я действительно повисел однажды на кресте, но помню, чтобы ты в это время проезжал мимо. Кто ты?

– В странах Заката меня знают под именем Астрис. Астрис с берегов Оссара… В Пайканге, Граде Пурпурных Пагод, меня называли Знающим Язык Цветов… в Камбуе обо мне помнят как о Филине, Далеко Видящем Днем и Ночью… В жарком Иранистане меня знают как Повелителя Воды… Да я мог бы многое рассказать о себе… Но сейчас тебе придется на время укрыться, потому что скоро здесь появятся какие-то люди… Я уже слышу их голоса!

Если бы варвар не потерял столько времени на бесполезные разговоры с этим Астрисом, погоня не настигла бы его, и он спокойно шел бы сейчас по какой-нибудь узкой улочке. Но теперь скрываться было уже поздно, и киммериец молниеносным движением выхватил из ножен длинный кинжал, напоминающий по форме, скорее, короткий изогнутый меч. Рука привыкла к этому оружию еще в Афгулистане, поэтому Конан не расставался с ним, хотя сейчас не помешал бы и тяжелый двуручный меч.

Но Астрис выразительно взглянул на обнаженный кинжал и горячо попросил:

– Не нужно! Поверь, тебе лучше сейчас укрыться! Только не оставляй следов!

Времени на размышление не было. Теперь и варвар слышал, как за стеной в соседнем саду раздаются голоса. Он ринулся к кустам, бросив:

– Ладно, пусть будет по-твоему! Но если что… пеняй на себя!

Краем глаза киммериец успел заметить, как мужчина что-то возбужденно говорит братьям-близнецам, а когда густые ветви скрыли его, раздался громкий голос Астриса:

– Помогите! Помогите! Кто-нибудь, на помощь!

Через мгновение послышалось бряцание оружия, и с высокой ограды посыпались зингарские гвардейцы. Два… пять… семь… Варвар, притаившись в кустах, осторожно выглядывал из-за листвы и считал, сколько человек ринулось за ним в погоню из дворца советника. Получалось, что не меньше десятка.

Близнецы тащили своего наставника навстречу гвардейцам, подхватив его с обеих сторон под плечи, словно тяжелораненого. Конан прищурился и изумленно протер глаза – он мог бы поклясться, что кровь заливает щеки Астриса, хотя еще мгновение назад его лицо было абсолютно чистым.

– Скорей! Туда!.. Туда!.. – наперебой галдели братья. – Злодей напал на нашего наставника и убежал! Вы еще успеете догнать его!

Юноши поддерживали своего учителя, а свободными руками указывали направление, совершенно противоположное тому месту, в котором укрылся варвар. Гвардейцев не пришлось долго уговаривать, раздалась отрывистая команда, и они ринулись в указанном направлении. Хотя киммерийцу по душе была честная схватка, и он чувствовал себя неловко, прячась за кустами, но в то же время он не стал бы отрицать, что маленькая хитрость его нового знакомого принесла успех очень быстро и с весьма небольшой затратой сил.

После исчезновения гвардейцев Астрис в один момент преобразился. Только что вооруженные зингарцы видели перед собой обмякшего, расслабленного человека с окровавленным лицом, а сейчас к кустам он подходил энергичным и подтянутым. Лишь залитое кровью лицо напоминало о его мгновенном перевоплощении, но аквилонец на ходу вытащил небольшую бутылочку из синего стекла, зубами достал пробку и плотно прижал ладонь к горлышку. Несколько раз перевернув пузырек вверх дном, он снова закупорил его, а затем провел рукой, смоченной какой-то жидкостью, по лицу.

Варвар, выступивший из своего укрытия, с изумлением обнаружил, что щеки наставника опять стали чистыми, даже на его седой короткой бороде не осталось и следа крови.

– Отвар вендийского вишуда, – пояснил Астрис, поймав восхищенные взгляды близнецов. – Я постоянно ношу его с собой потому, что вишуд мгновенно заживляет раны, хотя его трудно отличить от самой крови. Пришлось брызнуть немного на лицо, чтобы ввести в заблуждение гвардейцев. Чего доброго, нашелся бы среди них какой-нибудь зануда, заинтересовавшийся следами. Тут бы они моментально и пришли к тебе в гости…

На дорожке и траве явственно виднелись отпечатки огромных сапог Конана. Действительно, стоило бы кому-нибудь из зингарцев только опустить взгляд, как все сразу стало бы очевидным.

