"Тан-Богораз Владимир Германович. У входа в Новый Свет" - читать интересную книгу автора

помощник капитана в разговоре за обеденным столом, но несколько сот человек,
которые не хотели ожидать настоящего эмигрантского парохода, пробрались и
сюда. Люди неопределённого типа и народности, в грубой полуматросской
одежде, перекликавшиеся между собой на лондонском жаргоне, не свободном в то
же время от иностранных искажений, стояли бок о бок с работницами из
Спитальфильда во фризовых жакетах и больших шляпах с яркими лентами, из-под
которых выглядывали светло-рыжие космы плохо причёсанных волос. Итальянские
рудокопы в летних куртках, совершенно не подходивших к зимнему американскому
холоду, ёжились и дрожали, напряжённо всматриваясь вперёд. Почти все это
были сицилианцы и апулийцы, убежавшие от домашнего голода и солдатской
расправы, чтобы искать счастья и работы на американских железных дорогах.
Кучка австрийских крестьян, словаков или поляков, смирных и белокурых,
похожая на кучку светлошёрстых овец, держалась в стороне, в самом дальнем
углу парохода. В другом углу на мешках и ящиках уселись три семьи евреев,
различного происхождения, не имевшие даже общего языка для того, чтобы
разговаривать друг с другом, но соединившие вместе целую стаю мелких
черномазых ребятишек, напоминавших грязных и голодных воробьёв. Я успел
познакомиться с ними в скучные дни морского переезда. Одна семья
принадлежала старому портному, который ехал из Англии по письму старшего
сына, нашедшего в Америке хорошую работу. Старик и его жена были родом из
Велижа, Витебской губернии, и ещё помнили жаргон, но четверо детей, в
особенности младшие, мальчик и девочка, говорили только по-английски и с
удивлением раскрывали глаза на протяжные звуки гнусавой речи своих
галицийских соплеменников. Галицийская семья ехала из Перемышля и не
говорила ни слова ни на каком языке, кроме жаргона. Pater familias, сухой и
ещё не старый человек, в длинном сюртуке, но уже без традиционных пейсов,
кажется, был на родине мелким торговцем. У него, по-видимому, были кое-какие
деньги, но он был ужасно испуган незнакомой обстановкой и иноязычной толпой
и только поминутно вздыхал и посматривал вверх на деревянные доски верхней
обшивки, заслонявшие небо. Третья семья состояла из молодого наборщика с
женой и ехала из Ковно. В трёх семьях были четыре женщины, которые во всё
время переезда беспомощно валялись на скамейках или стояли, прислонясь к
перилам и свесив голову на край борта, но я ни разу не слышал, чтобы
которая-нибудь из них пожалела о спокойной земле, оставшейся сзади. Теперь
они стояли за плечами своих мужей и смотрели вперёд ещё напряжённее их,
ожидая от Америки таких чудес, каких пока ещё невозможно найти нигде на
свете. Особенно жена наборщика, работница с табачной фабрики, самоучкой
выучившаяся читать, была энтузиасткой Америки, и речи её напомнили мне
другие времена и другую обстановку, не имевшую ничего общего с этим кораблём
и толпой кокнеев, - дымную комнату на Петербургской стороне, наши вечные
споры и светлые девичьи очи, смотревшие так смело и доверчиво вперёд. Но
ведьма-действительность не пожалела ни иллюзий, ни смелости и одинаково
расправилась с мечтателями и скептиками...
Маленькая лоцманская лодка с фонарём на носу, треща вёслами, подъехала к
корме парохода. Я поспешил наверх, рассчитывая узнать новости из Южной
Африки, так как мы покинули Европу в самый разгар войны. Толпа пассажиров со
всех сторон обступила помощника капитана.
- Что Кронье, что Ледисмит? - спрашивали разные голоса. Но, на наше
несчастье, нам попался лоцманом какой-то грубый морской волк, который ни
капли не интересовался политикой.