"Сюзан Таннер. Путы любви ("Макамлейды" #1)" - читать интересную книгу автора

грозящей мне опасностью.
- Да. Ты, также как и он, веришь моему слову?
Она посмотрела на него, чувствуя, как бьется ее пульс.
- Тебя знают как опасного человека, Лаоклейн Макамлейд, но честного.
Да, я тоже доверяю тебе.
Его взгляд коснулся ее лица, бесстыдно лаская.
- Тебя не обидят, я обещаю, но я не дал обещания освободить тебя. Если
твой брат понял меня иначе, он ошибся.
Атдаир спал. В тускло освещенных комнатах было тепло, в каминах горел
огонь. В зале на соломенных постелях крепко спали слуги. Даре же не спалось.
У нее было плохое предчувствие. Оно пришло на смену той легкости, которую
она ощущала целый день. Бранн был в безопасности. Да хранит его милостивый
Господь!
Эта надежда была утешением в бесконечных мучительных днях. Дара отдала
себя во власть скучному времяпрепровождению. Когда Лаоклейна не было в
замке, ей надо было избежать присутствия Руода, она уединялась в своей
комнате. Правда, Руод не угрожал ей физически, он был слишком осторожен,
чтобы совершить такое безумие, но он постоянно смотрел на нее, взгляд был
грубым и похотливым. Ниалл, Гервалт или любой другой мужчина не позволяли
ему грубостей, но только в присутствии Лаоклейна. При нем он не осмеливался
так смотреть на нее.
Издевательства Дункана было переносить не легче, хотя они были не
такими очевидными. Его враждебность выражалась в насмешках и взглядах,
полных отвращения, остановить которые не мог даже Лаоклейн. Старый хозяин не
хотел видеть ничего хорошего в английской девушке. Ее английская кровь была
проклятием, ее красота и обаяние - злом. Он ругался и говорил, что она
принесла Атдаиру несчастье, потому что ничего другого от нее ждать нельзя.
Взгляд его ярких глаз упрекал ее на каждом шагу. Его глаза были такими же
голубыми, а взгляд их таким же осуждающим, как и у его внебрачного сына
Руода.
Однажды вечером, когда Дункан уж слишком долго испытывал терпение сына,
Лаоклейн заставил его замолчать неожиданным, резким замечанием.
- Хватит, Дункан! Твой язык, такой же злой, как у старой карги, и такой
же острый, как лезвие моего топора. Своими шутками ты больше не испортишь ни
одного вечера.
В зале наступила почти осязаемая тишина. Старик поднялся, но промолчал,
как молчали и все остальные, но своим взглядом послал проклятие на голову
Дары.
Ниалл изрубил в крошки кусок овсяного хлеба, раздумывая над тем, надо
ли встать на защиту отца или нет. Но он уважал Лаоклейна и понимал, что
Дункан сам виноват в том, что его унизили. Все это остановило Ниалла.
И это действительно было унижение. Зал был полон мужчин, каждый из
которых осознавал происходящее, за исключением Руода. Его лающий смех
обратил на себя внимание. На Руода посмотрели с такой злостью, какой не было
даже во взгляде Дункана, смотрящего на Дару. Когда старик покинул зал,
мужчины продолжили разговаривать и смеяться, снова был слышен стук кружек.
Дару ошеломил этот случай с Дунканом, и она бросала быстрые взгляды на
Лаоклейна. Казалось, его ни в малейшей мере не волновали непредвиденные
осложнения. Он шутил с Гервалтом по поводу упрямого жеребенка, который не
давал оседлать себя. Любовь, с которой он говорил о лошадях, оживляла его