– Приходится всегда носить с собой несколько фляжек со снадобьями, – сказал аквилонец, поправляя широкий кожаный ремень с кармашками, из которых торчали узкие горлышки пузырьков синего и зеленого стекла. – Хлодвиг, например, потерял сознание этой ночью. Что бы смогло быстро привести его в чувство, если бы под рукой не оказалось кхитайской соли?

Стоявший слева от него парень смущенно опустил голову и едва слышно отозвался:

– Но, наставник, это было чудовищное зрелище! Адальджиза лежала на дорожке… казалось, она еще дышала, но я видел, что злодейская рука вырвала у нее сердце!

И он вновь закрыл лицо ладонями, словно не в силах видеть ужасную и таинственную картину, открывшуюся ночью его неопытному взору.

– Если я правильно мог судить по следам, ты ведь тоже оказался ночью у тела несчастной девицы? – спросил Астрис, пристально взглянув на киммерийца. – Отпечатки твоих сапог можно было обнаружить и на дорожке, и у ограды. Из-за этого кое-кто и поспешил назвать тебя Ночным Губителем. Мы с Хлодвигом поднялись рано утром, пока ты, Хундинг, еще сладко спал…

Второй брат, видимо, что-то хотел сказать, но аквилонец остановил его предостерегающим жестом руки и продолжил:

– Несчастная Адальджиза шла по дорожке медленно, ведь в руках она несла чашу со священным огнем. На гравии утром были четко видны ее следы. Шаги Адальджизы были небольшими, она следила за горящим фитилем, и к тому же узкий каласирис, в котором она была, делает походку любой женщины немного скованной, семенящей, – так повелось еще издавно, зингарцы считают, что все женщины должны ходить мелкими шагами и с опущенной головой. Только так женщины могут показывать свою покорность… Но Адальджиза увидела нечто, смертельно испугавшее ее! По следам девушки явно было видно, что она сначала остановилась, потом попятилась – утром на дорожке четко выделялись отпечатки ее ног, а когда человек идет спиной вперед, на пятки падает большая нагрузка, поэтому они сильнее вдавались в гравий. Девушка развернулась и попыталась убежать – было очевидно, что расстояние между следами увеличилось и изменилось направление шагов. Но далеко ей скрыться не удалось. Через несколько шагов кто-то настиг ее. На этом месте она и продолжала лежать, пока Хлодвиг не увидел несчастную… До этого к телу подходил и ты, доблестный воин, но утром я сразу увидел, что ты не мог быть убийцей. По следам было понятно, что ты подбежал позже и совсем с противоположной стороны. По отпечаткам получалось, что Адальджиза бежала не от тебя, а как раз в твою сторону…

– Она и не видела меня, – буркнул Конан. – Я проходил мимо кладбища и услышал крики. Нужно было бы пройти мимо, и сейчас я спокойно беседовал бы с советником… А теперь какие-то чурбаны, Нергалово отродье, называют меня этим, как его?..

– Ночным Губителем, – кивнул Астрис.

– Кром! Никогда киммериец не нападет ночью на беззащитную женщину! Да и какому нормальному воину это придет в голову? Нет, ставлю свои новые сапоги против медяка, что дело тут нечисто. Любой из моих знакомых мог бы отобрать у этой красотки деньги, ну, в крайнем случае, повалял бы ее по траве. Но вырезать сердце не стал бы никто!

– Ночью никто не увидел следы крови. Понятно, что можно разобрать в темноте. Но утром стало понятно, куда ведут кровавые пятна. Обладатель огромных сапог скрылся за оградой, а настоящий убийца исчез там, где его никогда не стали бы искать…

– Осмелюсь спросить, наставник, – не выдержал один из братьев. – Но где же спрятался злодей? Утром ты так ничего и не объяснил мне…

Все говорили тихо, но аквилонец еще раз зорко огляделся вокруг и на мгновение замер, внимательно прислушиваясь к происходящему вокруг.

– Пока я сам мало что понимаю, – вздохнул он. – Но я должен узнать, почему погиб мой старинный друг и кому нужно было вырезать у него сердце, как и у всех других несчастных. Ты поможешь нам, Конан из Киммерии? Боюсь, что без твоей помощи мы с юношами не сможем найти убийцу.

Усмешка тронула губы варвара, и он язвительно произнес:

– Ты до сих пор так и не объяснил, откуда тебе известно мое имя. Да и я о тебе знаю только то, что ты – Филин, Знающий Язык Воды и Видящий Цветы Днем и Ночью. Почему я должен помогать тебе? Сегодня я оставляю Херриду и больше никогда не вернусь в этот поганый городишко. И поесть здесь нельзя нормально, чтобы в брюхе потом не бушевал шторм, и сапоги нельзя сшить без того, чтобы на тебя не накинулась орава гвардейцев с алебардами и арбалетами. Плевать я хотел на Херриду со всеми Ночными Губителями! В Кордаве я был давно, но, может, кто-нибудь из старых знакомых по-прежнему топчет тамошние мостовые. А ты ищи своего Губителя, если это так тебе нужно и ты видишь далеко днем и ночью. Да пошлет Кром тебе удачу…

И опять, как и в первый раз, стоило Конану сделать только несколько шагов, как за его спиной раздался тихий, но отчетливый голос аквилонца:

– В Хауране ты производил впечатление решительного воина… Неужели все дело было лишь в благосклонной улыбке владычицы Тарамис?

Снова киммериец развернулся так резко, что разошлись полы его короткого афгульского жилета, покрытого тончайшей вязью вышивки.

– Странный город… Здесь шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на какого-нибудь чудака. Скажи, наконец, кто ты такой, или закрой рот, а не то я завяжу твой длинный язык узлом. Узел получится крепкий, тебе трудно будет потом распутать его, клянусь когтями Нергала!

– Имя мое тебе уже известно, – с достоинством отозвался наставник после небольшой паузы, во время которой он в очередной раз огляделся вокруг. – Я понимаю язык цветов и трав, поэтому многие называют меня гербариусом. Я читаю Небесную Книгу, в которой не буквы, а звезды, поэтому иногда меня зовут астрономом. Числа и их сочетание тоже представляют для меня смысл, поэтому меня знают как нумеролога. Прибавь к этому геральдику, гармонию музыкальных звуков, искусство врачевания иглами и невидимым прикосновением… Я мог бы долго рассказывать о себе, но, главное, я – путешественник, умеющий читать великий Манускрипт, который создается днем и ночью, летом и зимой, на суше и на море, в воздухе и под землей, – всю свою сознательную жизнь я стараюсь разбирать Книгу Жизни. Рождаются новые поколения и погибают старые, играются свадьбы и тонут корабли, – ничто не исчезает бесследно из того, что происходило в нашем мире. Не пропадают мысли, страсти, поступки. Все это записывается божественными перстами, и нужно только уметь развертывать свиток, на бесконечном пространстве которого в единой вязи слились причудливые буквы, мелкие странные графемы, означающие жизнь целой страны, династии или одного выдающегося человека!

Астрис закончил свою речь на высокой патетической ноте.

Близнецы с восхищением взирали на своего наставника, но Конан смачно сплюнул на траву и вздохнул:

– Я же говорю: странный город. Не иначе как сам Нергал тут присаживался опростать свое брюхо. Присел когда-то, и на этой куче основали город, так все и пошло, поди, с тех пор, нечего удивляться. Я спрашиваю тебя, откуда ты знаешь меня и кто такой, а ты в ответ про Небесную Книгу и причудливые иглы…

Порой киммериец старался выглядеть грубее и неотесанней, чем был на самом деле. Он давно понял, что в беседе это иногда дает некоторые преимущества.

Зачастую люди считали, что его интересуют только еда, выпивка, красивые бабы да игра в кости. Но вряд ли он смог бы командовать барахскими пиратами на «Тигрице», вряд ли он смог возглавлять гвардию красавицы королевы Тарамис в Хауране, управлять шайкой зуагиров в Туране или афгулов в Гимелийских горах. Для этого мало умения орудовать мечом или топором, нужно еще хорошо разбираться в людях. Обычно варвар полагался на свой инстинкт, внутренний голос безошибочно подсказывал, как нужно вести себя в той или иной сложной ситуации. Да и можно ли научиться такому, даже прочитав все Книги Жизни, все замысловатые манускрипты и палимпсесты, существующие на свете?

Аквилонец не представлял угрозы, это Конан почувствовал с первого мгновения. Говорить с ним, может быть, было и интересно, но мало ли бродит по миру интересных людей? Нельзя же с каждым вести длинные разговоры… Этот Астрис точно понимал, что варвар не может просто повернуться и уйти, не получив ответа на свои вопросы, поэтому едва уловимо улыбнулся, глядя на нарочитую грубость киммерийца, а потом сказал:

– Минуло четыре весны с той поры, как я вернулся из Хаурана. Мне удалось подробно описать все, что произошло тогда в этом роскошном королевстве. В то время еще был жив возлюбленный друг мой, Алкидх Мудрый, отец сих смышленых мальчуганов. – С этими словами аквилонец обнял за плечи близнецов и чуть сдвинул их вместе. – Почтовые голуби – вот величайшее изобретение Алкидха, которое, несомненно, навсегда оставит его имя в хайборийской истории. Эти чудные птицы доставляли мои донесения к кофийской границе в те дни, когда на троне воцарилась злобная ведьма Саломея. Вряд ли мне удалось бы уцелеть, если хотя бы одно из моих посланий было перехвачено мерзкой чернокнижницей. Тогда я и услышал впервые о неукротимом киммерийце по имени Конан, сумевшем выжить даже после распятия на кресте…

Варвар скрестил руки на груди, спрятав ладони с жуткими знаками в центре, потому что братья устремили жадные взгляды на его кисти. В этих взглядах сквозило, конечно, юношеское восхищение, но не станет же воин красоваться перед желторотыми мальчишками своими шрамами!

Все стало ему понятно. В глубине души Конан предполагал в первые мгновения встречи с седовласым аквилонцем, что перед ним стоит маг или ведун, действительно способный видеть прошлое и будущее. Но теперь все становилось на свои места, все объяснялось до обидного просто. Филин, Понимающий Язык Воды, видел его несколько лет назад в Хауране. Наверняка сидел со своими голубями в закрытой комнате и выглядывал на улочку из окна как, гирканский суслик из норки, когда варвар влетел в столицу во главе своего отряда, разметав охрану Южных ворот, как пепел, как клубы утреннего тумана. Может, он был в ликующей толпе, восторженно оравшей в честь освободителя Хаурана и его владычицы, что из этого?

Киммериец негромко, но решительно сказал:

– Я рад был познакомиться с тобой, но мне пора идти. – Он растянул губы в слабой улыбке и обратился к братьям, переводя взгляд с одного на другого: – Не вы ли вчера пытались свалить меня с ног на пристани?

Братья одновременно загалдели в ответ, но это мало интересовало варвара. Пусть их наставник вбивает им в голову разную премудрую дребедень, пусть учит понимать язык цветов, звезд, улиток и подводных грибов… Какую пользу могут принести эти мертвые знания? В их возрасте Конан пришел под стены Венариума, там он впервые ощутил, как Смерть проносится над воинами и ее удары обрушиваются на несчастливцев, там он впервые убил в честном бою врага и почувствовал, как с хрустом входит клинок в грудь неприятеля. В их возрасте он уже побывал в невольничьих загонах Халоги и бежал оттуда лишь с коротким обрывком тяжелой цепи, которой крушил в лесу ребра изголодавшихся волков… Только так можно стать настоящим мужчиной!

Всего этого, конечно, он не сказал братьям, а лишь легко хлопнул разом по их плечам, отчего колени мальчишек подогнулись, и они едва удержались на ногах.

– Позволь вручить тебе на память о нашей встрече талисман, – попросил Астрис, снимая с шеи круглый глянцево-коричневый амулет на тонкой цепочке. – Это не простой лесной орех, как ты, наверное, подумал сразу, а желудь валузийского дуба, растущего под водой. Он поможет тебе в трудный момент, потому что защищает от многих заклятий.

Варвар помедлил, прежде чем протянул руку за цепочкой, – он знал, какой силой порой могла обладать подобная безделушка. Но внутренний голос не сулил ничего дурного, никогда не подводивший доселе первобытный инстинкт киммерийца не посылал ему предостерегающих сигналов, поэтому он, хоть и без большой охоты, все же принял талисман.

Конан и раньше слышал о валузийских дубах, удивительных деревьях, продолжавших свою жизнь под водой на протяжении многих тысячелетий после Катастрофы, но сейчас впервые взял в руки подводный желудь. На мгновение, задержав его в ладонях, он неожиданно ощутил, что стоит на шатком мостике, качающемся над черной бездной, – с обеих сторон не было никаких поручней, поэтому ему приходилось удерживать равновесие, балансируя всем телом, чтобы не рухнуть в мрачную гортань необъятной пропасти. Это видение вспыхнуло и погасло в один момент, короткий, но достаточно для того, чтобы ощутить всю опасность, нависавшую неведомо откуда.

– В Киммерии всегда говорят, что добрый клинок – лучшее заклятие, – нарочито безразлично сказал он, скрывая свое замешательство, длившееся краткий миг. – Держись покрепче за его рукоятку, и такой талисман никогда не подведет.

– Как знать, как знать, – туманно улыбнулся Астрис. – Когда переходишь с одной страницы Книги Жизней на другую, никогда не узнаешь, что ждет тебя впереди… Бывают дни, когда и добрый клинок не может выручить, а вот знание языка цветов помогает…

Короткий смешок слетел с губ Конана, и он невольно смерил взглядом невзрачную, хотя и крепкую фигуру, аквилонского умника. Хорошо бы помогло знание языка цветов в Хауране, когда озверевшие от ужаса шемиты Констанциуса Сокола дрались за свою жизнь у Южных ворот, – в такие моменты силы врага словно удваиваются, и они начинают отчаянно сопротивляться, предчувствуя скорую погибель. Нет, все эти премудрости из толстых манускриптов хороши для малахольных мечтателей, для полудохлых мудрецов, философствующих в клубах книжной пыли…

– Что же, буду рад, если когда-нибудь твои познания смогут, хоть как-нибудь помочь мне, – решительно произнес киммериец, всем своим видом показывая, что не намерен продолжать никчемный разговор. – И буду рад, если наступит момент, когда мой клинок выручит тебя из беды. Но лучше не попадай, ни в какие передряги, а сиди в тиши перед раскрытой страницей своей любимой книги. И тогда, клянусь взглядом Крома, старость твоя будет длиться долго и спокойно.

Варвар легко развернулся и направился к ограде, оставляя за спиной Астриса с близнецами. Как бы то ни было, встреча с аквилонцем много прояснила. Старый путешественник любил выражаться туманно, но главное он все-таки разъяснил – из-за нелепой случайности его, Конана, в этом поганом городишке принимают за ночного убийцу, за изверга, одним именем которого пугают малых детей перед сном. Проклятие! Прах и пепел! Большего позора трудно было представить, но что сам киммериец теперь мог сделать? Явиться в покои герцога Фредегара и попытаться объяснить, что они заблуждаются? Извиниться перед советником за разгром в его дворце? Чушь…

Только один человек мог бы ему помочь в таком положении – девушка, лежавшая прошлой ночью на дорожке рядом с кладбищем. Если бы она смогла явиться к зингарским гвардейцам и поведать, кто именно ее убил, Конан смог бы спокойно заниматься своими делами. Но что-то не принято было в Херриде, чтобы по улицам разгуливали девицы с вырванными из груди сердцами…

Легко перемахнув через высокую ограду, варвар оказался на узкой пустынной улочке, огибавшей и кладбище, на котором кто-то прикончил бедняжку. Конечно, нечего было девушке бродить по ночам среди могильников. Даже бывалые воины предпочитают не соваться в темноте в такие места, кто его знает, какие демоны могут здесь встретиться, в схватке с такими можно лишиться не только сердца, но и души, которая останется навек прислуживать какой-нибудь гнилой гадине и никогда не обретет покоя… Зачем эта девчонка поперлась на ночное кладбище?

Неприятные мысли роились в мозгу, но, несмотря на это, Конан не мог позволить себе расслабиться и поэтому зорко следил за происходящим вокруг. Кром! Эта вонючая Херрида неожиданно превратилась в такое место, где, хочешь, не хочешь, нужно становиться внимательным человеком, чтобы не оказаться мертвым человеком.

После разговора с Астрисом он прекрасно сознавал, что херридским гвардейцам уже отдан приказ о его поимке. Приметы его, скорее всего, уже сообщены гвардейским патрулям, а это довольно скверно. Если примета – шрам или бородавка какая-нибудь, это еще можно пережить, спрятать под одежду. А вот если будут разыскивать черноволосого гиганта… укрыть свой рост почти невозможно. Навстречу, как назло, попадались мужчины только невысокие, низкорослые, среди которых киммериец сразу выделялся, как корабельная мачта в окружении весельных шлюпок. А до портовых кварталов еще нужно было дойти…

Когда-то варвар уже сталкивался с подобными трудностями. В Султанапуре, городе, справедливо именуемом «Позолоченная шлюха Вилайета», с ним уже случались похожие неприятности, – тогда он вынужден был пробираться к одноглазому Ордо по узкой паутине восточных улочек с ковром на спине. Только так можно было согнуться, чтобы не выделяться на фоне толпы. Чего только не придумаешь в мгновения опасности!

Накануне киммериец прибыл в Херриду, думая о морском ветре и могучих волнах, которые должны были бы подхватить его судно. А сейчас нужно было спасать собственную шкуру. И почему? Потому что какому-то мерзавцу понравилось убивать по ночам мирных людей! Да чтоб Нергал облепил его вонючей слюной с головы до пят и бросил на потеху своим бесноватым слугам!

Путь Конана пролегал по небольшим улочкам, прихотливо кружащим по склону холма, на вершине которого виднелись храм Митры и то самое кладбище… Одна из улочек влилась в площадь, и когда варвар оказался на ней, то стало понятно, что рынка никак не миновать. Он погрузился в орущую, кипящую толпу и стал осторожно пробираться к противоположному краю площади. Люди как будто вытекали сюда сквозь невидимые щели и никуда больше не исчезали. Киммерийца толкали, дергали со всех сторон за жилет, предлагая какие-то убогие статуэтки, дешевые украшения, плетеные корзины, но он осторожно двигался вперед, наклонив голову и исподлобья осматриваясь по сторонам. Вчера он небрежно растолкал бы кружащую под ногами толпу, и все эти крикуны разлетелись бы по сторонам при его появлении. Стоило бы только пару раз легонько придавить зазевавшихся горожан, стоило бы им пару раз взвизгнуть от боли на всю площадь, как остальные живо отскочили бы в сторону. Но сейчас так вести себя было бы неразумно. Ни к чему было привлекать внимание, пусть бездельники пялятся на торговые ряды, на шевелящихся пестрых глянцевых осьминогов, на пурпурные вывороченные жабры огромных рыбин, на страшные клешни глубоководных крабов…

Конан с одобрением отметил, что рыночную площадь обволакивает прозрачный дым множества жаровен, беспрерывно запекающих свежую, недавно выловленную рыбешку с молодым маисом и рабирийскими орехами. В таком дыму труднее было наблюдать за происходящим, и ему легче было затеряться в толпе, ведь несколько раз глаз варвара выхватывал патрули гвардейцев.

Аппетитные запахи, разносящиеся от жаровен, нещадно щекотали ноздри. Ночью гнусные подводные грибы так тяжело свалились в его желудок, что утром не было никакого желания поесть, и сейчас киммериец испытывал приступ голода, заставлявший его торопиться к своему постоялому двору, где хозяину под угрозой страшных кар было наказано приготовить мясо. С каждым шагом вырастали размеры барана, которого варвар пожирал в своем воображении.

Он благополучно миновал базарную площадь и оказался на длинной улице, словно стекающей вниз по холму вместе с домами по направлению к морю. Места эти казались уже знакомыми ему, поэтому Конан перестал постоянно оглядываться по сторонам и вычислять, в какой точке города он находится.

Зажиточные горожане передвигались по мостовым в колясках, причем некоторые были крытые, с занавесями из легкой материи на окнах. Низкорослые унылые ослики тащили коляски, повинуясь командам слуг, ведущих их за уздцы. Не успел варвар сообразить, что за пологом он сможет беспрепятственно добраться до порта, – не будут же гвардейцы осматривать каждую коляску, как в нескольких шагах от него раздался скрипучий голос:

– Легкая дорога!.. Легкая дорога!..

Смуглый, худой, точно высушенный солнцем, старик предлагал свои услуги, держа за поводья серого пыльного ослика, запряженного в убогую повозку. Монет у Конана оставалось все меньше, поэтому он справедливо рассудил, что к роскоши никогда не привыкал, а постоялый двор «Западный ветер» это как раз то место, к которому может подъехать такое старье.

Повозка представляла собой, скорее, огромную корзину, сплетенную из ошкуренных прутьев в виде башмака. Дверь, служившая одновременно и окном, была завешена грязной парусиной, немало повидавшей на своем веку.

Низкая скамья жалобно скрипнула, когда киммериец протиснулся внутрь корзины и опустился на сиденье. Смуглый старик сначала подробно расспросил чужестранца о направлении маршрута и, только выяснив, что путь все время будет идти вниз с холма, согласился.

– Вверх мы не смогли бы поднять почтенного месьора, – объяснил он, уважительно поглядывая снизу на мощные плечи варвара. – Слишком тяжело для Рена и для меня…

– Кром! Никогда еще я не чувствовал себя тыквой, – недовольно пробурчал Конан. – Только тыква может ездить с такими удобствами…

Старик заставил ослика тронуться с места, а сам обошел коляску и сзади уперся в плетеную стенку, временами забегая вперед и заставляя своего Рена поворачивать. Солнце уже высоко поднялось над землей, жара стояла невыносимая, и киммерийцу казалось, что он слышит, как крупные капли пота шлепаются на мостовую, сорвавшись с лица извозчика.

Сквозь щель Конан осторожно выглядывал из-за вонючей парусины и поэтому хорошо представлял себе, что творится на улицах снаружи. Несколько раз его глаз выхватывал из толпы, растянувшейся вдоль обочины, цепочку гвардейцев, вооруженных пиками и алебардами.

Коляска угрожающе скрипела на каждом повороте, небольшие деревянные колеса с трудом преодолевали выпуклые камни мостовых. Порой казалось, что очередной поворот может оказаться последним в жизни передвигающегося плетеного башмака. Варвар с желчной улыбкой на губах представлял себе, как в один прекрасный момент убогая скамья под ним развалится на части и он грохнется на пыльную дорогу прямо под ноги херридских гвардейцев. Лучшего подарка для них трудно было бы и придумать!

Но тощий ослик все же доставил его до нужного места. В портовых кварталах Конан почувствовал себя гораздо спокойнее. Каждый хайборийский город, в котором ему довелось побывать, чем-то отличался от других, но вот подобный квартал всегда походил на десятки точно таких же, будь то Пустынька, Глотка или Лабиринт. Здесь киммериец ощущал себя как дома, местные жители ему хорошо были понятны, и он прекрасно знал, как нужно себя вести, чтобы спокойно лечь спать и встать наутро в полной сохранности.

Залатанная одежда хозяина ослика и впрямь оказалась насквозь промокшей от пота. Киммериец сунул в его жилистую руку монету и невольно подумал, что этот смуглолицый зингарец напоминает ему бывалого моряка, вынужденного доживать свой век не на палубе просоленного ветрами корабля, а на пыльных раскаленных мостовых. Воображение Конана легко помогло ему представить этого извозчика за рулевым веслом какой-нибудь быстроходной галеры. Лет пятнадцать назад киммериец без колебания предложил бы ему место на своем будущем корабле – наметанный глаз многое говорил ему, а Конан редко ошибался в людях.

– Благодарю тебя, дружище, что ты доставил меня на своем галеоне в спокойную бухту, – усмехнулся варвар. – Плавание наше было легким, и это выдает в тебе опытного капитана… Знающий моряк и на суше ловко ведет караваны.

Тяжело дышащий зингарец сдул крупную каплю пота, набухшую на самом кончике его острого носа, подбросил на ладони полученную монету и вопросительно уставился, пытаясь понять, не смеется ли над ним гигант-чужестранец. Конан неплохо владел зингарским наречием, но произношение, конечно же, выдавало в нем пришлеца.

– Караваны я никогда не водил, дружище, – отозвался старик после недолгой паузы. – Караваны всегда убегали, завидев наши паруса… Будь ты помоложе, мы могли бы встретиться где-нибудь на перекрестке двух высоких волн Западного моря…

– Клянусь Взглядом Крома, я и сам только что об этом подумал. Хожу по твоему замшелому городку и присматриваю себе стоящую команду, чтобы и на парусах и на веслах были надежные ребята, да и на кормчего можно было бы положиться.

Взмокший ослик, прикованный к коляске-корзине, безропотно стоял около деревянных широкий ступеней, ведущих к постоялому двору «Западный ветер» и вяло отмахивался от наглых мух, слетевшихся, казалось, со всего портового квартала попировать на его потной спине. Но его хозяин не спешил отправиться восвояси, было видно, что он поражен проницательностью чужеземца, мгновенно разглядевшего в жалком извозчике бывшего моряка, да, судя по всему, и не простого гребца с купеческого барка, а любителя вольной жизни, наводящего когда-то вместе со своей компанией ужас на всех обыкновенных торговцев. Сейчас старик внимательно изучал фигуру киммерийца, и мощные плечи, многочисленные шрамы да выглядывающая из-за спины рукоятка кинжала явно служили самой блестящей рекомендацией в его глазах.

– Если ты действительно хочешь познакомиться с такими людьми, я мог бы тебе немного помочь, – проскрипел старик, хитро прищурившись, – По вечерам меня можно найти в таверне «Парус и факел», это недалеко отсюда. Спросишь Марона. Марон – так ко мне обращаются друзья. А тебя как можно окликнуть на людной улице?

– Друзья и враги зовут меня одинаково: Конан из Киммерии. Хотя морской народ звал меня и по-другому: Амра.

Губы старика беззвучно пожевали что-то, и на лице его расцвела уважительная улыбка. Подумав немного и что-то припоминая, он почтительно заметил:

– Амра с галеры «Тигрица» не так давно заставлял говорить о себе в каждой портовой таверне. Не встречал ли ты его когда-нибудь?

– Встречал, встречал. Вот его встретил и ты, уважаемый Марон…


* * *

После нещадного полуденного зноя постоялый двор «Западный ветер» встретил киммерийца приятной прохладой. Только большая комната, служившая обеденным залом, была заполнена каким-то едким чадом, струившимся сюда, нужно полагать, с кухни, где на неуклюжем высоком очаге обыкновенно готовилась жратва для лихих молодцов, – за все время существования «Западного ветра» никто пока не удосужился заприметить здесь благородного зингарского месьора с кружевным воротничком или его даму, подметающую грязный пол пышными шелковыми юбками.

Конан опустился на широкую скамью, наглухо прибитую к полу, – раньше во время частых драк эти скамьи имели обыкновение перелетать из одного угла в другой, сокрушая по пути не только черепа дерущихся, но и всю остальную мебель, и хозяин постоялого двора догадался обезопасить хотя бы свое имущество, чтобы не заниматься ремонтом после каждой веселой пирушки. Тяжелый кулак несколько раз с грохотом опустился на грубо сколоченный стол, залитый вином и жиром, но, несмотря на стук, из кухни никто не вышел.

– Где ты, свиная задница?! – рявкнул варвар. – И где мое мясо?

Из-за засаленной занавески выглянуло испуганное лицо хозяина «Западного ветра». В это время его лихие постояльцы, по обыкновению, разбредались по своим темным делишкам, поэтому в зале никого не было, кроме голодного киммерийца.

– Где мое мясо? – грозно вопросил Конан, увидев хозяина. – Тебе не удалось отравить меня подводными грибами, поэтому сегодня я пришел раньше всех, чтобы эта банда обезьян не успела сожрать мою пищу. Быстро тащи на стол, пока я не взял твою кухню на абордаж!

Зингарец торопливо исчез за портьерой и вскоре показался на пороге с глубокой миской, скорее напоминавшей ковш для вычерпывания морской воды.

– Митра послал сегодня достопочтенному месьору баранье бедро, – заискивающе заметил он, с поклоном поставив ковш на стол.

Варвар невольно отметил про себя, что глаза хозяина как-то странно бегают, предпочитая не встречаться с ним взглядом, и он подозрительно быстро поспешил удалиться на кухню, но все внимание его было приковано к мясу, обширным островом возлежащему среди глубокого озера дымящегося соуса. Задубевшая кожа на пальцах всегда имеет свои преимущества – руки почти не чувствуют обжигающего жара, поэтому киммериец нетерпеливо схватил баранину, хорошенько вывалял ее в соусе, и зубы его жадно сомкнулись на аппетитном крае. Но через мгновение из груди Конана вырвался яростный рев.

– Иди сюда, подводная шельма! – воскликнул он, а когда из-за портьеры показалось бледное лицо, киммериец передразнил: – Митра послал сегодня баранье бедро… да только приготовил его Нергал! Прах и пепел, второй день подряд ты не можешь накормить меня по-человечески! Да ты что, вздумал поиздеваться надо мной?!

– Я все объясню! Все объясню! – залепетал зингарец, благоразумно предпочитая оставаться на кухне. – Я готовил мясо, как вдруг заявился патруль гвардейцев! Они искали чужеземца высокого роста с черными волосами… Пока я объяснял им, что никогда не видел такого, мясо и пересушилось…

Невольно взгляд Конана упал на входную дверь. В любой момент она могла распахнуться, а на ее пороге показаться вооруженные гвардейцы…